Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пустынник говорил правду. Вопрос о пасхалии давно тревожил Геннадия. Святые отцы и впрямь довели расчеты празднования Пасхи до 1491 года, написав далее: «Здесь страх, здесь скорбь, сие лето на конце явися, а на нем же чаем и Всемирное Твое пришествие».
Заметив смущение владыки, пустынник сам перешел в наступление:
— А правду ль говорят, что государь московский намедни сгубил брата своего единокровного Андрея?
— Это ты к чему? — насторожился Геннадий.
— А к тому, что сказано в Писании: предаст брат брата на смерть, и друг друга предаст и возненавидит. А еще сказано: придет же прескверный, как тать, в таком образе, чтобы прельстить нас всех, сам из себя благообразный, уважающий особенно народ иудейский, ибо иудеи будут ждать его пришествия. Вот и ответствуй мне, владыка. Кто еретикам жидовствующим потакает? Кто себя иноземцами окружил? Кто Великий Новгород казнил, яко император Веспасиан казнил Иерусалим? Молчишь? Так я тебе сам скажу. Царство Московское и есть царство Антихриста, принявшего образ великого князя Ивана Васильевича!
— Замолчи, окаянный, не то пожалеешь! — вскричал архиепископ.
— Ну, так казни меня, — презрительно усмехнулся монах. — Отправь на Голгофу, мне это токмо в радость.
— Не возносись, Досифей, паче гордости, — устало молвил Геннадий. — Ты не Христос, да и я не Пилат. Но в одном ты прав: много мук и страданий выпало граду сему. И ты можешь эти страдания умножить, коли дойдут до Москвы твои злокозненные бредни. А посему повелеваю: чтобы завтра же духу твоего здесь не было!
2
Слухи о скором конце света из Новгорода перекинулись на Москву. Поначалу верили только старики, которым все одно помирать, да бедняки, которым и терять-то особо нечего. Люди здравые отмахивались: мол, все это попы придумали, чтобы народ церквям больше жертвовал.
Но чем ближе надвигался роковой день, тем сильнее росла тревога. Вдруг вспомнили, что покойная мать великого князя Мария Ярославна внесла аж пятьсот рублей в Кирилло-Белозерский монастырь, дабы иноки молили за род князей московских аккурат до истечения седьмой тысячи лет. Тут уж и многие знатные люди взволновались, понесли в обители деньги на помин души, а иные и вовсе приняли монашеский постриг. Упала торговля, купцы перестали заключать сделки на долгий срок, домохозяева стали забивать скотину.
Добавили масла в огонь вести из далекой Флоренции. Там объявился диковинный монах-доминиканец с клювообразным носом и сверкающими синими очами. Звали монаха то ли Савонарола, то ли Савонарыло. Он объявил народу, что Бог скоро поразит Своим гневом италию, и теперь веселую Флоренцию не узнать. На площадях горят «костры тщеславия», на которых горожане жгут книги, картины и предметы роскоши. Женщины поснимали украшения, прекратились балы и маскарады, зажигательным тарантеллам флорентийцы предпочитают унылые псалмы. Добровольные шпионы доносят на тех, кто еще не отказался от радостей жизни, шайки фанатичных подростков врываются в чужие дома, отбирают игральные карты и кости, ломают музыкальные инструменты, а сам Савонарола непрерывно ораторствует на площадях, требуя заживо сжигать распутников, содомитов и святотатцев.
После этаких новостей из просвещенной Италии забеспокоились даже заядлые скептики. Народ одолевал священников расспросами, точно ли ждать светопреставления, но те ждали разъяснений от архиереев, которые в свой черед слали запросы Московскому митрополиту, требуя срочно созвать по сему поводу церковный Собор. Однако Зосима как воды в рот набрал. На тайном совете с братьями Курицыными ему было велено хранить молчание до последнего, дабы люди сами увидели лживую сущность алчных попов, преследующих всякое свободомыслие.
Отчаявшись дождаться разъяснений митрополита, архиереи принялись сами поспешно искать подтверждение или опровержение грядущего апокалипсиса в трудах святых отцов, но находили лишь глухие упоминания о седьморичности человеческих времен. Ученый грек Дмитрий Траханиот на запрос владыки Геннадия отвечал с обычной византийской уклончивостью, что конец света неизбежен и будет как-то связан с цифрой семь, но когда сие случится, никому не известно.
Видя такое всеобщее помутнение, забеспокоился и сам великий князь Иван Васильевич. Имея ум трезвый и рассудительный, он не склонен был верить в скорый конец света, однако все же решил посоветоваться с астрологом Мартином Былицей, которого дьяк Федор Курицын привез из Европы.
— Книга сия, именуемая «Шестокрыл», суть астрономическое сочинение мудрейшего Иммануила бен Иакова, — объявил астролог, раскрывая старинный манускрипт в черном переплете. — По ней можно предсказывать затмения и новолуния, движения звезд и планет. И в ней же дано истинное летоисчисление по календарю иудейскому, из которого следует, что седьмая тысяча лет завершится в 3239-м году от Рождества Христова.
— Так что, великий государь, какое-никакое время у нас еще есть, — со смешком молвил присутствовавший при разговоре Федор Курицын. — Успеем и к Балтийскому морю выйти, и Орду добить, и Москву отстроить.
Меж тем тревога нарастала. В храмах негде яблоку упасть, исповедники не успевали отпускать грехи, блюда для пожертвований, с которым служки обходили прихожан, тут же наполнялись деньгами и драгоценностями, в монастырях выстроились очереди на постриг. Домочадцы каялись друг перед другом, признавались в супружеских изменах и прочих грехах.
3
Роковой день 1 сентября 1492 года выпал на любимый новгородцами праздник Семена Летопроводца. В то утро природа будто захотела напоследок поразить людей прощальной красотой раннего бабьего лета. Воздух был свеж, кисловат и прян, ласково светило неяркое солнце, в засиневшем Волхове отражались белые облачка. Расписными теремами застыли береговые рощи, легкий ветерок нес серебристые паутинки, в небе прощально курлыкали караваны журавлей.
Накануне многие не ложились спать, молясь у домашних киотов. С рассветом оделись во все лучшее и под неумолчный звон колоколов семьями пошли в храмы. После литургии в Софийском соборе архиепископ Геннадий напомнил прихожанам о том, что уныние есть смертный грех, а посему надо до конца верить в благодать Божию. Люди стали было успокаиваться, но тут, откуда ни возьмись, в соборе появился пустынник Досифей. Растолкав священников, он взбежал на амвон и громогласно объявил наступление последнего часа. Толпа зашумела, зарыдала, заохала, пала на колени. Упирающегося Досифея служки силой выволокли из собора.
Время шло, уже отслужили заутреню, в окна собора пробились первые лучи солнца, прихожане зашептались, задвигались. На амвон снова взошел архиепископ Геннадий, призвав всех славить Господа. Соборный хор грянул «Многая лета!» Люди обнимались, у многих на глазах стояли слезы.
Весь следующий день Великий Новгород веселился и
