Полярный круг - Юрий Рытхэу

В Москве много народу. И все ходят взад-вперед. Даже днем, когда вроде бы все должны быть на работе, народу на улицах не убывает. И еще тут есть такой странный обычай: в домах принято делать множество дверей, но почему-то бывает открытой только самая маленькая, неприметная дверь. Говорят, что эту загадку никто не может разрешить.

Интересно, как там идет соревнование между Кайкаем и Кайвынто? Кто победил? Я их тоже часто вспоминаю и думаю: вот это настоящее соревнование, а не то, что напишут на бумаге, повесят в клубе, да еще на такой высоте, что никто и не может прочитать, и считают, что соревнование началось. А потом подводят итоги, по крохам собирают сведения, часто неверные… Извини, Наденька, я уж эти строчки не буду зачеркивать. Тут, в Москве, с социалистическим соревнованием, должно быть, обстоит хорошо. Так думаю.

Расскажу тебе про университет. Он стоит на Ленинских горах. Горы эти возвышаются над Москвой вроде скалы Еппын, откуда и пошло название нашего села. Главное здание — высотное. Как на картинке водки «Столичная». Помнишь? На магаданской водке нарисован морж, а на «Столичной» — высотное здание. В этом доме учатся студенты, и здесь же они едят и живут. Когда вырастешь, закончишь среднюю школу — можешь поступить в Московский университет и стать историком, как мой магаданский друг Семен Иванович. Я тебя крепко целую. Меня зовут. Может быть, следующее мое письмо будет уже из Ленинграда. Твой папа Оле».

Надя еще раз внимательно рассмотрела почерк. Что-то в нем было тревожное, странное, даже чужое. Да и само содержание письма показалось каким-то отрывочным. Папа сначала писал об одном, потом тут же перескакивал на другое. И это постоянное воспоминание о Еппыне, даже комнатку свою вспомнил. По всему видать, скоро возвратится отец. Та восторженность, которая чувствовалась в первых письмах, начисто исчезла.

Надя вздохнула, положила письмо обратно в конверт и спрятала в карман.

Из-за мыса показалось судно. Едва глянув, Надя опознала гидрографическое судно «Маяк». Издали это был красивый корабль, окрашенный в белое. На мачте развевался длинный флажок и вертелась антенна радиолокатора.

На берег торопливо спускалась заведующая клубом Нина Семеновна. Рядом с ней шагал директор совхоза. На крыльце сельского Совета показался Христофор Андреевич Иванов — председатель сельского Совета. Все они заторопились к пассажирскому причалу. Собственно, никакого причала там не было: так называлось место неподалеку от разделочной площадки. Галька там была почище. Сюда причаливали вельботы, если везли пассажиров, катера и самоходные баржи.

— Артисты едут! — весело сказал Владимир Иванович Наде. — Сегодня будет большой концерт!

Новость быстро распространилась по селу. Артистов сроду не бывало в Еппыне. Поэтому многие ушли с работы поглядеть на необыкновенных людей, которых можно увидеть только в кино. Надя вспомнила письмо отца, где он описывал посещение магаданского театра.

— А откуда артисты, из Магадана? — полюбопытствовала Надя.

— Из Хабаровской филармонии, — важно сказал Христофор Андреевич.

— И что это такое? — спросил Владимир Иванович, обращаясь к заведующей клубом.

— Это маленький оркестр, — туманно пояснила Нина Семеновна. — Увидим сейчас.

Однако когда оркестранты сошли на берег, их оказалось около десятка. Все инструменты были в больших чехлах, и их невозможно было рассмотреть. Иные неясными очертаниями напоминали электрическую гитару дяди Арона. Большинство артистов были еще совсем молодые парни и девушки. Вместе с ними приехал знакомый жителям села работник районного отдела культуры Казимир Болеславович. Артисты с любопытством озирались вокруг, а одна, рыжеволосая, высокая, вдруг спросила:

— Позвольте, товарищи, а где яранги? Где олени?

— Олени и яранги в тундре, — торопливо сказал Казимир Болеславович. Надя его хорошо знала: он часто приезжал в село на разные художественные смотры и хвалил дядю Арона за то, что тот освоил современный инструмент — электрическую гитару. — Если позволит погода, послезавтра полетим в стойбище Кутая.

Гости и встречающие гуськом стали подниматься по крутому берегу.

Надя тоже пошла, держась чуть поодаль.

Рыжеволосая заметила ее и подозвала:

— Иди сюда, девочка! Как тебя зовут?

Надя назвалась.

— По-русски понимаешь?

Надя кивнула.

— В каком ты классе? О, да ты уже большая! А где твой отец, на охоте?

— Он в Москве, — гордо ответила Надя.

— В Москве? — удивилась девушка. — Что же он там делает, в Москве, твой папа?

— Он там отдыхает. У него отпуск.

Надя не удержалась и похвасталась:

— А я сегодня получила от него письмо. — Она порылась в кармане и показала. — Вот!

Девушка поглядела на конверт и погладила Надю по голове.

Артисты вошли в сельсовет, а Надя осталась на улице, возле кустов, посаженных Грошевым. Они разрослись и, вопреки опасениям некоторых, здесь, на земле, веками удобряемой мясом, жиром и кровью морских зверей, чувствовали себя прекрасно.

На высокое крыльцо дома вышел Владимир Иванович и позвал Надю.

— Хочешь послушать артистов?

— Конечно, хочу, — ответила Надя.

— Тогда беги в школу и скажи Марии Степановне, что первый концерт будет для детей. Сразу же после обеда, в три часа.

Обедали артисты в интернате. Видно, по этой причине вместо привычной большой кастрюли перед Надей поставили один единственный стакан компота.

— А, Надя! — сказала девушка. — Ты разве в интернате живешь?

— Я здесь всегда живу, — ответила Надя.

— А где твоя мама?

— Моя мама замужем за дядей Ароном, — ответила Надя.

— Извини, девочка, — сказала артистка и снова погладила Надю по голове.

— А как вас зовут? — осмелев, спросила Надя.

— Меня зовут Леной.

— А на чем вы играете?

— На скрипке.

— Наверное, трудно, — вздохнула Надя. — А дядя Арон играет на электрической гитаре. Так громко, что на другом берегу ручья слышно.

На детский концерт пришли многие взрослые. Музыканты расположились на сцене. Здесь, в ярком электрическом свете, они выглядели совсем иначе, чем на берегу. На мужчинах были черные костюмы и ослепительно белые рубашки. Вместо галстуков они повязали бантики. Лена в длинном черном платье выглядела как учительница старших классов. Скрипка была совсем маленькая и отливала мягкой желтизной, будто выточенная из старого, пролежавшего в земле сотни лет моржового бивня.

Надя села в первом ряду.

Казимир Болеславович по этому случаю тоже приоделся. Он вышел вперед и сказал:

— Камерный оркестр Хабаровской краевой филармонии исполнит «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. Дирижер Олег Носов.

Сначала Надя старалась смотреть на всех, но взгляд притягивала Лена. А тут еще на краю сцены встал дирижер в одеянии, напоминающем оперение кайры. Как концы крыльев, висели фалды черного фрака. В руке дирижер держал маленькую тонкую палочку. Он взмахнул этой палочкой, и, повинуясь ему, музыканты заиграли.

Это было что-то совсем новое, необычное. Непохожее на старинные песни и на то, что исполнял на своей громкой гитаре дядя Арон. Музыка была непростая, незнакомая. Слушая ее, Надя испытывала примерно то же самое, что испытывала она, когда плыла к мысу Беринга вдоль незнакомого берега. За каждым поворотом открывалось что-то новое, неожиданное и прекрасное. Причудливые скалы напоминали группы людей. Где-то там был всадник на коне, похожий, как говорили знающие люди, на памятник царю Петру Первому в Ленинграде. А иной раз возникал профиль фантастического зверя или одинокой женщины, горестно смотрящей в морскую даль.

Левая рука Лены бегала по скрипке неслышно и мягко, как мышка в тундре между кочек. Она то опускалась вниз, к плавному изгибу утолщенной части инструмента, то вдруг вспархивала испуганно вверх, к колкам. На минуту останавливаясь, левая рука едва заметно дрожала, и это дрожание передавалось музыке, усиливая ее сходство с человеческим голосом. Так иногда пела мама Зина, если ее не заглушал громовыми раскатами своей электрической гитары дядя Арон.

Еще был огромный инструмент — больше, чем Аронова гитара. Музыкант играл на нем то пальцами, то коротким смычком. Надя уловила, что этот инструмент служил как бы орнаментом всей музыке, подчеркивал ее глубину. Получалось, будто он издалека отзывается на нежный голос скрипки.

И еще он представился Наде в роли стража порхающих, вольных звуков или, точнее, пастуха, который собирает разбегающихся молодых оленей в единое стадо.

Кончилась музыка, и все сидящие в зале дружно захлопали.