На краю Принцесс-парка - Маурин Ли

Оливия с детьми отправились в холл.

«Интересно, почему она до сих пор не ушла?» – спросила себя Руби, готовя чай. Обычно ее мать не оставалась дольше чем на пару часов. Ехать до Бата было далеко, к тому же она сама сказала, что чувствует себя уставшей.

Это время дня было для Руби самым напряженным. Дети поели и отправились смотреть телевизор, а Оливия осталась в кухне, одну за другой куря сигареты и наблюдая, как ее дочь готовит еду.

– Вы точно больше ничего не хотите? – спросила Руби.

– Нет, спасибо. Я не голодна, хотя еще от одной чашечки чая не откажусь. Я дождусь Хизер с Гретой, попрощаюсь с ними и сразу уеду. – Оливия перевела взгляд на гору картошки, которую чистила Руби. – Подумать только, ты делаешь это изо дня вдень!

– По выходным студенты готовят еду сами, а всех домашних кормят девочки. Во время войны мне приходилось готовить и для десятка, и даже для двух десятков людей.

– В последнюю войну я работала в Красном Кресте – перевязывала раны и все такое. Я когда-то работала медсестрой, но это было еще в Первую мировую.

Руби задумалась, держа в одной руке картофелину, а в другой нож.

– Я была бы отвратительной медсестрой, – сказала она. – Я бы сердилась на своих больных, если бы они не выздоравливали.

– Но ты же не сердилась на Грету, когда она болела?

– Нет, но она моя дочь. Я чудесно отношусь к своим родным и ужасно – ко всем остальным.

– Слава Богу, что я тебе родная, – Оливия издала скрипучий смешок, что было для нее редкостью. – Но я очень сомневаюсь, что ты плохо относишься к людям. Я уверена, что эти студенты, как и те люди, которых ты кормила во время войны, считают тебя приятным человеком.

– Может, и считают, но мне никогда не нравилось работать для других.

Они улыбнулись друг другу, и Руби подумала, что общество матери скорее приятно ей, чем наоборот. Возможно, это рождалась будущая привязанность?

– Пообещайте, что будете приезжать к нам чаще, – сказала Руби.

Вероятно, ее мать тоже ощутила нечто подобное – так почему же у нее сделался такой грустный вид?

– Постараюсь, – ответила Оливия.

На Рождество позвонила Бет. Она сообщила, что стала бабушкой и что ее переполняют противоречивые чувства.

– Скоро ты к этому привыкнешь, – заверила ее Руби. – Который у вас там час?

– Восемь часов. Я встала совсем недавно. Погода просто отличная.

– А мы как раз собираемся пить чай. К нам пришли Уайты и Донованы. Здесь уже совсем темно, холодно и идет снег.

– Странно, но я больше всего на свете хотела бы сейчас очутиться в Ливерпуле – тем более что у вас там снег.

– Я тоже хотела бы тебя увидеть.

– Ну ладно, – вздохнула Бет. – Как у вас прошло Рождество? Надеюсь, хорошо?

– Чудесно. Девчонки на седьмом небе от счастья, им подарили столько всего!

Мэттью купил каждой из внучек Руби по игрушечной печатной машинке, и она решила, что было бы невежливо не пригласить его на праздничный ужин.

– Рано или поздно мы побеждаем любые трудности, правда, Руб?

– Правда, Бет. Счастливого Рождества.

– И тебе тоже.

Это произошло на четвертый день после Рождества. Грета и Хизер ушли на работу, а дети играли в снежки в саду. Руби делала очередную порцию любимых всеми ее родными пирожков с мясом, когда зазвонил телефон.

– Алло? Вот черт, всю трубку перепачкала тестом!

– Простите, что вы сказали? – прозвучал в трубке вежливый, но какой-то невыразительный женский голос.

– Это вы меня простите. Я пекла пирожки и забыла вытереть руки. Слушаю вас.

– Я говорю с миссис Руби О'Хэган?

– Да.

– Мы нашли в блокноте матери записку, в которой она просила позвонить вам, если что-то случится. Мне неприятно это говорить, но она умерла утром на Рождество.

– Кто говорит? Извините, я ничего не поняла.

– Я Ирен Кларк, мою мать звали Оливия Эппелби. Она никогда раньше о вас не упоминала. Если бы не эта записка… – голос в трубке дрогнул.

– Оливия умерла?! – задохнулась Руби.

– Вы были ее приятельницей?

– Да.

– Странно, что это вас так удивило. Она узнала о том, что умрет, за несколько месяцев до того, как это случилось. Все эти сигареты! По четыре пачки в день, в течение многих лет. Когда вы виделись с ней в последний раз?

– В сентябре.

– Значит, вы одна из последних навещали ее.

– Вообще-то это она ко мне приезжала.

– Поверить не могу. Кстати, где вы живете? Номер междугородний.

– В Ливерпуле.

– В Ливерпуле?! Так, значит, мама сама ездила в сентябре в Ливерпуль? Вы уверены, что это было не в прошлом году?

– Может, и в прошлом, – не стала спорить Руби. Ей почему- то сразу не понравился вялый, непроницаемый голос женщины. Казалось, эту Ирен Кларк ничуть не расстроила недавняя смерть матери.

– Что ж, я выполнила просьбу мамы – сообщила вам о ее смерти. Если вы захотите приехать, похороны состоятся в понедельник.

– Боюсь, что не смогу. Примите еще раз мои соболезнования по поводу смерти матери. Спасибо за звонок.

Руби повесила трубку и вернулась на кухню, где начала яростно месить тесто, а затем с такой же злостью раскатывать его скалкой. Она слишком поздно – как всегда, слишком поздно – осознала, что упустила возможность лучше узнать собственную мать. Бедная Оливия с милой грустной улыбкой, потерявшая любимого человека, а потом и новорожденную дочь, которую силой вырвали у нее из рук! «Ну почему я не держалась более приветливо, более дружелюбно, почему не попыталась ее полюбить?!» – с запоздалым раскаянием думала Руби.

Она сказала себе, что лицемерит даже перед самой собой – у нее была возможность стать ближе к родной матери, но она этого не сделала, а что утеряно, не вернешь. Но на этот раз стандартное утешение не сработало – по щекам Руби поползли непрошеные слезы. Она вытерла их тыльной стороной перепачканной в муке руки и подумала, не позвонить ли Оливии домой. Если Ирен Кларк была там, можно было извиниться перед ней за проявленную черствость. Подумать только, она решила, что Ирен не расстроена, лишь потому, что у нее невыразительный голос! Может быть, ее голос был таким из-за того, что она сильно расстроилась!

– Ну что я за ужасный человек! – вслух простонала Руби. – И годы совсем не прибавляют мне ума.

В дом гурьбой вбежали дети в промокших рукавичках, с красными от мороза щеками и пышущими здоровьем лицами. Дэйзи громко всхлипывала, готовая заплакать: Элли бросила ей за воротник снежок. Руби неожиданно для себя самой порывисто обняла своих внучек – в том числе и шкодливую, непослушную Элли.

К концу следующего года Грета и Хизер уже печатали на машинке очень прилично. Грета перешла в другую фирму, а Хизер наконец получила повышение в той, в которой работала уже много лет, – стала старшим секретарем. Но для серьезного служебного роста ей явно не хватало юридического образования.

В 1968 году младший сын Бет, Сеймор, поступил в Ливерпульский университет. Естественно, он поселился у О'Хэганов.

Ему было восемнадцать лет, и он чувствовал себя чужаком в Великобритании – из США он уехал потому, что хотел избежать призыва в армию. На другом конце земного шара шла жестокая, беспощадная война: американцы пытались вырвать Северный Вьетнам из рук коммунистов. Дэниел Лефарж был категорически против того, чтобы пожертвовать своего сына на алтарь войны, которая была абсолютно не нужна чернокожим, и в этом вопросе Бет была полностью с ним согласна.

Сеймор оказался робким, замкнутым молодым человеком, ничуть не похожим на своего единоутробного брата Джейка. Он усердно учился в своей комнате на втором этаже, но всегда спускался вниз к девятичасовому выпуску новостей. Смотрел он их неизменно молча и ничего не говорил даже тогда, когда в новостях показывали, как студенты его родной страны протестуют против войны, или когда шли репортажи с театра военных действий и сообщалось о количестве убитых и раненых.

После летних каникул Сеймор не вернулся в университет. Зайдя в его комнату, Руби увидела, что большая часть его вещей исчезла, а на кровати лежит записка:

«Я не хочу быть трусом. Когда вы это прочтете, я уже буду в американском посольстве в Лондоне. Пожалуйста, скажите отцу, что всю жизнь он учил меня бороться за то, во что веришь, и я не могу отказаться от своих убеждений только потому, что этого хочет он. Я должен сражаться за свою страну, иначе я просто не смогу жить дальше. Передайте маме, что я ее люблю».

В первый месяц нового десятилетия, в январе 1970 года, рядовой Сеймор Лефарж нашел свою смерть во вьетнамских джунглях. Долгое время Бет была безутешна, но в конце концов воспоминания о сыне отступили в дальние уголки ее памяти, выходя на передний план, лишь когда она оставалась одна. Дэниел же так и не смог в полной мере смириться со смертью сына: теперь это был совсем другой человек.

Шестидесятые пролетели мимо Руби так, словно она и не жила в это революционное для всего мира время. Она была слишком стара, чтобы ходить в клуб «Каверн», в котором выступали «Битлз», посещать многолюдные выступления поп-групп или заплетать в волосы цветы и петь песни, превозносящие любовь и мир во всем мире. Знаменитая Карнеби-стрит находилась в городе, в котором Руби прожила почти всю сознательную жизнь, но сама она никогда туда не ходила, и, хотя ливерпульские группы покорили весь мир, она так ни разу и не побывала на концерте с их участием.