Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

Если для эмиграцiи вопросъ о "нацiональномъ перерожденiи" (этотъ терминъ я принимаю очень условно) -- это очень, конечно, наболeвшiй, очень близкiй, но все же болeе или менeе теоретическiй {212} вопросъ, то для насъ всeхъ трехъ онъ ставился какъ вопросъ собственной жизни... Идти ли на смертельный рискъ побeга или мудрeе и патрiотичнeе будетъ переждать? Можно предположить, что вопросы, которые ставятся въ такой плоскости, рeшаются съ нeсколько меньшей оглядкой на партiйныя традицiи и съ нeсколько болeе четкимъ раздeленiемъ желаемаго отъ сущаго -- чeмъ когда тe же вопросы обсуждаются и рeшаются подъ влiянiемъ очень хорошихъ импульсовъ, но все же безъ ощущенiя непосредственнаго риска собственной головой.

У меня, какъ и у очень многихъ нынeшнихъ россiйскихъ людей, годы войны и революцiи и, въ особенности, большевизма весьма прочно вколотили въ голову твердое убeжденiе въ томъ, что ни одна историко-философская и соцiалистическая теорiя не стоитъ ни одной копeйки. Конечно, гегелевскiй мiровой духъ почти такъ же занимателенъ, какъ и марксистская борьба классовъ. И философскiя объясненiя прошлаго можно перечитывать не безъ нeкотораго интереса. Но какъ-то такъ выходитъ, что ни одна теорiя рeшительно ничего не можетъ предсказать на будущiй день. Болeе или менeе удачными пророками оказались люди, которые или только прикрывались теорiй, или вообще никакихъ дeлъ съ ней не имeли.

Такимъ образомъ, для насъ вопросъ шелъ не о перспективахъ революцiи, разсматриваемыхъ съ какой бы то ни было философской точки зрeнiя, а только о живыхъ взаимоотношенiяхъ живыхъ людей, разсматриваемыхъ съ точки зрeнiя самаго элементарнаго здраваго смысла.

Да, совершенно ясно, что ленинская старая гвардiя доживаетъ свои послeднiе дни. И потому, что оказалась нeкоторымъ конкуррентомъ сталинской генiальности, и потому, что въ ней все же были люди, дерзавшiе смeть свое сужденiе имeть (а этого никакая деспотiя не любитъ), и потому, что вотъ такая товарищъ Шацъ, при всей ея несимпатичности, воровать все-таки не будетъ (вотъ куритъ же собачьи ножки вмeсто папиросъ) и Якименкe воровать не позволитъ. Товарищъ Шацъ, конечно, фанатичка, истеричка, можетъ быть, и садистка, но какая-то идея у нея есть. У Якименки нeтъ рeшительно никакой идеи. О Видеманe и Стародубцевe и говорить нечего... Вся эта старая гвардiи -- и Рязановъ, и Чекалинъ, и Шацъ -- чувствуютъ: знамя "трудящихся всего мiра" и власть, для поддержки этого знамени созданная, попадаютъ просто напросто въ руки сволочи, и сволочь стоитъ вокругъ каждаго изъ нихъ, лязгая молодыми, волчьими зубами.

Что будетъ дeлать нарицательный Якименко, перегрызя глотку нарицательной Шацъ? Можетъ-ли Сталинъ обойтись безъ Ягоды, Ягода -- безъ Якименки, Якименко -- безъ Видемана, Видеманъ -- безъ Стародубцева и такъ далeе? Всe они, отъ Сталина до Стародубцева, акклиматизировались въ той специфической атмосферe большевицкаго строя, которая создана ими самими и внe которой имъ никакого житья нeтъ. Все это -- профессiоналы совeтскаго управленiя. Если вы ликвидируете это управленiе, всeмъ имъ дeлать въ мiрe будетъ рeшительно нечего. Что будутъ {213} дeлать всe эти чекисты, хлeбозаготовители, сексоты, кооператоры, предсeдатели завкомовъ, секретари партъ-ячеекъ, раскулачиватели, политруки, директора, выдвиженцы, активисты и прочiе -- имя же имъ легiонъ? Вeдь ихъ миллiоны! Если даже и не говорить о томъ, что при переворотe большинство изъ нихъ будетъ зарeзано сразу, а послe постепенной эволюцiи будетъ зарeзано постепенно, -- то все-таки нужно дать себe ясный отчетъ въ томъ, что они -- "спецiалисты" большевицкаго управленческаго аппарата, самаго громоздкаго и самаго кроваваго въ исторiи мiра. Какая профессiя будетъ доступна для всeхъ нихъ въ условiяхъ небольшевицкаго строя? И можетъ-ли Сталинъ, эволюцiоннымъ или революцiоннымъ путемъ, сбросить со своихъ счетовъ миллiона три-четыре людей, вооруженныхъ до зубовъ? На кого онъ тогда обопрется? И какой слой въ Россiи ему повeритъ и ему не припомнить великихъ кладбищъ коллективизацiи, раскулачиванiя и лагерей Бeломорско-Балтiйскаго канала?

Нeтъ, всe эти люди, какъ бы они ни грызлись между собою, -- въ отношенiи къ остальной странe спаяны крeпко, до гроба, спаяны кровью, спаяны и на жизнь, и на смерть. Имъ повернуть некуда, если бы они даже этого хотeли. "Нацiональная" или "интернацiональная" Россiя при Сталинскомъ аппаратe остается все-таки Россiей большевицкой.

Вотъ почему нашей послeдней свободной (т.е. съ воли) попытки побeга не остановило даже и то обстоятельство, что въ государственныхъ магазинахъ Москвы хлeбъ и масло стали продаваться кому угодно и въ какихъ угодно количествахъ. Въ 1933 году въ Москвe можно было купить все -- тeмъ, у кого были деньги. У меня -- деньги были.

___

Мы пришли въ нашу избу и, такъ какъ eсть все равно было нечего, то сразу улеглись спать. Но я спать не могъ. Лежалъ, ворочался, курилъ свою махорку и ставилъ передъ собою вопросы, на которые яснаго отвeта не было. А что же дальше? Да, въ перспективe десятилeтiй -- "кадры" вымрутъ, "активъ" -- сопьется и какiя-то таинственныя внутреннiя силы страны возьмутъ верхъ. А какiя это силы? Да, конечно, интеллектуальныя силы народа возросли безмeрно -- не потому, что народъ учила совeтская жизнь. А физическiя силы?

Передъ памятью пронеслись торфоразработки, шахты, колхозы, заводы, мeсяцами немытыя лица поваровъ заводскихъ столовокъ, годами недоeдающiе рабочiи Сормова, Коломны, Сталинграда, кочующiе по Средней Азiи таборы раскулаченныхъ донцевъ и кубанцевъ, дагестанская малярiя, эшелоны на БАМ, дeвочка со льдомъ, будущая -- если выживетъ -- мать русскихъ мужчинъ и женщинъ... Хватитъ ли физическихъ силъ?..

Вотъ, я -- изъ крeпчайшей мужицко-поповской семьи, гдe люди умирали "по Мечникову": ихъ клалъ въ гробъ "инстинктъ естественной смерти", я -- въ свое время одинъ изъ сильнeйшихъ {214} физически людей Россiи -- и вотъ въ 42 года я уже сeдъ... Уже здeсь, заграницей, мнe въ первые мeсяцы послe бeгства давали 55-60 лeтъ -- но съ тeхъ поръ я лeтъ на десять помолодeлъ. Но тe, которые остались тамъ? Они не молодeютъ!..

Не спалось. Я всталъ и вышелъ на крыльцо. Стояла тихая, морозная ночь. Плавными, пушистыми коврами спускались къ Свири заснeженныя поля. Лeвeе -черными точками и пятнами разбросались избы огромнаго села. Ни звука, ни лая, ни огонька...

Вдругъ съ Погры донеслись два-три выстрeла -- обычная исторiя... Потомъ съ юга, съ диковскаго оврага, четко и сухо въ морозномъ воздухe, раздeленные равными -- секундъ въ десять -- промежутками, раздались восемь винтовочныхъ выстрeловъ. Жуть и отвращенiе холодными струйками пробeжали по спинe.

Около мeсяца тому назадъ я сдeлалъ глупость -- пошелъ посмотрeть на диковскiй оврагъ. Онъ начинался въ лeсахъ, верстахъ въ пяти отъ Погры, огибалъ ее полукольцомъ и спускался въ Свирь верстахъ въ трехъ ниже Подпорожья. Въ верховьяхъ -- это была глубокая узкая щель, заваленная трупами разстрeлянныхъ, верстахъ въ двухъ ниже -- оврагъ былъ превращенъ въ братское кладбище лагеря, еще ниже -- въ него сваливали конскую падаль, которую лагерники вырубали топорами для своихъ соцiалистическихъ пиршествъ. Этого оврага я описывать не въ состоянiи. Но эти выстрeлы напомнили мнe о немъ во всей его ужасающей реалистичности. Я почувствовалъ, что у меня начинаютъ дрожать колeни и холодeть въ груди. Я вошелъ въ избу и старательно заложилъ дверь толстымъ деревяннымъ брускомъ. Меня охватывалъ какой-то непреоборимый мистическiй страхъ. Пустыя комнаты огромной избы наполнялись какими-то тeнями и шорохами. Я почти видeлъ, какъ въ углу, подъ пустыми нарами, какая-то съежившаяся старушонка догрызаетъ изсохшую дeтскую руку. Холодный потъ -- не литературный, а настоящiй -- заливалъ очки, и сквозь его капли пятна луннаго свeта на полу начинали принимать чудовищныя очертанiя.

Я очнулся отъ встревоженнаго голоса Юры, который стоялъ рядомъ со мною и крeпко держалъ меня за плечи. Въ комнату вбeжалъ Борисъ. Я плохо понималъ, въ чемъ дeло. Потъ заливалъ лицо, и сердце колотилось, какъ сумасшедшее. Шатаясь, я дошелъ до наръ и сeлъ. На вопросъ Бориса я отвeтилъ: "Такъ, что-то нездоровится". Борисъ пощупалъ пульсъ. Юра положилъ мнe руку на лобъ.

-- Что съ тобой, Ватикъ? Ты весь мокрый...

Борисъ и Юра быстро сняли съ меня бeлье, которое дeйствительно все было мокро, я легъ на нары, и въ дрожащей памяти снова всплывали картины: Одесса и Николаевъ во время голода, людоeды, торфоразработки, Магнитострой, ГПУ, лагерь, диковскiй оврагъ...

НАДЕЖДА КОНСТАНТИНОВНА

Послe отъeзда въ Москву Якименки и Шацъ, бурная дeятельность ликвидкома нeсколько утихла. Свирьлаговцы слегка {215} пооколачивались -- и уeхали къ себe, оставивъ въ Подпорожьи одного своего представителя. Между нимъ и Видеманомъ шли споры только объ "административно-техническомъ персоналe". Если цинготный крестьянинъ никуда не былъ годенъ, и ни ББК, -- ни Свирьлагъ не хотeли взваливать его на свои пайковыя плечи, то интеллигентъ, даже и цынготный, еще кое-какъ могъ быть использованъ. Поэтому Свирьлагъ пытался получить сколько возможно интеллигенцiи, и поэтому же ББК норовилъ не дать ни души. Въ этомъ торгe между двумя рабовладeльцами мы имeли все-таки нeкоторую возможность изворачиваться. Всe списки лагерниковъ, передаваемыхъ въ Свирьлагъ или оставляемыхъ за ББК, составлялись въ ликвидкомe, подъ техническимъ руководствомъ Надежды Константиновны, а мы съ Юрой переписывали ихъ на пишущей машинкe. Тутъ можно было извернуться. Вопросъ заключался преимущественно въ томъ -- въ какомъ именно направленiи намъ слeдуетъ изворачиваться. ББК былъ вообще "аристократическимъ" лагеремъ -- тамъ кормили лучше и лучше обращались съ заключенными. Какъ кормили и какъ обращались -- я объ этомъ уже писалъ. Выводы о Свирьлагe читатель можетъ сдeлать и самостоятельно. Но ББК -- это гигантская территорiи. Въ какой степени вeроятно, что намъ тремъ удастся остаться вмeстe, что насъ не перебросятъ куда-нибудь на такiя чортовы кулички, что изъ нихъ и не выберешься, -- куда-нибудь въ окончательное болото, по которому люди и лeтомъ ходятъ на лыжахъ -- иначе засосетъ, и отъ котораго до границы будетъ верстъ 200-250 по мeстамъ, почти абсолютно непроходимымъ? Мы рeшили съорiентироваться на Свирьлагъ.