Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Державин нахмурился, но в ту же минуту двери раскрылись, и он шагнул в кабинет.
Безбородко встретил его, улыбаясь.
– Давненько, давненько, дражайший Гавриил Романович, я вас не бачил. Сидайте тут у кресло. Не знаю, для чего сии кресла именуются вольтеровскими, однако же сидеть в них удобно, як в люльке.
«Что он дурака валяет? – подумал Державин – Ведь ещё намедни во дворце он от меня шарахнулся как от чумного…»
Безбородко погладил живот свой и опять улыбнулся.
– Слухаю вас, Гавриил Романович, слухаю, як пророка Давида…
Державин вспыхнул:
– Вот именно, касательно псалма Давида я и приехал объясниться. За то, что я переложил его псалом на стихи, и во дворце и в городе объявили меня якобинцем. Царь Давид якобинцем не был…
Безбородко покачал головой:
– Царь Давид бул великий царь. И не только потому, що якобы пас овец и одолел в единоборстве Голиафа, а потим сделался царём. Сие и с другими бувало. Возьмём, недалеко ходить, покойного графа Алексей Григорьевича Разумовского. И он был пастухом, а стал графом и законным, хотя сие и скрывалось, супругом императрицы Елизаветы Петровны…
Державин перебил канцлера.
– Прежде всего царь Давид создал могучее государство.
Безбородко махнул рукой:
– Ну и що с того! Мы знаем много царей и великих царств. Царь Давид понимал, як надо жить. Он завёл себе семь жён и десять наложниц, и среди них Вирсавию. Вирсавия – сие по-гречески, а по-еврейски будет Бат-шеба, что означает – «дочь семи лет». Оно так и возможно по тамошнему климату. Вирсавия вертела всем царством, хотя ей и було семь лет, и родила ему Соломона…
Слушая его, Державин вспомнил, что Безбородко помимо всего окончил Киевскую духовную академию с отличием, Ветхий завет знал превосходно.
Александр Андреевич, вздохнув, продолжал:
– А потим какие богатства накопил царь Давид. На построение Иерусалимского храма он оставил сто тысяч талантов золота и миллион талантов серебра…
Безбородко неожиданно оживился, схватил маленькие счёты из слоновой кости и с необыкновенной быстротой стал подсчитывать:
– Точно вам говорю: один талант золота – сие двадцать шесть тысяч восемьсот семьдесят пять золотых рублей, а талант серебра – две тысячи шестнадцать золотом…
Гавриил Романович пожал плечами:
– Я, граф, не могу в толк взять, какая из сего мораль?
Безбородко усмехнулся:
– Ниякой морали из сего быть не может, ибо человек раб своих страстей. Помянутая Вирсавия писала своему сыну Соломону: «Не отдавай женщинам сил твоих, ни путей твоих губительницам царей». А он що зробив? Сказано в писании: «И было у него семьсот жён и триста наложниц», и умер Соломон со словами: «Суета сует, и всё суета!»
Державин кашлянул, потом сказал:
– Однако, Александр Андреевич, хотел бы я вернуться к предмету, из-за которого приехал.
Улыбка исчезла с лица Безбородко, он задумался.
– Конечно, гистория с псалмом царя Давида смешная. И вы справедливо Зубову послали анекдот. Однако же если вдуматься в существо стихов, то они хотя как бы и древние, но ударяют в самую сущность нашего состояния.
Канцлер открыл ящик, вынул оттуда тетрадь со стихами Державина.
– Вот вы что о царях пишете:
Не внемлют! Видят и не знают;Покрыты мздою очеса:Злодейства землю потрясают,Неправда зыблет небеса.Цари, я мнил, вы боги властны,Никто над вами не судья;Но вы, как я, подобно страстны,И так же смертны, как и я.И вы подобно так падёте,Как с древ увядший лист падёт;И вы подобно так умрёте,Как ваш последний раб умрёт!Воскресни, Боже, Боже правых!И их молению внемли:Приди, суди, карай лукавыхИ будь един царём земли!
Гавриил Романович помрачнел:
– Я свои стихи отлично помню, для чего же вы их мне читаете?
Безбородко усмехнулся.
– Для того, щобы вы поняли, что под ними и сам господин Робеспьер бы охотно подписался. Однако вы правильно поступили. Лучший из его выход сделать вид, що они к государыне императрице не относятся. И вам действительно после воскресного выхода императрицы доброе было бы хоть на месяц в Москву поехать…
Гавриил Романович задумался.
– Не знаю. У меня по Сенату и Коммерц-коллегии ещё многие дела в производстве остались…
Безбородко махнул рукой:
– Що дела!.. Они сами по себе идут. Господин Платон Зубов дела расписал по тысяча семьсот девяносто седьмой год. К сему году для учреждения торговли с Индией граф Валерьян Зубов займёт гарнизонами все важные места в Персии и Тибете. Суворов пойдёт через Андрианополь к турецкой столице, для чего и флот готовится. Китай тоже собираются усмирить…
Державин невольно вскрикнул:
– Вы что, шутите?
– Нисколько. Мы и сейчас шутим: весь флот под командованием адмирала Чичагова отправили в океан, чтобы воспрепятствовать подвозу во Францию съестных припасов и воинских надобностей. Дружественную Польшу превратили в очаг междоусобий и делить собираемся на три части, так що теперь нос к носу столкнёмся с Австрией и Пруссией. Валериана Зубова посылаем Персию усмирять, а у нас и карт-то географических приличных немае, щобы узнать, какая такая она, Персия, есть и где её границы…
Державин опустил голову, на глазах его показались слёзы.
– Кто же за всё это расплачиваться будет?
Безбородко встал:
– Расплачиваться, конечно, будут потомки. Ну что же, бувайте здоровы, Гавриил Романович, поклонитесь Москве…
В воскресенье на «малом приёме» императрица опоздала к выходу. Наконец двери открылись. Екатерина, медленно переступая отёкшими ногами, кивая седой головой направо и налево, шла между двумя рядами придворных. Увидев Державина, она остановилась, протянула руку для поцелуя и, не сказав ни слова, проследовала дальше.
Москва встретила Гавриила Романовича солнечными морозными днями. В воздухе разносился колокольный звон сорока сороков. В Кремле толклись нищие, юродивые, монахи, богомольцы. На Красной площади около палаток краснощёкие, стриженные «под скобку» молодцы, хлопая в ладоши и притопывая, чтобы согреться, зазывали прибаутками покупателей.
Державин шёл, вдыхая свежий воздух, распахнув бобровый воротник, сдвинув набок высокую меховую шапку, из-под которой выбивалась седая копна волос. Около университета с ним поравнялись два студента в худых шинелишках и треуголках, обтянутых тонкой материей. Поёживаясь, они задержались около Воскресенских ворот. Один из них дёрнул другого за рукав:
– Смотри, здесь жил Новиков…
– Это тот, что сидит в крепости?
– Ну да. А ты помнишь, как он в «Трутне» ответил «Всякой всячине», сиречь императрице?
– Нет!
– Человека можно уничтожить, но дело его будет жить!..
В это время стоявший рядом с ними старик в дорогой шубе сказал:
Река времён в своём стремленьиУносит все дела людейИ топит в пропасти забвеньяНароды, царства и царей…
Студенты переглянулись и побежали дальше. Они знали: старик не прав и единственное, что остаётся после человека, – это его дело.
А старик посмотрел им вслед. Он давно хотел написать стихотворение «На тленность» и думал о смерти. Но прожил ещё много лет. За три дня до смерти Державин написал последний вариант этого стихотворения на доске. К этим четырём строкам он прибавил ещё четыре:
А если что и остаётсяЧрез звуки лиры и трубы,То вечности жерлом пожретсяИ общей не уйдёт судьбы.
Доску подарили его родственники Санкт-Петербургской публичной библиотеке. Впрочем, написанные на ней строки почти стёрлись и слова разбирались с трудом.
Стихотворение было напечатано в «Сыне отечества» в 1816 году в № 30. С тех пор оно стало входить во все его сочинения без названия.
1948 – 1975
Д. Г. Жданов
ПОСЛЕДНИЙ ФАВОРИТ
РОМАН
I
НОВАЯ СМЕНА
Середина июня 1789 года.
Больше месяца как императрица с обоими внуками и своей обычной свитой переехала в царскосельский дворец.
Всего десять часов утра, но во всех жилых помещениях, во дворах между зданиями и в парке кипит жизнь.
Удивительного тут нет ничего: сама «хозяйка» этого очаровательного уголка встаёт в шесть часов; погуляв немного в роскошном цветнике, по новому парку в английском вкусе, возвращается на небольшую террасу, которая ведёт в длинную колоннадную галерею, и садится на зелёном, обитом сафьяном диванчике перед таким же столом.
Здесь часа полтора-два работает Екатерина над своими «Записками» и страницами «Истории Российского государства», пишет письма к Дидро, Гримму, к мадам Жоффрен, Циммерману, в которых так выражается ум державной сочинительницы, сверкают искры её веселья, юмора и вдохновения.
