Игольное ушко - Кен Фоллетт

– Ну, не знаю, не знаю! – Гитлер смотрел на него по-прежнему округлившимися от гнева глазами, и Рундштедт уже решил, что перегнул палку – впрочем, далеко не в первый раз.

Но в этот момент подал голос молчавший все это время Путткамер:

– Мой фюрер! Позвольте напомнить, что сегодня воскресенье…

– Да, и что с того?

– Завтра вечером подводная лодка может забрать нашего агента. Это Die Nadel.

– Ах да! Один из немногих, кому я могу доверять!

– Он, конечно, может в любой момент выйти на связь по радио, хотя это для него и небезопасно.

– У нас уже нет времени откладывать решение, – настаивал Рундштедт. – И бомбардировки, и диверсионные акты заметно участились. Вторжение может начаться в любой день.

– С этим я категорически не согласен, – сказал Кранке. – Подходящие для высадки погодные условия установятся только к началу июня…

– Хотя и этого ждать осталось недолго…

– Довольно! – заорал Гитлер. – Для себя я решение принял. Мои танки останутся в Германии – еще какое-то время. А во вторник, когда нам уже точно доставит свой доклад Die Nadel, я пересмотрю дислокацию этих соединений. Если его сведения укажут на Нормандию, в чем я мало сомневаюсь, туда и отправятся танковые дивизии.

– А если доклада от него так и не поступит? – чуть слышно спросил Рундштедт.

– Если его не будет, я так или иначе вновь проанализирую ситуацию.

Рундштедт наклонил голову, демонстрируя согласие.

– Тогда прошу отдать приказ вернуться к руководству вверенными мне армиями.

– Считайте, что вы его получили.

Рундштедт поднялся, отдал честь по-военному и вышел из зала. В лифте с обитыми медными панелями стенами, который стремительно спускался на четыреста футов к подземному гаражу, фельдмаршал почувствовал, как у него все переворачивается в желудке, и он не мог понять, что являлось тому причиной: слишком быстрое падение кабины или мысль о судьбе родины, которая находится сейчас в руках человека, чье местонахождение остается неизвестным.

Часть шестая

31

Люси просыпалась медленно. Постепенно и вяло выбиралась она из окутывавшей ее оболочки сна, пробиваясь к реальности из мира подсознательного, начиная воспринимать действительность отдельными, изолированными друг от друга проявлениями: первым пришло ощущение теплого и крепкого мужского тела рядом с ней; потом удивление, что она лежит в постели Генри; шум бури за окном, который нисколько не ослабел со вчерашнего дня; едва ощутимый запах чужой кожи; ее рука у него на груди; ее нога, скрестившаяся с его ногой, словно для того, чтобы удержать; груди, прижатые к его ребрам; все более яркий свет наступившего дня, бьющий в полузакрытые глаза; размеренное и легкое дыхание, обдававшее струйкой воздуха ее лицо… А потом, как неожиданно найденный ответ на загадку, внезапное понимание, что она бесстыдно и порочно лежит с мужчиной, с которым познакомилась всего сорок восемь часов назад, они – нагие в спальне дома ее мужа. И это уже во второй раз.

Она окончательно открыла глаза и оторопела, увидев Джо. Боже мой! Она проспала.

Сын стоял рядом с кроватью в помятой пижаме, со взъерошенными волосами и со старой тряпичной куклой под мышкой. При этом он сосал большой палец и широко открытыми глазенками разглядывал, как мама и этот незнакомый мужчина лежат, прижавшись друг к другу, в постели. Люси не понимала, что при этом мог чувствовать ее ребенок, поскольку по утрам он почти на все смотрел такими же широко открытыми глазами, словно после долгого сна весь мир оказывался для него чем-то новым и полным неожиданных открытий. Она лишь тоже молча смотрела на него, не зная, что сказать.

Потом вдруг донесся низкий голос Генри:

– С добрым утром!

Джо вынул палец изо рта.

– С добрым утром, – ответил он и вышел из спальни.

– Черт! О черт! – простонала Люси.

Генри повернулся на кровати так, чтобы оказаться с ней лицом к лицу, и поцеловал. Его рука при этом легла ей между ног жестом властным и хозяйским.

Но она оттолкнула его.

– Бога ради, остановись!

– Но почему?

– Джо нас видел!

– Ну и что с того?

– Если ты заметил, он уже умеет говорить. Рано или поздно он ляпнет что-нибудь при Дэвиде. И что мне делать тогда?

– Ничего. Разве это для тебя имеет значение?

– Конечно, имеет.

– Не понимаю почему, если учесть, как он сам себя поставил. Ты не должна испытывать ни малейшего чувства вины.

До Люси внезапно дошло, что Генри попросту не способен понять всего того сложного переплетения отношений, тех обязательств и табу, которые накладывает на человека семейная жизнь, причем любая, а уж такая, как у нее, – в особенности.

– Все очень непросто, – сказала она.

Люси встала с постели и перешла через лестничную площадку в собственную спальню, где надела трусики, брюки и свитер. Потом вспомнила, что выбросила всю одежду Генри и ей нужно подобрать для него что-нибудь из вещей Дэвида. Она нашла нижнее белье и носки, рубашку и пуловер с глубоким V-образным вырезом и, наконец, на самом дне гардероба сумела обнаружить единственную пару брюк, которые оказались еще не обрезанными до колен и не зашитыми. Все это время за ней молча наблюдал Джо.

Она взяла одежду и вернулась в другую спальню. Генри уже брился в ванной.

– Я положила вещи для тебя на кровать, – сообщила она ему через дверь.

Потом Люси спустилась вниз, включила кухонную плиту и поставила на нее кастрюлю с водой, поскольку к завтраку решила сварить яйца. В кухонной же раковине она умыла Джо, потом причесала и одела.

– Ты что-то совсем тихий сегодня, – сказала она бодрым голосом.

Он промолчал.

Генри вошел и сел за стол так непринужденно, словно делал это каждое утро уже много лет. Что до Люси, то она как раз чувствовала себя очень необычно, видя его в одежде Дэвида, подавая ему на завтрак яйцо, ставя перед ним тарелку с поджаренным в тостере хлебом.

– Мой папа умер? – неожиданно спросил Джо.

Генри вскинул на ребенка глаза, но ничего не сказал.

– Что за глупости? – ответила ему Люси. – Папа остался у Тома.

Но Джо не обратил на ее слова никакого внимания, продолжая попытку поговорить с Генри.

– Ты забрал папину одежду и ты забрал маму. Теперь мой папа – ты?

– Устами младенца… – едва слышно пробормотала Люси.

– Ты видел, в какой одежде я приехал вчера? – спросил Генри.

Джо кивнул.

– В таком случае ты должен понимать, почему мне пришлось кое-что одолжить у твоего папы. Я все ему верну, когда куплю себе новую одежду.

– А маму тоже вернешь?

– Конечно.

– Ешь яйцо, Джо, – вмешалась Люси.

И мальчик взялся за свой завтрак, по всей видимости, удовлетворенный полученными ответами. Люси выглянула в кухонное окно.

– Лодки сегодня не будет, – сказала она.

– Ты этому рада? – спросил Генри.

Она посмотрела на него и ответила честно:

– Сама не знаю.

Аппетита у нее не было, и она лишь выпила чашку чаю, пока Джо и Генри насыщались. Потом Джо отправился наверх играть, а Генри убрал со стола посуду. Перекладывая тарелки в раковину, он спросил:

– Ты боишься, что Дэвид причинит тебе боль? Я имею в виду – физически?

Она отрицательно покачала головой, и это ясно означало «нет».

– Ты должна просто забыть о нем, – продолжал Генри. – Ты ведь и так собиралась от него уходить. Так почему тебя волнует, узнает он о нас или нет?

– Он мой законный муж. И это не пустой звук. То, каким он стал и как вел себя со мной, еще не дает мне права унижать его.

– А я считаю, это предоставляет тебе право вообще не думать, что его может унизить, а что – нет.

– Это не тот вопрос, ответ на который дает обычная логика. Просто я так это ощущаю.

Безнадежный жест Генри означал, что он исчерпал свои аргументы.

– Мне лучше отправиться к Тому и узнать, собирается ли твой муж возвращаться домой, – сказал он. – Где мои башмаки?

– В гостиной. А я сейчас принесу тебе пиджак.

Она поднялась наверх и достала из гардероба старый, сшитый когда-то на заказ пиджак Дэвида. Он был из серо-зеленого твида отменного качества, очень элегантный, приталенный, со скошенными карманами. Люси даже нашила на локти кожаные заплатки, чтобы он дольше не снашивался, – в годы войны ничего подобного купить стало невозможно. Захватив пиджак, она вернулась в гостиную, где Генри пытался обуться. Он легко надел и зашнуровал левый башмак, и теперь осторожно вставлял поврежденную ногу в правый. Люси встала на колени, чтобы помочь ему.

– Опухоль почти спала, – заметила она.

– Но чертова лодыжка все равно болит.

Наконец нога вошла в башмак, из которого Люси выдернула разрезанные шнурки, да они и не были нужны. Генри оперся на правую ногу пробы ради.

– Сойдет, – заключил он.

Потом он облачился в пиджак, оказавшийся лишь чуть тесноватым в плечах.

– У нас больше нет водоотталкивающих плащей, – сказала Люси.

– Значит, я промокну, ничего не поделаешь. – Он притянул ее к себе и грубо поцеловал. Она обвила его руками и несколько мгновений удерживала в своих объятиях.