Об Екатерине Медичи - Оноре де Бальзак

надлежит иметь советнику, и у кого вы купите эту должность? Надо, чтобы этим вплотную занялась сама королева-мать, наша регентша. Тогда, может быть, его еще и приняли бы в парламент, но как же допустить туда человека, замаравшего себя связью с еретиками?

– А что бы вы дали за то, чтобы видеть вашу дочь женою советника?

– Вы хотите знать, сколько у меня всего денег, хитрец вы эдакий! – сказал Лаллье.

Советник парламента! Кристоф весь задрожал от этих слов.

Однажды утром, уже много времени спустя, когда Кристоф смотрел в окно на реку, напомнившую ему ту сцену, с которой началась наша повесть, а также принца Конде, Ла Реноди, Шодье, путешествие в Блуа – словом, все его былые надежды, синдик вошел в комнату и подсел к нему на кровать. Он старался оставаться серьезным, но ему трудно было скрыть свою радость.

– Сын мой, – сказал он, – после того, что произошло между тобой и виновниками восстания в Амбуазе, Наваррский дом достаточно обязан тебе и ему не мешало бы подумать о твоем будущем.

– Разумеется, – ответил Кристоф.

– Ну, так вот, – сказал отец, – я без всяких обиняков попросил их купить для тебя должность судьи в Беарне. Наш добрый друг Паре взялся передать письма, которые я написал от твоего имени принцу Конде и королеве Жанне. А теперь прочти, что на них отвечает Наваррский вице-канцлер г-н де Пибрак.

«Сьёру Лекамю, синдику цеха меховщиков.

Его высочество принц Конде просит меня передать Вам, что, к сожалению, ничего не может сделать для своего товарища по башне Сент-Эньян. Он помнит о нем и предлагает ему занять сейчас должность в своей гвардии, а это даст ему возможность, как человеку храброму, продвинуться дальше.

Королева Наваррская ждет, что ей представится случай вознаградить сьёра Кристофа, и не преминет им воспользоваться.

Да хранит Вас господь бог, господин синдик.

Нерак Пибрак,

Наваррский канцлер».

– Нерак, Пибрак, вот так так! – воскликнула Бабетта. – От гасконцев ждать нечего, они только о себе думают.

Старый Лекамю насмешливо поглядел на сына.

– И он еще предлагает садиться в седло несчастной жертве, человеку, которому из-за него же переломали ноги! – вскричала г-жа Лекамю. – Какое возмутительное издевательство!

– Что-то я не вижу, чтобы тебя назначили советником в Наварру, – сказал синдик меховщиков.

– Я бы хотел знать, что сделает для меня королева Екатерина, если я ее попрошу, – сказал пораженный Кристоф.

– Она ничего тебе не обещала, – сказал старик, – но я уверен, что она не станет насмехаться над тобой и вспомнит о том, сколько ты выстрадал. Только подумай, может ли она сделать советником парламента простого горожанина-протестанта?..

– Но Кристоф ведь не отрекался от нашей веры! – воскликнула Бабетта. – А его настоящие религиозные убеждения – это его личное дело.

– Принц Конде вел бы себя, вероятно, немного пообходительнее с советником парижского парламента, – сказал Лекамю.

– Советником, отец! Да возможно ли это?

– Да, если только ты не станешь препятствовать тому, что я хочу для тебя сделать. Мой кум Лаллье дает двести тысяч экю, если и я дам столько же на покупку хорошего дворянского поместья при условии, что оно будет переходить по наследству от отца к сыну. И это поместье мы тебе дадим в качестве свадебного подарка.

– А я еще кое-что добавлю, чтобы ты мог купить себе дом в Париже, – сказал Лаллье.

– Так что же, Кристоф? – спросила Бабетта.

– Вы ведь все это решили без королевы, – ответил молодой адвокат.

Через несколько дней после этого довольно горького разочарования один из учеников вручил Кристофу лаконическую записку:

«Шодье хочет видеть своего духовного сына!»

– Пусть войдет! – воскликнул Кристоф.

– О мой великомученик! – сказал проповедник, обнимая нашего адвоката. – Ну, как ты, поправился?

– Да, милостью Паре.

– Милостью господа бога, который дал тебе силы перенести пытку! Но я не верю своим ушам! Мне сказали, что ты согласился стать адвокатом, что ты дал присягу, что ты признал эту блудницу, католическую апостольскую церковь и папу?..

– Этого захотел мой отец,

– Да, но разве мы не должны оставлять наших отцов, наших детей, наших жен, всех на свете, во имя святого дела кальвинизма, вынести все страдания… Ах, Кристоф, Кальвин, великий Кальвин, вся наша партия, весь мир, будущие поколения – все рассчитывают на твою храбрость и на величие твоей души. Нам нужна твоя жизнь.

Душа человека такова, что тот, кто наиболее предан своей идее, отдавая ей жизнь, в минуты страшнейшей опасности бывает полон самых несбыточных надежд. Когда на реке под Мостом Менял принц, солдат и проповедник попросили Кристофа отвезти Екатерине послание, юноша, хоть он отлично знал, что рискует жизнью, понадеялся на судьбу и смело ринулся туда, где две страшные партии: Екатерины и Гизов – чуть не раздавили его в своих тисках. Во время пытки он еще продолжал говорить себе: «Я все выдержу, это ведь только боль!»

Но теперь, когда от него, еще совершенно слабого и больного, едва оправившегося от пытки и особенно остро полюбившего жизнь, после того, как он так близко видел смерть, прямо потребовали: «Умри! – он уже не верил никаким иллюзиям. Кристоф спокойно ответил:

– Что от меня требуется?

– Храбро выстрелить из пистолета, как Стюарт стрелял в Минара.

– В кого?

– В герцога Гиза.

– Значит, убийство?

– Месть! Разве ты забыл, как в Амбуазе казнили сотню дворян, всех на одном эшафоте? Юный д’Обинье, совсем еще мальчик, увидав эту бойню, сказал: «Они погубили всю Францию».

– Надо сносить все удары, но не отвечать на них, так учит нас Евангелие, – возразил Кристоф. – Для чего же нам Реформация, если мы собираемся сами поступать как каюлики?

– Ах, Кристоф, они из тебя сделали адвоката, ты теперь стал рассуждать! – сказал Шодье.

– Нет, друг мой, – ответил ему юноша. – Но принцы – люди неблагодарные, и вы сами, и все ваши сторонники будете игрушками в руках у Бурбонов.

– Знай, Кристоф, что, если бы ты услышал Кальвина, ты бы понял, что они нам послушны. Бурбоны – всего-навсего перчатки, а руки – это мы.

– Читайте, – сказал Кристоф, протягивая проповеднику ответ Пибрака.

– Дитя мое, ты стал честолюбцем, ты уже не согласен отдать жизнь за дело веры… Как мне тебя жаль!

Сказав эти красивые слова, Шодье ушел.

Через несколько дней после этого семьи Лекамю и Лаллье собрались по случаю помолвки Бабетта и Кристофа в той же мрачной комнате. Кристоф уже встал с постели, он был даже в состоянии подниматься наверх и начинал отвыкать от костылей.

Было девять часов вечера, и все ждали Амбруаза Паре. За столом, на котором лежали договоры, сидел нотариус. Лекамю продавал дом и