Воровство и обман в науке - Сергей Бернатосян

Парадоксальным в этой истории является то, что Боденштейн сам своим открытием фотохимических реакций с большим квантовым выходом положил начало представлениям о цепной реакции, но вместо поддержки тех, кто в общем-то пошел по его следу, активно противостоял им, в данном случае противясь развитию учения о важном и распространенном в природе типе реакции. Семеновская же теория цепных разветвленных реакций не только объяснила особенности протекания сложных химических процессов, в том числе и окислительных, но и гениально предвосхитила новые сопровождающие их интересные явления, которые впоследствии были обнаружены экспериментально. За эту уникальную работу Семенов в 1956 году был удостоен Нобелевской премии.

По прошествии пяти лет такой же высокой оценки своего труда дождался и немецкий физик Рудольф Мёссбауэр, впервые столкнувшийся с резонансным ядерным поглощением гамма-квантов без отдачи ядра в твердых телах. Поначалу Мёссбауэр просто опешил: существует ли такое явление на самом деле или это ему только кажется? Открытие было сделано в 1957 году, но официально его зарегистрировали только в 1959. Никакой ошибки в этих датах нет. Тогда в чем же дело? А дело в том, что талантливый физик, мучительно терзаемый сомнениями и никому не сообщивший о своем наблюдении (поразительно, сделать крупное открытие и ни словом о нем не обмолвиться!), без передышки придумывал и ставил такие эксперименты, которые начисто могли бы опровергнуть и само открытие, и уже бродившую в сознании теорию, касающуюся обнаруженного эффекта. Всякий раз "эффект Мёссбауэра" давал о себе знать. Казалось бы, пора уже обнародовать данные. Нет, Мёссбауэр и тогда не поспешил с публикацией. Он оставил себе еще полгода на осмысление нового явления и последующих серий проверочных и контрольных опытов, хотя реальность его существования была очевидна.

Нобелевскому лауреату Илье Пригожину потребовалось целых 15 лет, чтобы окончательно убедиться в непогрешимости своих открытий, фактически заложивших основы термодинамики нелинейных необратимых процессов. Его творческое "я" не могло насытиться одним лишь предвкушением близкой славы. Ему нужна была уверенность, что "истоки необратимости большинства природных процессов поддаются пониманию".

Великий Луи Пастер относительно подобных творческих борений однажды сказал: "Быть убежденным, что ты обнаружил важный научный факт, томиться лихорадочной жаждой возвестить о нем и сдерживать себя днями, неделями, годами, оспаривать самого себя, пытаться опровергнуть свои собственные опыты и сообщить о сделанном открытии лишь после того, как истощены и опровергнуты все противоречащие гипотезы — да, это тяжкое испытание". Вероятно, под его словами могла бы безоговорочно подписаться еще целая плеяда исследователей, которые прошли через эти тяготы и познали реальную цену каждого открытия. Действительно, самое трудное в науке — это быть беспощадным к себе и своим достижениям, без чего нельзя ожидать каких-либо значительных научных переворотов.

Отрицательный результат — тоже результат

От отношения ученого к результатам своих исследований, от строгой и объективной оценки собственных выводов, зачастую не совпадающих с первоначальными замыслами и намеченными задачами, во многом зависят не только его личные достижения, но и развитие научной мысли в целом. Однако означает ли это, что на первый план в научном творчестве должен выдвигаться разумный подход к плодам своего труда? Этот вопрос исключительно важен не только для методологии научного творчества, но и для уяснения этических проблем.

Давайте поразмышляем, из чего складывается тот нравственный кодекс, следуя которому ученый может быть причислен к "богам" науки? И какая в нем роль отводится индивидуальности? Все мы, плохо или хорошо, падая или поднимаясь, проходим свой путь, не похожий ни на чьи другие. Он чаще тернист, нежели гладок, он чреват обочинами, ухабами, извилистыми тропинками, которые могут вывести на свет, а могут и завести в непроходимую чащобу. Словом, он — наше испытание, которое может выдержать далеко не каждый. Поэтому, ступив на нехоженую тропу научного поиска, можно легко сломаться, предпочтя труду сиюминутный успех, сделав уступку совести, двинувшись поперек моральных и этических норм. Хорошо, если есть убежденность, что истина рядом и для встречи с ней достанет сил. А если, напротив, нет никакой надежды когда-либо "покончить" с неподдающейся научной проблемой? Более того, кажется, что эта проблема вообще не может быть разрешена!

Кто-то даже посчитал, что только около 5 процентов из всего числа проводимых поисковых исследовательских работ достигают цели или приводят к незапланированным положительным результатам. Следовательно, подавляющая часть исследователей обречена на неудачу? Столь неожиданно низкий КПД научной деятельности не может не потрясти. Ведь получается, что научно-исследовательские работы в основном будут давать отрицательный результат, а успех столь же маловероятен, как выигрыш в лотерею.

Обычно при неудачах и поражениях, будь то войны, спорт, политика, культура или наука, принято ругать "полководцев". Поэтому ученые-неудачники (а ими по "закону подлости" оказываются чаще всего люди с новаторским складом мышления и багажом наиболее смелых и свежих идей) постоянно вызывают на себя всеобщий гнев критиков и скептиков. И одному Богу известно, когда придет их "звездный час". Наступит ли он вообще? Тот же, кто в качестве солдата замуровался в окопы пуленепробиваемых знаний и теорий, живет обыденной, планомерной научной жизнью, не только более защищен — он обычно еще и с лихвой получает всякие почести и блага.

Но неудачи неудачам рознь. Случается и такое, когда, по словам современного американского философа Чарльза Морриса, "великие поражения далеко превосходят по значению недостойные успехи". В последнее время промежуточные отрицательные результаты некоторых научных изысканий историками науки оцениваются даже более высоко, чем последовавшие за ними открытия. Почему? Да потому, что именно эти отрицательные результаты, в которых исследователи порой видели одну лишь негативную сторону, как раз и вывели нас из тупиков лабиринта научного познания на путь истины. И это при том, что в прошлом они же способствовали свертыванию поисковых работ в направлении, которое впоследствии оказывалось правильно выбранным!

Советский физик Давид Альбертович Франк-Каменецкий, теоретически обосновав возможность протекания отдельных гомофазных химических реакций при определенных условиях в колебательном режиме, находился на верном пути к открытию, но как ни старался, так и не сумел экспериментально подтвердить свои расчеты. Получив в трудных сороковых годах во время опытов по окислению паров бензина ряд противоречивых результатов, Франк-Каменецкий оставил свою оригинальную затею навсегда. Но она была подхвачена другими и вызвала, пожалуй, самый мощный всплеск экспериментальных исследований химических колебательных реакций в газовой фазе, которые, несмотря на великое противостояние авторитетов, привели к значительным успехам в наши дни.

Убедилось сегодняшнее поколение в безрассудной жестокости и безразличии, проявленных к работам известного советского химика Бориса Павловича Белоусова, которыми тот занимался в пятидесятых годах. Тогда Белоусов при изучении в сернокислой среде "поведения" лимонной кислоты под воздействием бромата калия и ионов церия, используемых в качестве катализатора, заметил периодическую смену цвета реакционной смеси от бесцветной до желтой с периодом колебаний около 80 секунд. Это было величайшим открытием, так как он впервые опытным путем обнаружил явление химических осцилляции. Если до опытов Белоусова науке были известны только механические, электромагнитные, электромеханические, акустические волны, а загадка "биологических часов" лишь начинала будоражить умы, то представьте, что значило тогда открыть и зафиксировать химические пульсации?!

Такая находка была подобна грому среди ясного неба. Но в какой бы научный журнал не обращался Белоусов, пытаясь обнародовать свой труд, все, ссылаясь на заключения рецензентов, отказывались помещать уникальный материал из-за того, что колебательный режим протекания химической реакции был, видите ли, теоретически недопустим. Это мнение проистекало из ошибочного посыла о наличии термодинамических ограничений. Причем с ним так срослись, что неверие ученых в реальность явления химических осцилляции в гомогенных системах сохранялось достаточно долго. Поэтому, когда были представлены первые экспериментальные подтверждения существования химических волн, их, не раздумывая, приняли в штыки. Только в 1980 году, когда Белоусова уже не было в живых, восторжествовала справедливость, и он в числе других исследователей автоволновых процессов был удостоен Ленинской премии.