Золотая медаль - Донченко Олесь Васильевич

— Пусть как можно скорее ощутит Коробейник, — сказал Олег Денисович, — что ее осуждает весь коллектив. Весь! Понимаете, что это испытание для нее? А если она не найдет пути возвратиться к товарищам, мы должны ей помочь.

Тут быстро встал Яков Тихонович.

— Разрешите мне, — попросил он. — Что же это выходит? Что вы предлагаете, Олег Денисович? Подвергнуть наказанию Коробейник? Чтобы она, видьте, ощутила, что ее осуждает весь класс, чтобы она осталась одна — без друзей, без подруг! За что же такое жестокое наказание? За то, что ученица хочет быть первой в учебе? За то, что имеет болезненное честолюбие? Но за это не наказывать надо, а лечить! Ле-чить!

— Чем же? Пирамидоном или валерьянкой?

— Прошу не перебивать меня, Татьяна Максимовна! Лечить чувствительными доходчивыми словами, вниманием всего коллектива! Вниманием, а не презрением и осуждением! Я не могу простить автору «Педагогической поэмы» пощечины воспитаннику! Не могу! А мы здесь что делаем? Готовим моральную пощечину лучшей ученице-десятикласснице! Сама наша жизнь исправит характер молодой девушки! Я не говорю, что в формирование характера не нужно нашего вмешательства. Но я за другие методы, за чуткость! Товарищи, давайте подумаем, не ошибаемся ли мы? Ведь мы отвечаем за Коробейник перед государством!

Учитель сел, вынул платочек, быстро вытер лоб.

Сразу попросили слова несколько присутствующих.

— Успокойтесь, товарищи, успокойтесь! — уговаривал Олег Денисович. — Все выскажемся! Слово имеет Татьяна Максимовна.

— Да, отвечаем! — начала говорить Татьяна Максимовна. — И не только за Коробейник, уважаемый Яков Тихонович! За каждого ученика отвечаем! И все наши речи здесь дышат настоящей глубокой заботой о судьбе нашей ученицы Коробейник. Родительской заботой! И надо отличать такую заботу и попечение от безосновательной и слюнявой, извините меня, жалости! Жалости в кавычках, Яков Тихонович. Так как такая «жалость», как у вас, такое «переживание» об ученице ничего не принесет ей, кроме вреда. Не о наказании мы тут говорим. Не так вы толкуете наши слова. Речь идет о том, как помочь ученице снова занять свое место в коллективе, которое она сама утратила! Именно о внимании и чуткости к ней мы говорим здесь. Верно, сама жизнь исправит ее характер и вылечит раздутое честолюбие. Вот она, жизнь, уже и начала курс лечения. Вы же слышали, что рассказывал Юрий Юрьевич? Уже сегодня, без нашего вмешательства, классный коллектив отвернулся от Коробейник за ее противную, некомсомольскую, не нашу черту характера. И это товарищеское осуждение ученица должна ощутить как можно глубже. Это только скорее поможет ей снова возвратиться в коллектив.

Один за другим взволнованно говорили педагоги о Нине Коробейник. Всех обеспокоила судьба ученицы, все понимали, что девушка оступилась, и нужна очень твердая и осторожная рука, чтобы поддержать ее, чтобы ученица снова ощутила себя в товарищеской шеренге.

Юрий Юрьевич внимательно слушал выступающих. Горячие речи товарищей укрепляли уверенность в силах, он думал, что если любить своих питомцев, можно легко решить любую педагогическую задачу.

Надежда Филипповна вышла к столу последней. Седая прядь надо лбом сверкнула под электрической лампой, и показалось, что женщина только что стояла под зимними деревьями и ей на волосы упал снежный ком.

— То, что говорил здесь Юрий Юрьевич о Нине Коробейник, — сказала учительница, — не глазами увидишь, а только чутким сердцем. Нас и не удивляет, что классный руководитель приподнял край занавеса над недалеким будущим одной из своих учениц. Он правильно предвидит, что может произойти с Коробейник. Одни способности не помогут, если школьный коллектив не даст ученику зарядки, творческого воодушевления. Обязанность школы — не только приготовление будущих студентов, но и воспитание Человека с большой буквы. Вот мне хочется глянуть еще дальше. Как будет жить Коробейник в советском обществе с таким мучительным честолюбием?

…В ту ночь Юрий Юрьевич долго не спал. Он все ходил по комнате, стараясь ступать по ковру, чтобы не скрипел паркет, и тень с бородкой металась по стенам.

Прежде всего надо было поговорить с Коробейник. Но как? Упрекать или убеждать? Пожурить или высмеять? Как подойти, какие слова найти? Ведь он сам когда-то учил Жукову находить точное, выразительное слово, чтобы оно попадало в цель.

Он припомнил Нину в девятом, в восьмом классах. Давно заметил ее честолюбие, но до сих пор оно никогда не выпячивалось так остро, как в последнее время, за каких-то два месяца до выпускных экзаменов. Понятно — не было толчка, такого глубокого повода, чтобы это противное чувство вдруг разрослось, раздулось, привело к настоящему конфликту не только между Коробейник и Полищук, но и между ею и всем классным коллективом.

«Значит, что я все же упустил, — с печалью думал учитель. — Надо было раньше вырывать этого… как высказалась Зинаида Федоровна? Паука!»

И снова металась по стенам тень с бородкой.

34

Весна началась неожиданно. Ночью Марийка услышала сквозь сон, как дождь барабанил по подоконнику. На какую-то минуту она совсем проснулась, прислушалась. В окно был виден клочок черного неба. На нем иногда отсвечивали синие вспышки от дуг трамваев. Мелодичная дождевая дробь убаюкивала, и девушка снова заснула.

Утром, прямо с кровати, она босиком подбежала к окну, и непонятной тревогой екнуло сердце. Везде на улице блестели лужи, ветер спешно прогонял с небосклона лоскуты разорванных туч, а местами уже сияла там такая голубизна, что в ней утопал взгляд. Стена соседнего дома окрасилась теплой позолотой, и Марийка догадалась — всходит солнце.

А на улице, когда вышла из дому, все было пронизано влажным мартовским ветром, запахом талого снега, луж. С деревьев срывались тяжелые капли, веселые малыши пускали кораблики.

Сегодня — воскресенье, уроков нет, и девушка решила пойти на рынок купить для матери фруктов.

Проходя через площадку, где собиралась «толкучка» — продавцы и покупатели ношенных вещей, — Марийка вдруг увидела Варю Лукашевич. Девушка стояла с перекинутым через плечо платьем, в руках держала платок и калоши.

Это было так неожиданно, что Марийка застыла на месте. Варя ее не видела. Но вот она повернула лицо, и руки у нее невольно опустились. Хотела отвернуться, исчезнуть в толпе, но Марийка уже подошла к ней:

— Варенька, ты что?

Лукашевич смущенно смотрела на подругу.

— Что я? Тетка попросила продать.

— Твое платье? Лучшее?

— Тесное оно мне…

Что-то такое было в Вариных глазах, во всей фигуре, что Марийка не могла поверить ее словам.

— Вот что, Варя, мне надо купить яблок и мандарин для мамы. А ты жди здесь, и мы пойдем ко мне. Платье же свое спрячь. Слышишь? Спрячь сейчас же!

За завтраком у Марийки Варя рассказала всю правду. После того как ее тетка увидела, что племянница замуж не выйдет и будет продолжать учиться, Вари не стало от нее житья. Тетка начала требовать плату за угол, а в последнее время заявила, что кормить Варю большее не будет. Теперь девушка вынуждена была продавать что-то из своих вещей и решила устроиться на вечернюю работу.

— А если поступлю на работу, как тогда учиться? — удрученно говорила Варя. — Скоро последняя четверть года начнется, а там — экзамены, надо усиленно готовиться.

Марийка успокаивала подругу:

— Варюша, ты что, в Америке живешь? На работу она поступит! Наша работа сейчас — отлично учиться! Согласна? Окончишь и школу, и консерваторию, об этом уже, будь уверенна, побеспокоится государство. Напрасно ты до сих пор молчала.

Марийка стала ходить по комнате, что-то обдумывая, насупилась. Варя молча следила за нею, и ей даже показалось, что подруга почему-то вдруг рассердилась. А когда Марийка остановилась, она была уже бывшей Марийкой — с ясной улыбкой и горячими глазами.

— Да у тетки тебе вообще жить нельзя! Она, наверное, убивает тебя одним своим видом. Правда же? Не тетка, а жаба!