Нестор Летописец - Андрей Михайлович Ранчин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из дальнейшего рассказа выясняется, что перед тем Святополк наложил опалу на самого игумена Иоанна: «Прежде же Святополк питал ненависть к нему, так как игумен обличал его ненасытную жажду богатства и насилие. Схватив игумена, Святополк заточил его в Туров, если бы не выступил против него Владимир Мономах, что испугало Святополка, он бы так скоро не возвратил игумена с почестями в Печерский монастырь. [Теперь же], ради совершившегося чуда, воспылал князь великой любовью к [монастырю] святой Богородицы и к святым отцам Антонию и Феодосию, а черноризца Прохора очень сильно почитал и прославлял, убедившись, что он воистину раб Божий. И Святополк дал слово Богу, что больше никому не сотворит насилия. И Прохору князь дал обещание: „Если я по Божьей воле умру до тебя, то ты своими руками положи меня в гроб, чтобы этим явить мне твое беззлобие. Если же ты прежде меня преставишься, на своих плечах внесу тебя в пещеру, и за то Господь даст прощение мне за великую вину перед тобой“. Блаженный же Прохор еще много лет прожил в добром исповедании богоугодным, чистым и непорочным житием. Потом разболелся старец, а князь в то время был на войне. Тогда Прохор посылает к нему с известием, говоря: „Приблизился час моего исхода из тела; и, если хочешь, приди, чтобы простились мы с тобой; и исполнишь обещание — своими руками положишь меня во гроб, и примешь прощение от Господа. Я ожидаю только твоего прихода, но если ты промедлишь, я отойду в мир иной; и не завершится война поражением, если ты придешь ко мне“. Услышав это, Святополк распустил воинов и без промедления пришел к блаженному. И Прохор долго поучал князя о милостыне, и о будущем суде, и о вечной жизни, и о бесконечной муке; он дал Святополку благословение и прощение и целовал всех, бывших с князем; потом, воздев руки к небу, старец испустил дух. А князь с черноризцами, взяв его, внес в пещеру, своими руками в гроб положил. И после погребения Прохора Святополк пошел на войну и одержал победу над погаными, покорил всю землю Половецкую и вернулся с большой добычей в свою землю. И это была Богом дарованная война в Русской земле, предсказанная блаженным. С тех пор Святополк, когда отправлялся или на войну, или на охоту, приходил в монастырь с благодарением, поклоняясь пресвятой Богородице и гробу Феодосиеву, и входил в пещеру к святому Антонию и блаженному Прохору, и, всем преподобным отцам поклонившись, шел в путь свой. И так процветало оберегаемое Богом княжение его. Сам будучи свидетелем, Святополк открыто возвещал о бывших преславных чудесах и знамениях Прохора и других преподобных, с которыми все мы да получим милость о Христе Иисусе».
Концовка этого сказания напоминает фразу из записи «Повести временных лет» под 6615 (1107) годом, уже процитированной в предыдущей главе. Приведу эту цитату еще раз, но в сокращении: «Таков ведь обычай был у Святополка: когда собирался на войну или куда-нибудь, то поклонялся гробу Феодосиеву и брал молитву у игумена, и тогда уже отправлялся в путь свой». Не позаимствовал ли Поликарп свое сказание из Несторовой редакции «Повести временных лет», в которой перед записью об обычае Святополка поклоняться мощам преподобного Феодосия мог содержаться рассказ о Прохоре и о вражде князя к игумену Иоанну? Ведь в истории Прохора Лебедника содержится объяснение, почему Святополк проникся почтительным отношением к обители и ее святому покровителю. Если так, значит, Нестор в своей версии летописи о столкновении Святополка с обителью и ее игуменом Иоанном не умолчал. Впрочем, скорее всего, Поликарп опирался на какие-то нелетописные источники, в том числе, может быть, устные. А из статьи «Повести временных лет» под 1107 годом он мог позаимствовать лишь свидетельство о почитании Святополком Феодосия.
Святополк действительно переменил свое отношение к Печерской обители и стал усердным почитателем преподобного Феодосия. В пятой главе я уже приводил свидетельство «Повести временных лет» под следующим, 6616 (1108) годом о церковном прославлении Феодосия по настоянию киевского князя. Это деяние не могло не вызвать у печерских монахов, в том числе и у Нестора, сделавшего эту запись, великую радость и чувство благодарности. У Нестора — биографа преподобного такая признательность была, несомненно, особенно глубокой. Феодосий стал третьим после братьев Бориса и Глеба признанным Церковью русским святым. И обо всех троих довелось писать ему, смиренному Нестору! Нашему герою было от чего испытывать удовлетворение и, наверное, несмотря на запретность этого чувства для монаха, также и гордость.
Однако нравственно Святополк, примирившийся с Печерской обителью, изменился мало. Косвенным образом об этом свидетельствует даже его некролог в «Повести временных лет» под 6621 (1113) годом: «Явилось знамение на солнце в 1 час дня. Было видно всем людям: осталось от солнца мало, вроде как месяц вниз рогами, марта 19, а луны — 29. Это бывают знаменья не к добру; бывают знаменья с солнцем или с луною, или со звездами не по всей земле, но если в какой стране будет знаменье, та его и видит, а другая не видит. ‹…› Это же бывшее в солнце знамение предзнаменовало Святополкову смерть. После этого знамения приспел праздник Пасхи, и праздновали его; а после праздника разболелся князь. А скончался благоверный князь Михаил, которого звали Святополком, апреля 16 за Вышгородом, и привезли его в ладье в Киев, и убрали тело его, и возложили на сани. И оплакивали его бояре и дружина его вся, отпев над ним обычные песни его и похоронили в церкви святого Михаила, которую он сам построил. Княгиня же (жена) его щедро наделила монастыри, и попов, и убогих на удивление всем людям, ибо такой щедрой милостыни никто не может творить».
Современный историк М. Б. Свердлов предположил, что в последние годы жизни князя назревал социально-политический кризис: «Об этом может косвенно свидетельствовать особая средневековая форма княжеского самоутверждения — строительство в 1108–1113 гг. великолепной златоверхой церкви в честь своего христианского покровителя архангела Михаила ‹…›. Обращает внимание то, что он был захоронен не в Десятинной церкви или Софийском соборе, как его предшественники на столе Киевском,
