Я обязательно вернусь - Эльмира Нетесова

— Не получится! У него полно детей и жена ревнивая, никуда от себя не отпускает. А и живут в деревне, а Юлька в городе. Они и не видятся, — отмахнулся Прохор.

— А мы думали, что он при Юльке в сторожах!

— Если баба крученая, хоть полк поставь охранять ее, она, зараза, со всем полком изменит, каждого соблазнит. Бабу никакой цепью не удержать, — ехидно заметил дизелист.

— Смотря какую! Вон мою ни по какой погоде из квартиры не выманишь. Все у нее дела, работа, заботы! Другие, едва мужик вернулся с рыбалки, тянут его в ресторан, в театр, к друзьям. Я свою к ее матери вытащить не могу!

— А она работает?

— Конечно!

— Где?

— Буфетчицей в школе. С работы возвращается, ноги почти руками переставляет. Видеть никого не хочет.

— Моя бухгалтером в банке! Как с моря прихожу, в кино тащит, чтоб отвлечься от компьютеров и цифр. Иду! Куда деваться? Весь сеанс сплю! Возвращаюсь с больными боками.

— С чего бы так?

— Чего-чего? Баба локтем всю печенку достанет. Говорит, будто храплю, как медведь, на весь зал, даже голоса актеров заглушаю, — жаловался боцман.

— Тебя хоть в кино ведут, а меня враз по магазинам, на базар, вместо тягловой силы. Только сверну к пивному ларьку промочить горло, жена с дочкой тут как тут. За шкирку оттаскивают, минералкой поят. Она, дескать, полезная, не то что пиво! Во, глумные, иль сам не знаю, где вред, где польза? Пока домой вернемся, вся душа изноется. Поверите, от макушки до колен сумками обвешен, только что член не загрузили. Ни одно такси столько не увезет. Мне все прохожие сочувствуют. Однажды вот так вышли с базара, навстречу мужик с пацаненком, остановился, показал на меня мальчишке и говорит:

— Смотри! Никогда не женись, а то и тебя вот так запрягут бабы!

— У того мальчонки от страха глаза по тарелке, челюсть на коленках, так испугался. А мои кикиморы знай свое:

— Вася! Чего остановился? Пошел, родимый, живее! До дома всего три квартала. Догоняй нас! — Мы еще в продовольственный зайдем! Когда домой пришли, я уже и пива не хотел. Так что каждого свое возвращенье ждет. Я ничего хорошего не ожидаю. И в море отдыхаю от своих. Как ни тяжело на рыбалке, а все же легче, чем на баб «пахать». Они, подлые, из любого мужика ишака сообразят, — жаловался один из рыбаков, которого все время звали домой жена и дочь, но человек не спешил возвращаться на берег.

— Заездили, мартышки! В прошлый раз одних бананов купили десять килограммов. И что думаете? За два дня съели! Меня пытались ими напихать да не обломилось. Я такую жратву не признаю. И пересел на мясо. А мои на бананах фигуры берегли.

— Ладно, тебя по базарам и магазинам таскают! Меня теща с женой в камерный театр поволокли, симфонический оркестр послушать. Ну как же! Я без него не проживу. Понятное дело, дремать стал и упал меж рядов, не удержался в кресле. Так теща, во медуза сушеная, аж рыдала, что я помешал ей Листа послушать! Шопена бы ей, похоронный марш на всю оставшуюся жизнь! Нет бы дали отдохнуть, даже пожрать не успел. Знаешь, как обидно стало, — ругал своих лоцман.

— Да послал бы ты их! — не выдержал радист.

— А ты своих посылал? Да еще вечером, когда впереди ночь? Попробуй, разверни бабу к себе лицом? На всю ночь спиной отвернется. Одну задницу неделю станешь нюхать!

— Ну уж хрен им в зубы! Попробовала бы моя макака спину показать, я бы тут же смылся б от нее на всю ночь. В городе бабы не в дефиците! Не хватало еще законную уговаривать! Смазал ей по «грибам», сама развернется!

— Ну ты крутой, Степка! Держать бабу под кулаком в постели, это уж слишком! — качал головою Прошка.

— Я тоже свою на коротком поводке держу. Чуть что, цыкну, мигом замолкает, — похвалился кок Жора.

— То-то с синяками на судно приходишь. Это кто тебя разукрашивает? Уж не сосед ли, дверью по нечаянности задевает? — вспомнил старпом улыбчиво.

— Мои соседи сплошь старики пенсионеры. Не только приревновать, подумать не на кого. Сплошь ветераны Первой мировой. Они теперь к бабкам в гости на чай приходят только с леденцами. А синяк получил, когда картину на стену вешал. Не закрепил, она и саданула…

— Надо ж как прицельно, прямо в глаз. И следы от ногтей оставила на половине рожи, расписалась. С характером картина! Ты ее на ночь подальше от себя вешай. А то ненароком до более серьезного доберется, — смеялись рыбаки. Кок, покраснев до макушки, поспешил уйти к себе на камбуз, понимая, что от внимания рыбаков никуда не деться на судне. Они все видят и помнят.

— Я со своей касаткой пять лет воевал. Она мне не только на рюмку, на бокал пива зажиливала. Потому, когда дорывался, надирался так, что домой возвращался только «на бровях». Ну моя враз за каталку и утюг. Короче, вооружалась до зубов. И тут уж без разбору, кто кого чем раньше достанет. Всякое было. Уже и вовсе хотел от нее слинять. Да вовремя увидел пузо, понял что беременная. Когда спросил, мое ли то дите, она разревелась и ответила:

— Да разве чужого стала бы носить под сердцем? Хоть и дурак, но люблю! Может, дитя тебя образумит. Я и онемел! Ничего хорошего от меня не видела, а решилась и родила Егорку. Так вот и поладили мы с ней. Про все договорились. Тихо живем, даже не спорим. В холодильнике водка и пиво стоят всегда. А вот желания к ним не стало.

— А мне наплевать на ваши симфонии со всякими там Чайковскими и Шубертами. Я их нутром не терплю. Как только слышу эту хренатень, у меня в требухе несварение получается, не могу понять своим славянским умом ту занудливость и мрак, какой называют классикой. Ерундель все это! И тащиться на такой концерт меня и под пулеметом никто не заставит, а тем более теща! Я б ей, жабьему выкидышу, устроил бы такой концерт, что она на свое мурло до гроба не смотрела! А что касается бабы, что всю ночь спит, отворотившись от мужика, ну я бы ей устроил облом, да такой, что она всю жизнь до гроба вперед жопою ходила! Ишь, гнида! Зачем в постель к мужику влезла? Иль мозги посеяла? Уронила их в задницу? Я быстро вставил бы их на место! Трахнул бы башкой об угол пару раз. И все на том! Мигом вспомнила, как мужика в постели принимать надо! А то вконец избаловали бабье. На руках их носят! Они и сбесились с жиру! Мужик с рыбалки вернулся, а баба его по магазинам и базарам гоняет. Не нарвалась на меня, стерва! Я б ей все зубы вышиб бы ударом правой, — вскипел старший механик сейнера. Его единственного изо всех семейных никогда не встречали на берегу. И когда стармеха спросили, почему так, ответил резко:

— Я запретил! Терпеть не могу соплей! Ненавижу показуху ни в чем! Встречает с объятьями, провожает со слезами, судно не успело скрыться из виду, она уже с другим, с хахалем! Вот тебе цена их клятв! Ни одной нельзя верить. И своей, хоть больше двадцати лет прожили, ни в единое слово не поверю. Бабы — само коварство.

— А матери? Ведь они тоже женщины и жены! — глянул на стармеха капитан. Тот мигом осекся. Пробубнил, что нельзя пугать святое с грешным и постарался поскорее скрыться с глаз Михайловича.

Все знали: стармех побаивался капитана и никогда с ним не спорил. Еще бы! Они уже много лет жили в одном доме, на одной лестничной площадке и были самыми близкими соседями, знавшими друг о друге все вплоть до мелочей.

Капитан хорошо помнил привычки и характер старшего механика, а потому не обращал внимания на вспышки и срывы. Понимал и хорошо усвоил человек давнее, что ругают рыбаки своих домашних лишь когда вконец испорчено настроение и команда подолгу сидит в пролове, или затягивается ремонт судна. Люди невольно начинали срываться из-за неудач, и тогда им казалось, что невезенье всю жизнь преследует их во всем. И не только обстоятельства, а и близкие, казалось, постоянно обижали каждого. Так было не только в команде Михалыча. С другими случалось не легче. Неудачи в море переносятся труднее, чем на берегу. Может, потому, что не поделиться, не получить помощь или разрядку негде, люди, дорвавшись до берега, срываются на выпивку и женщин. Но, не все. Большинство рыбаков, вернувшись домой, к своим семьям, подолгу не выходят из дома, отсыпаются, отъедаются, отводят душу с детьми, с родителями. И только через месяц приходят в порт глянуть на судно, проверить, как идет ремонт.

Рыбаки, проработавшие в море больше пяти лет, не засиживаются на берегу. Дома их ничем не удержать. Даже короткий вынужденный отдых выматывает больше чем непосильная для других работа в море, где в коротких снах видят своих детей, семьи, а на берегу — море. Ведь вот даже пенсионеры рыбаки не засиживаются дома. Идут на берег и сидят подолгу, всматриваются в далекий горизонт, туда, куда ушла молодость. Ее не вернуть, но жива память. Она, как якорь, держит людей в жизни.

Вот и Михалычу скоро на пенсию. Двадцать восемь лет проработал капитаном на своем сейнере. Тогда судно имело светлое девичье имя «Олеся». И судьба его была счастливой. А потом пошла мода на космонавтов. Велели «Олесю» переименовать в «Валентину Терешкову». Может, и неплохая женщина, но здесь ее имя осталось чужим и не повезло с ним с самого начала. То лесовоз задел, и получил сейнер пробоину в борту. Тонуть стал среди ночи, еле успели оттащить на ремонт. То выбросило судно на берег в дикий шторм. За три года восемь раз ремонтировали сейнер на берегу, кляня невезуху, прицепившуюся к судну хвостом вместе с новым именем.