Когда пробуждаются вулканы - Михаил Белов

— Спасибо за рассказ о сыне, — глухо сказал Кречетов, поднимаясь. Большие, широко открытые глаза его искрились при свете лампочек, скользили с предмета на предмет и ничего не видели, не видели даже Колбина, стоявшего с бледным лицом. — Спасибо, — повторил Кречетов, словно задыхаясь, и направился к выходу.

Улица залита лунным светом. С каждым шагом Кречетов чувствовал себя лучше. Постепенно сердце успокоилось. Да, он узнал Колбина, но слишком не уважал его, чтобы сказать об этом. Он сел на нарту, достал кисет с табаком. Во сне скулили собаки. Вожак нехотя поднялся и, вытянув узкую умную морду, протяжно завыл. Его поддержала вся стая. Тоскливый вой собак напомнил Кречетову одно неприятное событие далеких лет.

…Он спешил домой, чтобы поскорее обнять жену и сына. Так же вот луна плыла по небу и протяжно, тоскливо выли собаки во дворе. Он вошел в дом и застал жену с другим. Кречетов не стал будить их. Внешне он был спокоен, очень спокоен, только лицо сразу покрылось холодным потом. Сын спал на кухне; сквозь окно на него падал лунный свет. Две слезинки, как две росинки, застыли под глазами, всего две слезинки. Кречетов застонал и опустился на колени: своим дыханием ему хотелось осушить слезы сына.

— Кто тут? — испуганно спросила жена.

— Зажги лампу. — Он видел ее перепуганное лицо.

Проснулся другой — Колбин. Лицо его обмякло, в глазах застыл животный страх.

— Уходи, — Кречетов испугался своего голоса.

Колбин ушел. Кречетов долго молчал, потом взглянул на жену:

— Собирайся.

Они вышли из дома и сели в лодку. Луна плыла рядом с лодкой. Стучали весла об уключины. Выли собаки вдали. Он бросил весла, не торопясь, обвязал камень веревкой, сделал петлю.

— Прощайся с жизнью.

Она плакала, ползала перед ним на коленях, целовала ноги. Он сидел с окаменелым лицом. Внутри у него все дрожало.

— Корней, Корней, пожалей ради сына…

Внутри у него что-то оборвалось. Веревка выпала из рук. Он глухо застонал от нечеловеческой боли; она лежала на дне лодки, вздрагивали ее плечи… Плыла луна в небе, и плыла лодка по реке… А через год жена ушла из дома. Ушла, бросив сына.

Кречетов тяжело вздохнул. Данилка! Ты слышишь, как бьется сердце отца…

«Сделал вид, что не узнал», — подумал Колбин после ухода Кречетова. Он выбил пепел из трубки и глянул в окно. Прозрачно-белый свет луны струился над голой мерзлой равниной, придавая загадочные очертания редким кустарникам. Они как бы таили в себе какую-то опасность.

Колбин зябко поежился и отвернулся от окна. Откуда это беспокойство в душе?

…Колбин-старший был коммерческим директором Сахалинского отделения Камчатского акционерного общества. Евгению исполнилось пятнадцать лет, когда отец уволился с работы. Они уезжали на материк на японском корабле «Иокогама». Ночью на корабле вспыхнул пожар. В первую спасательную лодку усадили женщин и детей. На вторую шлюпку набилось человек сорок. Евгений видел, как отец и матрос-японец били по рукам пассажиров, цеплявшихся за борт. «Что вы делаете?» — воскликнул Евгений. Отец обернулся к нему и хладнокровно ответил: «Лодка перегружена, сынок. Если в нее заберется еще хоть один человек, то мы все будем кормить акул».

Пылающий корабль. Отчаянные крики. Проклятья. И холодные волны, за которыми исчезали люди и замирали вопли.

Евгений лишился сознания и не видел, как подоспевшая советская шхуна подбирала уцелевших пассажиров «Иокогамы».

А потом поезд увозил Колбиных на запад. Мимо вагона проносились полустанки. Евгений часами смотрел в окно и видел не зеленую весеннюю тайгу, а пылающий корабль, безумные глаза и посиневшие руки, хватающиеся за борт шлюпки. Невольно взор его останавливался на сильных волосатых руках отца, руках, которые спасли ему жизнь. «Не принимай близко к сердцу, Женя, — говорил отец. — Такова жизнь. Чтобы самому не утонуть, приходится порой топить других; забудь о совести, жалости… Так поступают все умные люди, и если ты выработаешь в себе эту привычку и научишься отсекать ненужные чувства, то никогда не пропадешь. Понял?..»

…Повзрослев, Колбин много думал о словах отца, о кораблекрушении и о руках, отсекаемых у тех, кто хотел взобраться в переполненную лодку. Он выработал в себе привычку отсекать все, что, как казалось ему, мешало занять прочное место в жизни. Собственное «я» стало эпицентром его жизни. Люди не сразу разгадывали его, зато, разгадав, всегда отворачивались. Колбин не смущался. Жил в свое удовольствие. Иногда испытывал угрызения совести, но легко входил с ней в сделку. Вот и сегодня ему удалось заглушить голос совести. «Пронесет», — решил он и стал собираться на концерт художественной самодеятельности.

Вертолет тяжело опустился на полузастывшую лаву и начал гореть.

— Горючее я успел выпустить, — сказал летчик, облизнув сухие губы.

Данила рывком открыл наружную дверь вертолета и выбросил лестницу. Надо было спешить. Но куда? От огня в огонь?

— Из двух бед человек выбирает одну, — спокойно сказал Овчарук. — Мы выбрали лаву. Вперед, навстречу пушкам, как говорил небезызвестный Наполеон.

Внизу с равномерным приглушенным шуршанием двигался лавовый поток. В воздухе стояла серая мгла, пахло горелым и сернистым газом. Овчарук с летчиком сняли с пола вертолета толстую кошму и просунули в дверь. Данила все еще не решался спрыгнуть на сероватую колышущуюся массу. С виду он был спокоен, но внутри кипело. Варя стояла рядом, строгая, плотно сжав губы. «Ну и выдержка», — с уважением подумал он и стал, спускаться.

Лава пружинила под ногами, как молодой осенний ледок на реке. Расстелив кошму, пропитанную, как объяснил летчик, огнеупорным составом, Данила принял на руки Варю, помог спуститься летчику. Овчарук где-то замешкался. «Сгорит, черт», — подумал Данила и взялся было за лесенку, чтобы вытащить журналиста за шиворот, но тот сам показался в дверях со свертками под мышкой и фотоаппаратом на груди.

— Да бросьте вы эти свертки! — крикнул Данила.

— В нашем хозяйстве теперь все пригодится, — спокойно сказал он. — Держите.

Овчарук спустился, снял лесенку и потащил ее за собой.

Отойдя в сторонку, он нацелился фотообъективом на товарищей.

— Такой исторический момент следует запечатлеть на пленку. Уверяю вас, будет уникальный снимок. А через месяц вы увидите свои веселые морды на страницах всех центральных газет.

Овчаруку не ответили. Варя перевязывала обожженную руку летчика. Данила внимательно осматривался. Случайно вертолет сел на лаву с затвердевшей коркой, и это спасло всех. Немного выше клокотала жидкая лава — смерть. Данила посмотрел на вертолет. Фюзеляж уже обуглился и осел. Хвост задрался и повис в воздухе; пламя его не коснулось. «На хвосте не полетишь», — с горечью подумал Данила и увидел неуклюжую фигуру Овчарука, подкрадывающегося к обгорелой машине.