Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

богу, успокоили… Недолго музыка играла… За что с фашистами воевали…

Репродуктор сыпал бесстрастно, как будто зачитывал сводку погоды.

— Хождение по улицам с двадцати одного часа до пяти часов утра запрещено. Собираться в количестве более трех человек запрещено… Лицам, находящимся у здания горкома партии и горисполкома, немедленно разойтись. В противном случае площадь будет очищена с применением силы.

— А-а, собаки, мало вам еще крови! — истерично выкрикнула какая-то женщина.

И даже осторожный старичок поддержал ее.

— Негодяи. После такого смеют еще и угрожать.

Стройный капитан милиции поднялся на танк.

— Оружие никто применять не будет, это провокационные слухи.

— Своими глазами видели, слухи или правда… Не сыпь соль на рану, легавый.

— Граждане, всем разойтись до двадцати часов тридцати минут, — был непреклонен капитан. — Иначе нарушители будут сопровождены в комендатуру.

— Забирай всех! — гаркнул стриженный ежиком парень. — Гауптвахта резиновая.

Возник и тут же стих короткий смешок.

— Калачик, а нас не заберут? — искательно взглянула Майка.

Юрка, в душе довольный, что они не просто, а обязаны уйти, сделал вид, будто подчиняется с неохотой.

— Слушаться всяких мильтонов… Связываться неохота.

В сторону парка вместе с ними вышло несколько пожилых мужчин и женщина.

Вслед им донеслось нелестное:

— Дети, понятно, но вы чего…

Чувство неловкости от Юрки передалось и Майке.

— Дезертировали мы с тобой, Калачик.

— Не мы, а дедушки и бабушки. — И Юрка дурашливо зачастил:

Шла старушка по дорожке

А за ней мото-цик-лет

Мото-цикал ци-кал ци-кал

И старушки больше нет.

Парк был безлюден. Лишь на прикованных цепью лодочках крутилась мелюзга.

Они сели неподалеку, и Юрка сразу отрешился от всего того, что осталось за спиной.

Но о чем говорить с Майкой, он не знал. И, подумав, бесхитростно спросил:

— Когда я был в милиции, ты переживала?

— За Мишу тоже, — засмеялась Майка.

— Он привел нас в революцию, — без тени улыбки сказал Юрка.

Гроздинки отцветшей акации, похожие на белых бабочек, прицепились к паутине, переплевшей пыльный куст. Пылающие последним жаром солнце просвечивало меж деревьев. Низкие лавочки и увитые зеленью беседки, окруженные замшелыми пнями, напоминали маленький сказочный уголок, а каменные скифские «бабы» издали казались бурыми медведями, вставшими на задние лапы.

Юрка пожалел, что сейчас не работает буфет и они не выпьют бьющей в нос крем-соды и не полакомятся фруктовым мороженым.

— Сходим завтра в кино? — прервал он затянувшуюся паузу.

— Давно не были.

— Подумаешь, один раз выскочили. Я уже и забыла.

— Не один, а два, и я помню, — с вызовом сказал Юрка.

Мысленно оказавшись в такой уже далекой зиме, проникся тем непередаваемым чувством, когда, проводив Майку, возвращался домой… Потом почти ночь напролет он придумывал эпизоды, когда они с Майкой остаются с глазу на глаз и какой возвышенно прекрасный разговор происходит между ними.

И вот они дважды за день наедине… но ничего не получается, и Майка только что не зевает.

— Ты действительно забыла?

— Мало ли с кем… — она поспешила исправить оплошность, — немножечко я помню.

Теперь у Юрки не было сомнений, что для Майки их невинные встречи не таили в себе сокровенного, а были лишь времяпровождением с тем, кого она поманила пальцем. Быть может, он нравился ей какое-то время и то лишь потому, что, нравясь ему, она нравилась еще больше самой себе.

Он понял, как следует вести себя с Майкой, хотя бы ради памяти тех, кого не дождутся сегодня дома, и представляя, что лишает себя последних надежд, спросил тихо, но неуступчиво:

— Зачем ты пошла со мной?

Майка, уловив в его голосе нечто особенное, быстро взглянула, опустив глаза.

— Отвечай, — поторопил Юрка. — Больше не с кем было, так… Бедняжка, куда же все подевались? И Стасик, и этот, твой последний… помесь Чацкого с Ноздревым и… — Юрка помедлил, но не сдержался: — И суворовцев я не заметил. В летние лагеря что-ли подались?

Майка резко вскочила, обозвала его дураком.

— Еще язык покажи, — насмешливо посоветовал Юрка.

— А тебя завидки берут. Если хочешь знать, никто из девчонок с тобой водиться не будет… Помесь Чацкого с Ноздревым… А какая ты помесь?..

Для Юрки уже не важно было, сейчас или минутой позже уйдет Майка. Это право он поспешил оставить за собой, бросив свысока:

— Адью. И советую не прохлаждаться. Зеленый сарафан для патруля, как красный лоскут для боевого быка.

Сделав крюк по парку, Юрка вышел к площади.

Толпа, разбившись на кучки, продолжала шуметь.

В овальных окнах дворца отражалось солнце.

И Юрке не трудно было представить, что перед ним не привычный закат, а зловеще-красный, словно покрывший стекла высохшей кровью.

4

Ближе к вечеру Сергей тоже слышал из города шум, но подумал, что ему мерещится.

Придя домой из больницы, он в отупении повалился на кровать и, кажется, уснул на несколько минут, пока не пришла с работы мать.

Сергей не стал оправдываться, что нарушил свое обещание.

— Что стряслось? — встревожилась Полина Сергеевна, и сама же ответила: ты опять смотрел, как бесчинствуют эти босяки? Папа не тебя ли предупреждал… Через час-другой явятся Танюшкины подружки, и, кроме торта, их нечем будет угостить. Хорошо, я как чувствовала и кое-что купила по дороге.

— О каком угощении ты говоришь, мама, — поразился Сергей. — Поминки надо справлять, а не дни рождения.

— Не понимаю тебя.

— Будто в другом городе работаешь. Или в трампарке все сидят, заткнув уши ватой.

— Вот ты о чем, — сухо произнесла Полина Сергеевна. — Я тоже наслышана. Но пострадали единицы.

Сергей не стал спорить с матерью. Когда бы все так разубеждали его, быть может, он и поверил, если бы не глаза Снегиря, глядящие на него с мучительной безысходностью.

Он вышел во двор, сел возле колонки.

В частном доме, где они снимали квартиру, хозяева жили двумя семьями.

В летней кухне стряпали Махора с Нюрой — жены родных братьев. Мужья их работали на станкозаводе и по времени им пора было быть дома.

Сергей с омерзением вдыхал запах жареного лука, но терпел, невольно прислушиваясь.

— …Офицерик и говорит: «Мне велено стрелять, но я не буду. Я сам из рабочих и своих убивать не дам». А генерал ему одно талдычит: «Пали в народ». И тогда офицерик сам себя в висок… Солдаты плакали. Заместа их других прислали. Тады и началось.

— А я слыхала, баптисты с поселка Молотова, чи, как он по-новому, — Октябрьского людей подбили выступить против власти.

— Ой, Махора, сколько тех баптистов на заводе?

— Не знаю, Нюра. Но секта их така. На любую пакость гатавы.

— Не приведи господь, если так.