Подари себе рай - Олег Бенюх

От вечно бодрствовавшей Фемиды вождя в Москве не отставала Фемида его энергичного выученика в Киеве. Окаянный молох безрассудства и ненависти, обескровивший Украину, после его приезда безжалостно, со все растущим аппетитом пожирал новые и новые жертвы, чудовищный маховик репрессий набирал обороты. И не было силы, которая могла бы его остановить. Разве что еще более страшный молох…

Не зная устали, Никита мотался по Украине. Часто его тянуло в шахту, на металлургический завод — к домне, мартену. Там, среди технарей, рабочих, он чувствовал себя в своей тарелке. В некоторых производствах, как он сам говорил, «педрил як прохвессор». Но, отправляя его на Украину, Хозяин напутствовал: «Промышленность там более-менее налажена. А вот сельское хозяйство, село надо всемерно поднимать. Украина должна стать всесоюзной житницей. Вот задача!» И Никита старался во всю мочь не ударить лицом в грязь. Сталин ждет от него результатов, и он их даст. Не было ни одного сельского района во всей огромной республике, ни одного крупного колхоза (и великое множество средних и даже мелких), в которых бы он не побывал. Правда, он учился у селян, не они у него. Но что есть в Киеве око государево недреманное — это мужики и бабы чувствовали на своих спинах постоянно.

В редкие выходные дни (раз в три-четыре месяца) Никита один уезжал на маленькую дачку в Святошине. (Семья летом жила в добротном особняке в Конче-Заспе, и домашние знали — если глава сидит в Святошине, значит, готовится к важному докладу, чаще всего — к докладу в Кремле.) В Святошине его ждали покой и отдых. И молоденькая экономка Галя — бойкая, смекалистая, острая на словцо. Пышногрудая, с осиной талией, карими глазами с поволокой, она заставляла его забыть и о архиважных совещаниях и съездах, и об арестах и следствиях, которые он санкционировал, и о семейных неурядицах. А они тоже были, как в любой семье.

Еще в Москве ласковая, добрая, предельно ровная в отношениях со всеми детьми Нина Петровна заметила, что из большого графина, стоявшего в буфете в гостиной, стала исчезать водка.

— Ты не знаешь, кто отливал водку из графина? — спросила она Леонида.

— Что я, нанялся, что ли, вашу водку сторожить! — буркнул тот, покраснев. Тогда этим весьма кратким диалогом все и ограничилось. И вот теперь стали исчезать уже целые бутылки. Нина Петровна мягко пожаловалась Никите Сергеевичу.

— Ты знаешь, ума не приложу — три дня назад было десять бутылок горилки. Сегодня посмотрела — батюшки светы, семь! Ты, случаем, не брал?

Тот ничего не ответил. Нашел в дальней комнате сидевшего за учебниками Леонида, ухватил за ухо, приволок в кабинет:

— Ты что, уже из дома воровать начал?!

У Леонида на глаза навернулись слезы, но он молчал.

— Отвечай, паршивец! — Никита побагровел, отпустил ухо сына, стал снимать с брюк ремень. — Алкоголиком ты у меня не вырастешь. Не-е-ет — пришибу!

— Не надо, батя, — зная необузданный нрав отца, особенно в гневе, тихо попросил Леонид. — Пацаны уговорили, у Левки Дубового день рождения был… Я сам не пил, ни капли, — угрюмо соврал он.

Никита стремительно вышел из комнаты, в сердцах так хлопнул дверью, что загудели струны стоявшего в гостиной рояля. Тут же вернулся, сказал, сердито глядя на подошедшую на шум испуганную Нину Петровну:

— Алкоголиком и бандитом не вырастешь.

Сказал отчетливо, резко, зло, чеканя каждое слово…

Со шпаной с Подола Ленька познакомился случайно, на футбольном матче киевского «Динамо» с ЦДКА. В перерыве, когда уже подходила Ленькина очередь в буфете, какой-то парень попросил взять для него пару пива. Сели вместе, парень командирским тоном велел своим приятелям потесниться.

— Ты «Путевку в жизнь» видел? Мировецкое кино. Я одиннадцать раз смотрел. Жигана помнишь? Мой брат. Вылитый. Сейчас сидит — фраера пришил. Стукача. Ага. Я Финик. А ты Леонид? Будешь Затвор. Лады? А ты с девками как? Целок ломал? Я целых пять.

Леониду новые приятели, дети улицы и неблагополучных семей, нравились своей раскованностью, бесшабашностью, лихим блатным налетом. Не то что пай-мальчики и девочки его круга, все эти образцово-показательные чистюли, добропорядочно-приторные цирлих-манирлих. Втягивала Леонида в свои дела банда — а это была самая настоящая банда со строжайшей дисциплиной и иерархией от шестерок до воров в законе — постепенно. Безобидная «чеканочка», азартная «расшибалочка», на которую уже нужно было тянуть из дома денежки (для начала совсем маленькие, сущая ерунда, копейки), выпивка (на это и требовались папины бутылки) и «перепихнин» с потрепанными шалавами. Шажок за шажком, шаг за шагом. Торопливость нужна лишь при ловле блох. Шампур, главарь банды, с первого же дня знал, кто отец Леонида. Думал, прикидывал. Наконец решил: более надежного щита для банды не найти. И вот по самому центру Киева прокатилась волна дерзких ограблений — правление промкооперации, универмаг, ювелирторг. Дело дошло даже до одной из квартир в доме правительства. Заместитель Успенского, с которым Никита учился на одном курсе рабфака и которого сам назначил на высокую должность в республиканский НКВД, во время очередного доклада о криминальной обстановке в столице сообщил, что, по их данным, у Леонида скверные друзья на Подоле. «Мы пока точно не знаем, что это за публика и кто там верховодит, но шпана подозрительная. Я знаю, как сейчас сложно с детьми. У меня тоже хлопчик подрастает. Только мы сами можем уберечь сыновей от кривой дорожки. Сами!» Никита в тот же вечер имел долгий разговор с Леонидом. Тот, по обыкновению своему набычившись, твердил одно: «Ребята хорошие, честные, отличники. Если хочешь, они приедут к нам, увидишь сам». — «Хорошо, завтра же!» — согласился Хрущев.

Приехали трое парней (отобрал и инструктировал — как себя вести, что говорить — сам Шампур) — развитые, улыбчивые, опрятно одетые. «Хорошие ребята, — уже лежа в постели, успокоенно заметил Никита, оторвавшись от газеты. — Кругом такой психоз, что начальники наших органов даже в детях видят врагов и бандитов». — «А ты уверен, что Леонид нас не дурачит?» — «Это как?» — «А очень просто. Не тех привел, кого опасаться следует». — «Э-э-э, — махнул он газетой. — И ты туда же!» Правда, исчезновение трех бутылок заставило Никиту насторожиться всерьез. Но командировки по республике, поездки в Москву следовали непрерывной чередой, и видел он Леньку редко, слишком редко. Гром грянул нежданно-негаданно. Едва Хрущев закончил выступление на пленуме Днепропетровского обкома партии, как его вызвал из президиума за кулисы сцены Театра драмы начальник областного НКВД.

— Только что звонил товарищ Успенский, Никита Сергеевич.

— Что стряслось?

— Минувшей ночью арестован ваш сын Леонид.

— Как арестован, за что?

— Участие в грабеже с убийством.

Не дожидаясь завершения работы пленума, Хрущев выехал в Киев. Воистину: маленькие детки — маленькие бедки, большие детки — большие бедки. Банда Шампура вечером, перед самым закрытием, совершила вооруженное нападение на центральную сберкассу Киева. По сигналу тревоги прибыл усиленный наряд милиции. Леонид стрелял и ранил командира наряда. Не заезжая ни в ЦК, ни домой, Хрущев направился в Наркомат внутренних дел. Успенский встретил его со злорадным огоньком в глазах.

— Где Леонид? — спросил Никита.

— Семь бандитов, в том числе и ваш сын, находятся в КПЗ.

— Вы, конечно, донесли в Москву?

— О происшествиях подобного рода я обязан сообщать в союзный НКВД незамедлительно.

— Что же теперь будет? Biн же ще дитина нерозумняя.

— Цея нерозумняя дитина майже вбила зувсiм розумнюю людину. Вы спрашиваете, что теперь будет? Боюсь, Никита Сергеевич, будет суд. Я рад бы помочь, но вы же понимаете — не могу.

Хрущев тяжелым взглядом молча изучал лицо наркома.

«Какая сволочь! — думал он. — Чужое горе тебе доставляет удовольствие. Крыса, злобная крыса. И как это я раньше не увидел, что ты похож на крысу».

— Я вас ни о чем и не прошу, — наконец бросил Хрущев.

Вскоре уже в своем цековском кабинете он сидел и смотрел на аппарат ВЧ. «Да, только Он, Он один может спасти моего непутевого Леньку. Давай, Никита, звони, умоляй, падай в ноги. Он добрый, Он все понимает, у него самого два сына. Судьба Леньки в Его руках. Отец, Хозяин, Вождь, спаси моего Леньку! Всю жизнь верным рабом буду. Всю жизнь…»

Но дозвониться до вождя не получалось — Поскребышев сообщал: «Товарищ Сталин принимает военное руководство… Товарищ Сталин на приеме в честь немецкой делегации… Товарищ Сталин выступает перед стахановцами…» И Никита решил в тот же вечер ехать в Москву и во время аудиенции выпрашивать спасительную милость. На сорок минут начальник Киевской железной дороги задержал отправление скорого поезда, чтобы на него успел первый секретарь КП(б)У. Во время встречи Никита понял, что Вождь полностью владеет информацией о «киевских художествах» Леньки. Через день, когда Хрущев уже вернулся в Киев, Сталин сообщил, что Политбюро Леньку простило, и посоветовал срочно определить на военную службу. Встретившись на следующий день на заседании УЦИК с Григорием Ивановичем Петровским, Хрущев поделился с ним своей радостью — сын добровольно идет служить в РККА. Григорий Иванович внимательно посмотрел своими умными, добрыми глазами на счастливого Никиту, пожал ему руку, поздравил. Он, разумеется, был в курсе дела и подумал: «Конечно, лучше в армию, чем в тюрьму. А вот мой сын, тезка хрущевскому, Леонид, наоборот, из армии угодил в тюрьму». Сын Григория Ивановича командовал Московской пролетарской дивизией и, как и тысячи других военных, был брошен в застенки НКВД. Зять Петровского, муж его дочери, заместитель председателя Совнаркома и председатель Госплана Украины Юрий Коцюбинский тоже был арестован и расстрелян. Все это произошло накануне шестидесятилетия человека, именем которого в 1926 году был назван бывший Екатеринослав — Днепропетровск! Никита, теряясь в догадках, как отметить юбилей самого именитого партийца Украины, спросил об этом Сталина. «60 лет? Устройте в его честь обед у себя, — посоветовал вождь. — Пригласите жену и членов его семьи, а больше никого». Никита в точности выполнил монаршую рекомендацию. Тогда он еще не знал, что большая политика — это всегда и большая ложь, и большая грязь. Не знал, но уже начинал догадываться. Хотя бы по таким делам, как тот обед в честь Петровского. Печальное было зрелище: легендарный коммунист, один из главных зодчих Советской Украины вместо радости был погружен в тяжкие думы. О сыне. О зяте. О том, что творится в стране.