Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных? - Франс де Вааль

Оба варианта не обнадеживают, так как их главная проблема – эволюционная преемственность. Приверженцы идеи исключительности человека отвергают представление о людях как о преобразованных человекообразных обезьянах. Как и Альфред Рассел Уоллес, они полагают, что эволюция не затронула голову человека. И хотя этот взгляд в настоящее время изживается из психологии, которая под воздействием нейробиологии становится все ближе к естественным наукам, но все еще преобладает в гуманитарных науках и большей части социальных наук. Типичным примером служит недавняя реакция американского антрополога Джонатана Маркса на постоянно увеличивающееся количество данных, что животные перенимают привычки друг у друга, показывая таким образом культурное разнообразие: «Если вы называете "культурой" то, что делают человекообразные обезьяны, вам следует найти другое слово для того, что делают люди»{388}.

Намного более актуальный подход продемонстрировал

Дэвид Юм – шотландский философ, который дал животным очень высокую оценку, написав: «Ни один факт не кажется мне более очевидным, чем тот, что звери наделены мышлением и разумом, как и люди». В полном соответствии с моими представлениями, изложенными в этой книге, Юм обобщает свои взгляды в следующем положении:

«По подобию внешних действий зверей тем, что исполняем мы сами, мы судим о сходстве их внутреннего существа с нашим; и та же логика, продвинутая на один шаг вперед, заставляет нас сделать вывод, что, раз наши внутренние действия повторяют друг друга, причины, их породившие, также должны быть схожими. Таким образом, любая гипотеза, выдвигаемая для объяснения умственной операции, сходной для людей и зверей, должна рассматриваться в равной мере и для тех, и для других»{389}.

Критерий Юма, сформулированный в 1739 г. более чем за столетие до появления теории Дарвина, представляет собой превосходную точку отсчета для эволюционного познания. Самое простое допущение, которое мы можем сделать относительно сходства поведения и познавательных способностей между родственными видами, состоит в том, что они основаны на общих мыслительных процессах. Преемственность должна приниматься в расчет по умолчанию, по крайней мере для всех млекопитающих, а также, возможно, птиц и других позвоночных.

Когда наконец около 20 лет назад эти взгляды возобладали, в подтверждающей их информации не было недостатка. Это были данные не только о приматах, но и о собаках, врановых, слонах, дельфинах, попугаях и других животных. Поток открытий не прекращался, каждую неделю средства массовой информации писали новости по этой тематике, и дело дошло даже до сатирической статьи в The Onion, в которой утверждалось, что на суше дельфины оказываются совсем не так сообразительны, как в океане{390}. Если серьезно, то это был важный этап, когда проводились исследования, учитывавшие особенности изучаемых видов в соответствии с основным принципом нашей области науки. Общественность привыкла к множеству сообщений о животных, щедро расцвеченных такими терминами, как «мышление», «сознание» и «разум».

Некоторые из этих сообщений представляли собой небылицы, но многие рассказывали о серьезных научных открытиях, основанных на кропотливых исследованиях и получивших благоприятные отзывы специалистов. В результате эволюционное познание начало завоевывать признание и привлекать все больше ученых, готовых ломать голову над какой-нибудь перспективной проблемой. Для ученых нет ничего лучше, чем новая область, где нужны свежие идеи. Сегодня множество исследователей, занимающихся поведением животных, гордо вставляют в свои рабочие отчеты слово «познавательный», а научные журналы добавляют это популярное слово в свои названия, понимая, что оно привлечет больше читателей. Познавательный подход победил.

Но признание – всего лишь признание. Оно не освобождает нас от текущей работы – определить уровень познавательных способностей того или иного вида, понять, как этот уровень соответствует экологическому окружению и образу жизни вида. Каковы познавательные возможности конкретного вида и как они связаны с его выживанием? Это возвращает нас к истории с моевками: одни виды нуждаются в том, чтобы распознавать свое потомство, а другие – нет. Первые будут обращать внимание на индивидуальные отличия, а вторые могут их без опасений игнорировать. Или вспомните, как крысы Гарсии, испытывая недомогание, нарушили правило обучения методом проб и ошибок и продемонстрировали, что память об отравленной пище важнее, чем знание, какую нужно нажимать педаль, чтобы получить награду. Животные учатся тому, чему им нужно научиться, и владеют методами сортировки окружающего их огромного количества информации. Они активно ищут, собирают и хранят информацию. Одни виды особенно хорошо справляются с какой-то конкретной задачей, например обнаруживают и запоминают местонахождения пищи или вводят в заблуждение хищников, а другие наделены умственными способностями, позволяющими им решать широкий круг проблем.

Познание может даже направить эволюцию физических качеств в определенное русло, как это произошло у ворон Новой Каледонии, использующих в качестве орудий листья и ветки. У этих ворон по сравнению с другими врановыми более прямой клюв, а также фронтально расположенные глаза. Форма клюва позволяет им прочно удерживать орудия, а бинокулярное зрение – заглядывать глубоко в трещины, откуда они извлекают гусениц{391}. Таким образом, не только познание – продукт органов чувств, анатомии и умственных способностей животных, но существует и обратная взаимосвязь. Физические качества животных приспосабливаются к их познавательным специализациям. Другим примером может служить рука человека, которая в результате эволюции приобрела большой палец, противопоставленный всем остальным, и гибкость в движениях пальцев, позволяющая нам использовать различные орудия – от каменного топора до смартфона. Вот почему название «эволюционное познание» как нельзя лучше подходит нашей области науки – только с позиций эволюционной теории можно осмыслить всю совокупность выживания, экологии, анатомии и познания. Вместо того чтобы предложить общую теорию познания для всех существ, живущих на планете, эволюционное познание рассматривает каждый вид по отдельности. Разумеется, некоторые принципы познания могут быть общими для всех организмов, но мы не стремимся преуменьшать различия между видами, различия их умвельтов, раз их образ жизни и экология отличаются, скажем, как у дельфина и собаки динго или у попугая и обезьяны. Каждый вид сталкивается со своими собственными познавательными проблемами.

Когда ученые, занимавшиеся сравнительной психологией, осознали, что каждый вид обладает своими характерными чертами и что обучение определяется биологией, они постепенно вошли в круг представлений эволюционного познания. Сравнительная психология с ее длительной историей строго контролируемых экспериментов внесла существенный вклад в эволюционное познание. Несмотря на то что многие из этих ученых по достоинству оценивали познавательные способности, они старались не привлекать к себе внимания и публиковали статьи в не самых престижных научных журналах. Тем не менее эти первопроходцы описывали «высшие мыслительные процессы», которые, как они полагали, не были связаны с обучением{392}. Учитывая, что в то время господствовал бихевиоризм, они определяли познание с позиций его отличия от обучения, и это тогда имело смысл, хотя мне всегда казалось ошибочным. Это все равно что разделять врожденные качества и воспитание. Мы ведь теперь редко говорим об инстинктах, и все потому, что чистой генетики быть не может, всегда какую-то роль играет окружающая среда. Точно так же чистое познание – это вымысел. Что бы представляло собой познание без обучения? Ведь сбор любой информации всегда составляет часть познания. Даже человекообразные обезьяны Кёлера, которые возвестили наступление эпохи изучения познавательных способностей животных, обладали предшествующим опытом обращения с ящиками и палками. Революцию в теории познания следует рассматривать не как ниспровержение теории обучения, а, скорее, как их союз. В их взаимоотношениях были взлеты и падения, но в конечном счете теория обучения сохранилась в рамках эволюционного познания и составляет его существенную часть.

Все это справедливо и для этологии. Идеи этой науки об эволюции поведения не утратили свое значение. Они продолжают существовать в разных областях науки вместе с этологическими методами. Систематическое наблюдение и описание поведения – основа исследований животных в естественных условиях, а также поведения детей, взаимоотношений матери и ребенка, невербальной коммуникации и др. Изучение человеческих эмоций использует в качестве инструмента выражение лица, и тогда смена выражений отражает последовательность событий – чем не этологический подход? Поэтому я не считаю нынешний расцвет эволюционного познания разрывом с прошлым, а, напротив, тем моментом, когда различные подходы, оформившиеся на протяжении последних 100 лет, получили признание. Нам дали передышку, так что мы теперь можем обсуждать все удивительные способы, с помощью которых животные собирают и перерабатывают информацию. И хотя «ратоборцы» познавательного подхода – вымирающая братия, остались две другие категории – «скептики» и «сторонники», каждая из которых важна. Будучи сам «сторонником», я высоко ценю своих коллег-«скептиков». Они держат нас в форме и вынуждают хорошо продумывать эксперименты, отвечающие на их вопросы. Поскольку прогресс – наша общая задача, именно так и должна развиваться наука.