Сочинения - Семен Луцкий

6/XII <19>73

Qa veut dire се que

cа veut dire…[483]

И еще одно (богохульственное):

Все течет и все проходит,Но не боль…Кто же в бездну нас уводитИсподволь?Мы зовем Тебя к ответу —Отвечай!Много бродит нас по свету,Где не рай.Все мы судьи, все мы слепы,Как кроты,Роем собственные склепы,Где и Ты.Всех нас кровью поливает«Божий» дождь…Отвечай! — Не отвечаетХмурый Вождь…

25/XI 73 Nir-Etzion

Вадимушка, ты ничего не пишешь о себе и об Олечке и как твоя нога, продолжаешь ли ты хромать?

Нели не ошибаюсь, твой день рождения 7/1 — поздравляю и благословляю тебя на жизнь и на творчество.

От Адиньки имеем редкие письма, ей трудно писать, хотя она все-таки держится мужественно. Ей киббуц поручил заниматься отсталыми детьми, думаю, что ей это будет полезно.

Будь здоров, дорогой мой и единственный, Вадимушка.

Крепко тебя и Олечку оба мы целуем (спасибо ей за сердечное письмо).

Ваш Сема.

Paris, le 3/III <19>74

Дорогие мои Вадимушка и Олечка,

Спасибо за два письма, за твое, Олечка, с описанием состояния Саши и за твое, Вадимушка, со стихами. <…> Я рад тому, что ты опять начал писать. Первое и третье мне понравились, но не второе (о горце). Я не люблю этих вывертов с двойным тире, можно придумать и другое — например писать некоторые слова красными чернилами… Это все ни к чему — главное это музыка, а прочее все «от дьявола». А насчет Тютчева ты ошибся: «Молчи, скрывайся и таи» это такой же классический ямб, как и пушкинское: «когда внезапно занемог». А модернизм в стихах это часто только манерничание и редко соответствует внутреннему чувству поэта.

Пиши, Вадимушка, и присылай мне для моей «беспощадной» критики и для моей радости. А «Одиночество» мое запоздало, чертова типография тянет!..

Целую нежно тебя и Олечку за нас обоих. В<аш> Сема.

<На полях> Джюди[484] сказала мне, что скоро из Америки приедет Олечка. Мы уезжаем в Израиль в начале мая. Увижу ли я Вас до этого?

Paris, 21/III <19>74

Дорогой мой Вадимушка,

Прости, что так долго не отвечал на твое письмо от… 4/III 73!!![485] Я еще тоже с трудом перешел на 74 год… Много было у нас забот и хлопот, а — главное — я хотел тоже ответить подробнее на твое большое письмо и даже поспорить с тобой насчет «стихосложения». Но до этого хочу дать и Олечке сказать, что в прошлую пятницу мы ужинали у очаровательной Джюди и провели с ней чудесный вечер. Она произвела на нас впечатление человека, как-то примирившегося со своим несчастьем, но внешне не высказывает своего внутреннего состояния[486]. О Саше мы не говорили, ибо обе примерные девочки были с нами. Знаю, что она уже говорила с адвокатом и, кажется, через пол<года> согласится на развод, защитив права детей. А девочки нас совершенно очаровали, в особенности маленькая Елена с ее умными глазами. Понимаю, что Саше тяжело не видеть их…

Имели тоже радость познакомиться у нее с милым и таким «русским» юношей Мишей[487], с которым, конечно, рады будем скоро встретиться. Я рад, что у Вас такия чудные внук и внучки. Хорошо, что Миша часто у Джюди бывает и душевно ее поддерживает. Случайно мы заговорили о его работе и о том, легко ли ему рано вставать. И он сказал, что у него есть «особенный» будильник «— это дядя Саша, который каждое утро телефонирует ему и долго с ним разговаривает… <…>

Теперь скажу несколько слов о нас.

Адинька нам пишет довольно часто и как будто «приходит» в себя — очень она крепкий и мужественный человек… Мы собираемся поехать к ней в начале мая и уже дрожим от нетерпения. Надеюсь, что я смогу привезти ей «Одиночество», первая корректура уже сделана[488] (помогла мне милая Т<атьяна> А<лексеевна>).

Ну, а теперь поговорим о стихосложении.

Я не буду спорить с тобой насчет «литературоведов» или Тургенева, «пригладившего» Тютчева[489]. Из твоего письма я вижу, что ты в этом более сведущ, чем я, ибо много над этим работал[490]. Но беда в том, что «литературоведы» сами — не поэты и не всегда чувствуют истинную сущность поэзии. Но есть другой — которому можно верить, ибо сам он поэт: это. А. Белый. Читал ли ты его большой труд о «Символизме»[491], в котором он так отчетливо выявляет роль «пэонов» (U U U U), или «пиррихиев» (U U) или «спондеев» (—) а русском стихосложении, впитавшем в себя некоторые латинские и греческие формы. Я читал его давным-давно и убежден в том, что он прав. Ни один из обыденных русских размеров (хорей, ямб, амф<ибрахий> и дакт<иль>) не бывает полностью «чистым». Мы привыкли определять их «выстукиваньем» и при этом искусственно делаем ударение на том слоге, на котором в обыденной речи ударения нет. Примеров можно привести без конца. Возьмем хотя бы:

Когда внезапно занемог[492].

Мы выстукиваем:

U — U — U — U —, а читаем:

U — U — U U U —

Или: «Ты скажешь, ветреная Геба»[493]:

Мы стучим: U — U — U — U — U, а говорим:

U — U — UUU — U

То же и с другими размерами.

В стихах, как ты сам это знаешь, музыку и гармонию создают не только переклички гласных и согласных (что очень важно), но и именно эти перебои, пэоны и т. д., в которых чувствуется дыхание поэта.

Не «нападай» на пушкинскую «гладкость» — его вся поэзия пенится пэонами, и, слава Богу, что он обошелся без диссонансов, а возлюбил именно музыкальные ассонансы. (Лично я диссонансов физически не переношу, и их введение в русское стихосложение — не прогресс, а упадок, но, может быть, я просто консерватор!) Кстати, стихи я не люблю слушать ушами, ибо голос поэта часто обманчив. Стихи я слушаю… глазами, а потом внутри меня слышится музыка или гармония стихов, или отсутствие их. И я знаю, что мое внутреннее ухо почти всегда не ошибается, хотя внешний слух мой очень неважен…

Теперь скажу, что я думаю о «помедли». Для меня «помедли, помедли» звучит так, как «потише, потише», т. е как глуповатая замедленность, и — наоборот «помедли, помедли» — это поспешность, обратная медленности. Уж лучше читать «помедли, помедли», но и это искусственно-натянуто — значит эта строка Тютчеву просто не удалась…[494]