Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

Я иду безъ конвоя. Морозъ -- крeпкiй, но на мнe -- свой светеръ, своя кожанка, казенный, еще ББК-овскiй, бушлатъ, полученный вполнe оффицiально, и на ногахъ добротные ББКовскiе валенки, полученные слегка по блату. Прiятно идти по морозцу, почти на свободe, чувствуя, что хотя часть прежнихъ силъ, но все-таки вернулась... Мы съeли уже двe посылки съ воли. Двe были раскрадены на почтe и одна -- изъ палатки; было очень обидно...

Передъ входомъ въ лагерь -- покосившаяся будка, передъ ней -- костеръ, и у костра -- двое вохровцевъ. Они тщательно провeряютъ мои документы. Лагерь крeпко оплетенъ колючей проволокой и оцeпленъ вооруженной охраной. Посты ВОХРа стоятъ и внутри лагеря. Всякое движенiе прекращено, и все населенiе лагпункта заперто по своимъ баракамъ. Для того, чтобы не терять драгоцeннаго рабочаго времени, для инвентаризацiи былъ выбранъ день отдыха -- всe эти дни лагерникамъ для "отдыха" преподносится: то "ударникъ", то инвентаризацiя, то что-нибудь въ этомъ родe...

Въ кабинетe УРЧ начальство заканчиваетъ послeднiя распоряженiя, и я вижу, что рeшительно ничeмъ мнe "руководить" не придется. Тамъ, гдe дeло касается мeропрiятiй раздeвательнаго и ограбительнаго характера, "активъ" дeйствуетъ молнiеносно и безъ промаха. Только на это онъ, собственно, и тренированъ. Только на это онъ и способенъ.

Я думалъ, что на пространствe "одной шестой части земного шара" ограблено уже все, что только можно ограбить. Оказалось, что я ошибался. Въ этотъ день мнe предстояло присутствовать при ограбленiи такой голи и такой нищеты, что дальше этого грабить, дeйствительно, физически уже нечего. Развe что -- сдирать съ людей кожу для экспорта ея заграницу...

ВШИВЫЙ АДЪ

Въ баракe -- жара и духота. Обe стандартныхъ печурки раскалены почти до бeла. По бараку мечутся, какъ угорeлые, оперативники, вохровцы, лагерники и всякое начальство мeстнаго масштаба. Безтолковый начальственно-командный крикъ, подзатыльники, гнетущiй лагерный матъ. До жути оборванные люди, истощенныя землисто-зеленыя лица...

Въ одномъ концe барака -- столъ для "комиссiи". "Комиссiя" -- это, собственно, я -- и больше никого. Къ другому {226} концу барака сгоняютъ всю толпу лагерниковъ -- кого съ вещами, кого безъ вещей. Сгоняютъ съ ненужной грубостью, съ ударами, съ расшвыриванiемъ по бараку жалкаго борохла лагерниковъ... Да, это вамъ не Якименко, съ его патрицiанскимъ профилемъ, съ его маникюромъ и съ его "будьте добры"... Или, можетъ быть, это -- просто другое лицо Якименки?

Хаосъ и кабакъ. Распоряжается одновременно человeкъ восемь -- и каждый по своему. Поэтому никто не знаетъ, что отъ него требуется и о чемъ, въ сущности, идетъ рeчь. Наконецъ, всe три сотни лагерниковъ согнаны въ одинъ конецъ барака и начинается "инвентаризацiя"...

Передо мной -- списки заключенныхъ, съ отмeтками о количествe отработанныхъ дней, и куча "арматурныхъ книжекъ". Это -- маленькiя книжки изъ желтой ноздреватой бумаги, куда записывается, обычно карандашомъ, все получаемое лагерникомъ "вещевое довольство".

Тетрадки порастрепаны, бумага разлeзлась, записи -- мeстами стерты. Въ большинствe случаевъ ихъ и вовсе нельзя разобрать -- а вeдь дeло идетъ о такихъ "матерiальныхъ цeнностяхъ", за утрату которыхъ лагерникъ обязанъ оплатить ихъ стоимость въ десятикратномъ размeрe. Конечно, заплатить этого онъ вообще не можетъ, но зато его лишаютъ и той жалкой трешницы "премвознагражденiя", которая время отъ времени даетъ ему возможность побаловаться пайковой махоркой или сахаромъ...

Между записями этихъ книжекъ и наличiемъ на лагерникe записаннаго на него "вещдовольствiя" нeтъ никакого соотвeтствiя -- хотя бы даже приблизительнаго. Вотъ стоитъ передо мной почти ничего не понимающiй по русски и, видимо, помирающiй отъ цынги дагестанскiй горецъ. На немъ нeтъ отмeченнаго по книжкe бушлата. Пойдите, разберитесь -- его ли подпись поставлена въ книжкe въ видe кособокаго крестика въ графe: "подпись заключеннаго"? Получилъ ли онъ этотъ бушлатъ въ реальности или сей послeднiй былъ пропитъ соотвeтствующимъ каптеромъ въ компанiи соотвeтствующаго начальства, съ помощью какого-нибудь бывалаго урки сплавленъ куда-нибудь на олонецкiй базаръ и приписанъ ничего не подозрeвающему горцу?

Сколько тоннъ совeтской сивухи было опрокинуто въ бездонныя начальственныя глотки за счетъ никогда не выданныхъ бушлатовъ, сапогъ, шароваръ, приписанныхъ мертвецамъ, бeглецамъ, этапникамъ на какой-нибудь БАМ, неграмотнымъ или полуграмотнымъ мужикамъ, не знающимъ русскаго языка нацменамъ. И вотъ, гдe-нибудь въ Читe, на Вишерe, на Ухтe будутъ забирать отъ этого Халилъ Оглы его послeднiе гроши.

И попробуйте доказать, что инкриминируемые ему сапоги никогда и не болтались на его цынготныхъ ногахъ. Попробуйте доказать это здeсь, на девятнадцатомъ кварталe. И платитъ Халилъ Оглы свои трешницы... Впрочемъ, съ даннаго Халила особенно много трешницъ взять уже не успeютъ...

Самъ процессъ "инвентаризацiи" проходитъ такъ: изъ толпы лагерниковъ вызываютъ по списку одного. Онъ подходитъ къ {227} мeсту своего постояннаго жительства на нарахъ, забираетъ свой скарбъ и становится шагахъ въ пяти отъ стола. Къ мeсту жительства на нарахъ ищейками бросаются двое оперативниковъ и устраиваютъ тамъ пронзительный обыскъ. Лазятъ надъ нарами и подъ нарами, вытаскиваютъ мятую бумагу и тряпье, затыкающее многочисленныя барачныя дыры изъ барака во дворъ, выколупываютъ глину, которою замазаны безчисленныя клопиныя гнeзда.

Двое другихъ накидываются на лагерника, общупываютъ его, вывертываютъ наизнанку все его тряпье, вывернули бы наизнанку и его самого, если бы къ тому была хоть малeйшая техническая возможность. Ничего этого не нужно -- ни по инструкцiи, ни по существу, но привычка -- вторая натура...

Я на своемъ вeку видалъ много грязи, голода, нищеты и всяческой рвани. Я видалъ одесскiй и николаевскiй голодъ, видалъ таборы раскулаченныхъ кулаковъ въ Средней Азiи, видалъ рабочiя общежитiя на торфозаготовкахъ -- но такого еще не видывалъ никогда.

Въ баракe было такъ жарко именно потому, что половина людей были почти голы. Между оперативниками и "инвентаризируемыми" возникали, напримeръ, такiе споры: считать ли двe рубахи за двe или только за одну въ томъ случаe, если онe были приспособлены такъ, что цeлыя мeста верхней прикрывали дыры нижней, а цeлыя мeста нижней болeе или менeе маскировали дыры верхней. Каждая изъ нихъ, взятая въ отдeльности, конечно, уже не была рубахой -- даже по масштабамъ совeтскаго концлагеря, но двe онe, вмeстe взятыя, давали человeку возможность не ходить совсeмъ ужъ въ голомъ видe. Или: на лагерникe явственно двe пары штановъ -- но у одной нeтъ лeвой штанины, а у второй отсутствуетъ весь задъ. Обe пары, впрочемъ, одинаково усыпаны вшами...

Оперативники норовили отобрать все -- опять-таки по своей привычкe, по своей тренировкe ко всякаго рода "раскулачиванiю" чужихъ штановъ. Какъ я ни упирался -- къ концу инвентаризацiи въ углу барака набралась цeлая куча рвани, густо усыпанной вшами и немыслимой ни въ какой буржуазной помойкe...

-- Вы ихъ водите въ баню? -- спросилъ я начальника колонны.

-- А въ чемъ ихъ поведешь? Да и сами не пойдутъ...

По крайней мeрe половинe барака въ баню идти дeйствительно не въ чемъ...

Есть, впрочемъ, и болeе одeтые. Вотъ на одномъ -- одинъ валенокъ и одинъ лапоть! Валенокъ отбирается въ расчетe на то, что въ какомъ-нибудь другомъ баракe будетъ отобранъ еще одинъ непарный. На нeсколькихъ горцахъ -ихъ традицiонныя бурки и -- почти ничего подъ бурками. Оперативники нацeливаются и на эти бурки, но бурки не входятъ въ списки лагернаго обмундированiя, и горцевъ раскулачить не удается.

ИДУЩIЕ НА ДНО

Девятнадцатый кварталъ былъ своего рода штрафной командировкой -- если и не оффицiально, то фактически. Конечно, не {228} такой, какою бываютъ настоящiе, оффицiальные, "штрафныя командировки", гдe фактически каждый вохровецъ имeетъ право, если не на жизнь и смерть любого лагерника, то, во всякомъ случаe, на убiйство "при попыткe къ бeгству". Сюда же сплавлялся всякаго рода отпeтый народъ -- прогульщики, промотчики, филоны, урки, но еще больше было случайнаго народу, почему-либо не угодившаго начальству. И, какъ вездe, урки были менeе голодны и менeе голы, чeмъ мужики, рабочiе, нацмены. Урка всегда сумeетъ и для себя уворовать, и переплавить куда-нибудь уворованное начальствомъ... Къ тому-же -- это соцiально близкiй элементъ...

Я помню гиганта крестьянина -- сибиряка. Какой нечеловeческой мощи долженъ былъ когда-то быть этотъ мужикъ. Когда оперативники стащили съ него его рваный и грязный, но все еще старательно заплатанный бушлатъ, -- то подъ вшивою рванью рубахи обнажились чудовищные суставы и сухожилiя. Мускулы -голодъ уже съeлъ. На мeстe грудныхъ мышцъ оставались впадины, какъ лунные кратеры, на днe которыхъ проступали ребра. Своей огромной мозолистой лапой мужикъ стыдливо прикрывалъ дыры своего туалета -- сколько десятинъ степи могла бы запахать такая рука! Сколько ртовъ накормить!.. Но степь остается незапаханной, рты -- ненакормленными, а самъ обладатель этой лапы вотъ -догниваетъ здeсь заживо...