На краю Принцесс-парка - Маурин Ли

Когда Дэйзи зашла на кухню, Лайам приветливо ей улыбнулся, а Элли просто проигнорировал. Пока Дэйзи наливала воду в чайник, студент спросил у нее, какие предметы она изучает.

– Никакие, – ответила девушка. – Я работаю.

– Ей пришлось бросить школу в шестнадцать лет, потому что она не смогла сдать ни одного выпускного экзамена, – сообщила Лайаму Элли.

– Я получила высший балл по изобразительному искусству, – покраснев, возразила Дэйзи.

– Изо! – фыркнула Элли с таким видом, словно этот предмет абсолютно никого не интересовал.

– Не всем же быть гениями, – рассудительно заметил Лайам.

Интеллект Дэйзи соответствовал ее внешности – и то и другое было ниже среднего. Когда она пыталась учиться, слова учебников не хотели складываться для нее в осмысленные фразы. Директриса заявила, что заканчивать среднюю школу ей нет смысла. Девочку с самого начала хотели отдать в спецшколу, но бабушка резко выступила против этого, добившись того, чтобы она училась вместе с двоюродными сестрами. Дядя Мэтт подыскал Дэйзи работу, однако она подозревала, что он сделал это исключительно из симпатии к бабушке. В офисе девушка чувствовала себя такой же ненужной, как и в классе. Клинт также заканчивал среднюю школу, и, когда они с Элли и Мойрой обсуждали те или иные предметы, Дэйзи чувствовала себя лишней. Клинт с Элли были в одной подгруппе по английскому языку.

Кулаки Дэйзи сжались. Жизнь всегда была для нее настоящей пыткой!

– Ты завариваешь какао? – спросила Элли.

– Да.

– Сделай и нам заодно. Лайам, ты же хочешь выпить чашечку какао?

– Не откажусь.

У парня был приятный, мелодичный ирландский акцент, и ему, по крайней мере, хватило вежливости поблагодарить Дэйзи за какао: Элли взяла свою чашку, не сказав ни слова.

– Почему ты так груба с ней? – спросил Лайам, когда Дэйзи вышла.

– Я была с ней груба? – удивленно посмотрела на него Элли. Она всегда разговаривала с двоюродной сестрой в подобном тоне.

– Но и дружелюбным твое поведение назвать нельзя.

– Наверное, она действует мне на нервы, – подумав немного, ответила Элли. – Дэйзи всегда казалась мне ужасно скучной. Она все делает невыносимо медленно, и у нее совсем нет мозгов.

Элли никогда не могла понять, что нашел в этой Дэйзи Клинт Шоу.

– Ты не права, – Лайам сделал недовольное лицо.

– Ты так считаешь? – Элли вызывающе провела по розовым губкам кончиком языка и сделала так, чтобы их колени под столом соприкоснулись.

Все обитатели дома были бы шокированы, узнав, что Элли и Лайам Конвэй регулярно занимаются любовью.

Никто даже не догадывался, что через два месяца, когда Лайам закончит обучение, Элли уедет с ним в Дублин. Никто из них даже не заикался о браке: они считали это никому не нужной формальностью. Элли собиралась вести жизнь, полную приключений, и эта поездка должна была стать первым из них. Лайам же не хотел связывать себя узами брака, которые ограничили бы его свободу передвижений. Он бегло говорил по-французски и по-испански и немного по-немецки и по-итальянски.

Лайам был не первым мужчиной в жизни Элли – хотя он был самым взрослым и самым красивым из них. До него она переспала с двумя парнями – студентом и одноклассником. В этих отношениях Элли привлекал не столько секс – хотя он был довольно приятным занятием, – сколько невероятное возбуждение, которое она испытывала, занимаясь любовью с мужчиной, когда бабушка находилась в соседней комнате, а все остальные – на первом этаже. Если бы родственники узнали о ее связи с Лайамом, разразился бы ужасный скандал, и это обстоятельство возбуждало Элли еще больше.

Наклонившись, Лайам поцеловал ее:

– Ты придешь ко мне?

– Может, и приду, – хихикнула Элли.

«А может, и нет», – про себя добавила она, зная, что чем дольше она будет оттягивать свидание, тем сильнее будет желание Лайама и тем более пылким он будет, когда она наконец снизойдет до посещения его комнаты. Все это подхлестывало ее еще сильнее.

– Мама, что на уме у нашей Дэйзи? – спросила Хизер на следующее утро за завтраком.

– Тебе лучше знать – ты же ее мать, – ответила Руби, готовя гору тостов для студентов.

– Она показалась мне сегодня какой-то слишком тихой.

Дэйзи всегда выходила из дому первой: центральный офис Мэттью Дойла располагался в Кросби, и, чтобы добраться туда, ей приходилось делать две пересадки.

– Может, ей не нравится работа? – продолжала Хизер.

– А почему бы тебе не расспросить ее вечером? – предложила Руби.

Дэйзи могло угнетать что угодно – работа, Элли, Клинт или все вместе.

– Сегодня не смогу. Мы с Гретой идем в «Плейхауз».

– А что, вы не можете сходить в этот свой «Плейхауз» в другой день?

– Но мы уже купили билеты! – воскликнула Грета.

– Мама, может, ты сама с ней поговоришь? – предложила Хизер. – Грета, мы идем?

– Идем, только надену пальто.

– Грета, ты не могла бы напомнить близняшкам, что уже пора вставать? – спросила Руби с сарказмом, которого, впрочем, никто не заметил.

– Хорошо, мама, – ответила Грета с видом человека, которого просят об огромном одолжении.

Судя по всему, дочери Руби считали, что ответственность за их детей всецело ложится на ее плечи. Иногда Руби даже задавала себе вопрос: не она ли незаметно для себя самой родила близнецов и рыженькую?

Однажды она написала Бет письмо, в котором спросила, откуда, по ее мнению, у дочерей появилось такое убеждение, на что Бет ответила, что на девочек слишком сильно повлияла гибель мужей.

«Они вновь почувствовали себя твоими дочерьми, перестав быть чьими-то женами, – писала Бет. – А у маленьких девочек не может быть своих детей. Ты мать, а значит, ты должна заботиться об их детях – точно так же, как ты заботилась о них самих, когда они были маленькими. Они просто спихнули тебе Дэйзи и близнецов».

Сначала Руби решила, что Бет написала чепуху, но потом, подумав, пришла к выводу, что доля правды в этом есть, и сказала себе, что она сама виновата в том, что не научила дочерей самостоятельности.

Как обычно, Руби проводила Хизер и Грету до дверей, помахав им рукой на прощание. Взявшись за руки, девочки пошли по дорожке. Со спины Грета, одетая сегодня в розовый пуховик и туфли на высоких каблуках, выглядела скорее как тинейджер, чем как женщина на четвертом десятке. Хизер же в черном костюме и с затянутыми в тугой узел волосами казалась настоящей деловой дамой. Да она и была ею – младшей дочери Руби все же удалось стать юристом, и теперь у нее была собственная секретарша, чем Руби очень гордилась. Специализировалась Хизер на завещаниях и их официальном оформлении. Грета же так и осталась секретарем-машинисткой, и было похоже, что ее эта должность вполне устраивает.

В доме послышался громкий топот – как будто вниз по лестнице неслось стадо слонов, – и в кухню заскочили двое из трех студентов, живших на втором этаже, Фрэнк и Мафф. «Интересно, что бы сказали матери этих парней, если бы увидели их сейчас, небритых, лохматых и в грязной одежде?» – подумала Руби. В ее обязанности входила стирка их вещей, но так уж сложилось, что она этого не делала, и менять что-то было незачем.

Руби в очередной раз задала себе вопрос, не следует ли ей в следующем семестре поселить у себя исключительно студенток. Сама она предпочитала парней: они не создавали особых проблем, если не считать того, что приходилось готовить им буквально горы еды. Но в последнее время она начала сомневаться, правильно ли поступает.

И тут, весело пожелав ей доброго утра, в кухню вошла главная причина ее беспокойства.

Это был Лайам Конвэй, подающий надежды студент-филолог двадцати одного года от роду, державшийся с уверенностью взрослого мужчины и способный очаровать даже птиц на дереве. Руби очень не нравилось, как он смотрел на Элли, – а также то, как Элли смотрела на него. В последнее время она была почти убеждена в том, что между молодыми людьми что-то происходит.

Она сама напрашивалась на неприятности, поселив под одной крышей трех молодых людей и столько же девушек, и пора было прекратить все это.

– Привет, ба, – бросила Элли, усаживаясь за стол.

До появления Лайама Конвэя девушка всегда опаздывала на завтрак, но теперь все изменилось. Руби даже пришлось издать закон, запрещающий появление на кухне в халате, и это стало для студентов настоящим разочарованием – хотя сегодня сквозь тонкую блузку Элли просвечивался белый бюстгальтер, к которому буквально приклеились глаза Фрэнка. Мафф же, похоже, был так увлечен едой, что ничего не замечал.

Лайам даже не повернул головы в направлении Элли, и Руби почувствовала в этом что-то неестественное. Вскинув голову, девушка заморгала голубыми глазами – следовало признать, это выглядело весьма эффектно. Она как будто случайно протянула руку к молоку таким образом, чтобы коснуться руки Лайама. После этого Лайам наконец посмотрел на нее. Руби попыталась разобрать выражение его лица и обратила внимание, что глаза молодого человека сузились и он начал покусывать нижнюю губу.