В объятиях дождя - Чарльз Мартин

Я помолчал, пытаясь поймать его взгляд.

– Все, чего я хотел, так это поиграть с тобой в какую-нибудь веселую игру, например в догонялки, или, по крайней-крайней мере, чтобы ты когда-нибудь привел меня в свой кабинет и представил своему секретарю, и попросил, чтобы она принесла мне чашечку горячего сладкого шоколада и книжку-раскраску. А может даже, ты привел бы меня на собрание менеджеров и сказал: «Дамы и господа, это мой сын Такер».

Я встал, прислонился к стене, потом снова сел:

– Но все, что мне известно о любви, я узнал от мисс Эллы, маленькой чернокожей старой женщины из Южной Алабамы, от девушки, которую зовут Кэти, и моего брата Мэтью. А все, что я знаю о ненависти, я узнал от тебя. Ты разрушал, а не строил. Ты осушал, а не наполнял живительной влагой. Ты пожирал, но не насыщал. А самое скверное: ты всех нас принес в жертву собственному «я». Мисс Элла постоянно твердила, что единственный способ удалить рубцы на сердце – сказать, что я тебя прощаю, она в это свято верила. Она все время твердила, что прошлое надо похоронить. Она всегда говорила об этом, говорит и сейчас. Иногда я не понимаю смысл ее речей. И я бы солгал, сказав, что я тебя прощаю, хотя, скажи я это, мое сердце присоединилось бы к моим словам. И вот теперь я мысленно повторяю их каждый день, потому что на карту поставлено нечто большее, чем просто мы оба. – и я провел пальцем по запотевшему от моего дыхания стеклу. – У одной молодой женщины есть сын, и, вероятно, скоро появится второй. Нет-нет, если тебе это интересно, то сразу скажу: я им не отец, но это не имеет ни малейшего значения. Почему? Да потому, что у любви свои пути. Она может заставить цвести пустыню.

Я встал и повернулся к нему спиной, глядя в окно.

– Ты корень всех моих бед, все скверное во мне – от тебя!

А потом я приблизился к нему.

– Но сыновья не отвечают за грехи отцов… если сами научатся любить.

Потом я подошел к судье и поправил его одеяло, подтянув повыше. При свете флюоресцентной лампы-ночника я увидел, как он вдруг открыл глаз.:

– Я тобой горжусь, сынок, – прошептал он, а я выдвинул ящик, вытащил кубинскую сигару, зажег ее и, медленно поворачивая в пальцах, чтобы она разгорелась ровно, вставил сигару между губами судьи – он задышал медленно и глубоко. Так я и держал ее целый час, а он выкурил ее всю, окружив нас плотным облаком дыма. Но вот, вполне насладившись сигарой, судья кивнул, я положил еще тлевший окурок в пепельницу и развернул в его сторону вентилятор.

Около двух ночи, когда я собрался уходить, судья вдруг встрепенулся. Его налитые кровью глаза заметили в углу мою биту, которую я там пристроил.

– Такер, если ты оставишь эту штуку, то санитары, чего доброго, стукнут меня ею по голове, и утром меня найдут мертвым. Ты уверен, что не хочешь мне такого конца?

Я поглядел на биту, на Рекса и пошутил:

– Нет! И лично я с этой штукой покончил навсегда.

Судья умиротворенно закрыл глаза, вдохнул последние волны сигарного аромата и улыбнулся.

Я прошел по коридору, мимо стола, за которым спал, уронив голову на комикс, ночной дежурный. Он вздрогнул, услышав мои шаги, а я помахал ему рукой на прощанье. Дежурный посмотрел на часы и поздравил: «С Новым годом, сэр!» Включив мотор, я нажал на стартер, и мысли о будущем меня уже совсем не беспокоили.

Когда я остановился у подъезда дома и припарковал машину около забора, дождь стал еще сильнее, и ветровое стекло затуманилось. Вдруг сквозь облака проглянул молодой месяц. Он осветил пастбище, и дождевые капли на траве засверкали, как бриллианты. Подняв воротник, я пролез через щель в железной ограде и побрел, меся грязь и иногда наклоняясь, чтобы подобрать еще несколько наконечников от индейской стрелы, но я и половины пастбища еще не прошел, а набрал уже целую горсть.

Я оглянулся вокруг: и лунный свет, и моросящий дождь делили власть надо мной и пастбищем. Миновав его, я остановился и посмотрел на сосны, среди которых возвышался, словно маяк, крест, сделанный Мэттом.

Ночь выдалась холодной, но сухой. Я тихо шел по усыпанной сосновыми иголками дорожке, в воздухе пахло смолой. Лес кончился. Я немного разгреб иголки и зарылся руками в землю. Она была холодная, зернистая, влажная. Я опять двинулся дальше по тропинке, вьющейся между соснами, которые, как купол, смыкались над головой, а потом она снова вырвалась на простор. Дважды описав круг, я наконец дошел до цели, положил руки на перекладины, а затем раздвинул виноградные лозы и почувствовал под ними ровную, гладкую деревянную поверхность. Передо мной было что-то похожее на лестницу, залитую лунным сиянием. Я начал медленно подниматься, а потом упал на колени и прижался лбом к перекладине. Не зная, что сказать, я прошептал: «Дотронься до губ моих пылающим углем, освети мой путь, омой меня дождем Твоим».

Глава 45

Рассвет озарил верхушки деревьев, прогнал туман и согрел воздух. Солнце пробилось сквозь облака, и его лучи пали на мое лицо, обращенное к небу. После холода ночи они показались мне особенно теплыми. Окружающий мир тоже пробуждался от сна. Где-то на востоке ухнула сова, на западе ей ответил индюк, с севера послышался собачий лай, а с юга подал голос петух. Я глубоко, всей грудью, вдохнул свежий утренний воздух.

Во дворе усадьбы взвизгнули тормоза, и отчаянно вскрикнула Кэти. Взревел очень мощный автомобильный мотор, и вдоль подъездной дороги на большой скорости рванула машина. И снова, и еще громче закричала Кэти:

– Нееет! Отдайте моего ребенка!

В конце подъездной дороги, ведущей к нашему дому, автомобиль мог повернуть лишь налево или направо, и я молниеносно соскользнул вниз. Прикинув, куда надо бежать, я свистнул, вскочил на Глю, прижал его бока, и он помчался так, словно за ним гналась сама смерть, а я бешено колотил его по бокам ногами всю дорогу. Глю примчался к ограде, я перемахнул через нее и пустился бегом в западном направлении, к перекрестку грунтовой дороги. Я мчался через кусты терновника, мимо груды сосновых веток. Я бежал так быстро, что у меня заболели легкие. Автомобилю предстояло одолеть до шоссе еще милю, а мне надо было пробежать еще примерно сто пятьдесят метров, когда я услышал визг тормозов на повороте и понял, что машина уже за воротами. Добежав до ограды, я пролез под ней на животе, протиснулся через железные брусья, ограждавшие шоссе, взобрался к насыпи и прыгнул – несмотря на боль в спине.

Не помню, как меня сбила машина, и у нее при этом разбилось ветровое стекло; не помню, как она подалась назад, к ограде; не слышал я и того, как автомобиль, потеряв управление, вильнул в сторону и оказался на пастбище моего соседа, взрывая грязь, словно «Вольво» Кэти в тот вечер, когда она меня чуть не застрелила. Однако я все же осознал, что автомобиль остановился. Одетый во все черное водитель, произнеся несколько слов в мобильный телефон, вытащил Джейса из машины и поволок его по дороге к лесу, а Джейс изо всех сил сопротивлялся и кричал. Я хотел встать, но чья-то рука осторожно, хотя и твердо, легла мне на плечо и помешала. Это был Мэтт, в руке он зажал бейсбольную биту. Он смотрел в сторону леса, куда бежал похититель. Еще никогда я не видел, чтобы взгляд Мэтта был таким ясным.

– Помнишь, как ты попросил предупреждать тебя, если мне захочется причинить кому-нибудь физическую боль? – спросил он.

– Да, – ответил я, держась за свои поломанные ребра.

– Ну вот, я тебе об этом сообщаю.

И Мэтт, перепрыгнув через меня, лежащего на спине, вскинул биту, словно томагавк, и стремительно бросился по направлению к лесу, как последний из могикан. Он исчез за деревьями – там, откуда доносились приглушенные крики и плач Джейса. Я с трудом встал и дотащился до столба в ограде, выпрямился, стараясь держать голову повыше, и прислушался. У меня еще оставалось достаточно времени, чтобы точно указать Мэтту, куда именно потащили Джейса, и через пару минут я услышал треск: кто-то кого-то ударил битой, раздался крик, от которого кровь застыла в жилах, – это крикнул от боли тот, кого настигла бита Мэтта. Я, шатаясь, заковылял туда, откуда донесся крик, опасаясь даже подумать, что могло случиться, и увидел, как навстречу мне идет Мэтт с Джейсом на закорках, при этом вид у брата был такой, словно он вышел в лавочку за хлебом, а Джейс, склонившись на плечо Мэтта, конвульсивно дергался и рыдал. На земле, со сломанной левой ногой, как-то нелепо ее подвернув, лежал мужчина. Судя по всему, он испытывал страшную боль. Его левое колено было разворочено, а щиколотка раздроблена.

– Тревор, – спокойно, буднично, очень небрежно произнес Мэтт – словно собаку позвал.

Джейс отпустил шею Мэтта, за которую отчаянно цеплялся, и упал прямо мне на руки.

– Дядя Так, – прорыдал он, – я не хотел идти с этим дядей. Я хотел остаться здесь, с вами. Не отдавайте меня ему. Пожалуйста, не отдавайте.

Я крепко обнял его, мысленно поражаясь, каким же надо быть человеком, чтобы бросить на произвол судьбы такого мальчика, как Джейс, да вообще – любого мальчика? Я приподнял его зареванное лицо и сжал его в ладонях.