Стерегущие дом - Шерли Грау

И несмотря на это, я опять прибавила скорость. Миновала гористые места и плавно пронеслась по ровной прямой дороге через Мэдисон-Сити. Здание муниципалитета, — четыре зажженных фонаря по углам. Почта, — уличные фонари перед нею разбиты. Контора Джона, — пусто, закрытые ставни. (Интересно, что там поделывает в темноте дубовая конторка под своей крышкой на роликах; стоит, покачивается на несоразмерно тонких ножках…) Возле кафе «Цып-цып» я потревожила стаю дворняг, они рылись в мусорных ведрах. Собаки с лаем понеслись вдогонку за летящей тенью, отстали. Вот окраина, вот «Мотель Джо» — двери заперты, в окнах темно, только цепочка неярких огней на месте, отведенном для стоянки машин. И тут замолчало радио. Неожиданно, неизвестно почему оборвался звук. Никаких атмосферных помех не было. Лампы горели как прежде, я нажимала по очереди все кнопки, крутила ручки настройки — ничего. Такого еще не случалось — машина была совсем новая; ужасно досадно.

Мне не нравится ездить одной без радио. То, что до сих пор приятно щекотало нервы, становится жутковатым. Темнота, только что полная привычной, бездумной болтовни мотора, смыкается вокруг тебя, и теперь уже ее наполняют чуждые тебе звуки ночи. Звуки пустынной земли, пустынных дорог, тоскливые и слегка пугающие. Хорошо еще, что я уже почти дома, что вот-вот рассветет. Уже чуть побледнело небо. По всему видно, что день будет пасмурный, во всяком случае пока не поднимутся и не растают на солнце низинные туманы. Я доехала до поворота у Течерова ручья и замедлила ход. Еще не больше мили — и за вторым поворотом я увижу наш дом. Небо засеребрилось, словно рыбья чешуя. Дикие азалии уже в цвету. Сколько их, как это я раньше не замечала. Влажный, сладкий аромат заструился сквозь неплотно закрытое окно. Дорога вся мокрая, это от тумана. На одном повороте я почувствовала, как машину заносит в сторону. Поехала медленней. В долине часто бывают туманы, а в горах в это время их нет — там сухо, высоко. Дорога изогнулась в сторону наших пастбищ за оградой из колючей проволоки, оплетенной еще не распустившимся шиповником с тугими розовыми бутонами. Вот наконец последний поворот; я взглянула на бугор, в сторону дома. Неизвестно откуда взялась у меня эта мысль, что его там не будет, что он исчез, словно призрак. (Черт бы побрал это радио, подумала я.) Нет, конечно же, он тут. Неясный, смазанный туманом, но стоит на своем месте, как простоял уже полтораста лет. Какой громадиной он выглядит при таком освещении — огромный, пустынный. Поля у его подножия поглотил туман, и чудится, будто он парит над землей, в точности как волшебный замок из детской сказки.

Я свернула на аллею, утопающую в кустах азалий, посаженных Джоном. (Когда это было? Неужели всего шесть лет назад?) Здесь азалия еще не зацвела в полную силу, влажные листья отливали чернью в тумане. Я прибавила газу, затенькал гравий, отлетая от колес; я наконец доехала — передо мной, родной, надежный, знакомый до последней травинки, лежал наш двор. Вот мотокосилка, забытая кем-то, оставленная под открытым небом на всю ночь. Вот грабли у стены, велосипед. Пустые бельевые веревки обтрепались, лохмотки шевелятся на ветру.

В этот миг заговорило радио. Очень громко. С минуту я слушала, потом выключила его. Пока я шла к черному крыльцу, вытаскивая из сумочки ключ, пожимаясь от утренней прохлады, у меня зародилась догадка. И чем дольше я думала, тем больше она превращалась в уверенность. Мне была послана весть. Нечто пронеслось совсем рядом — на беду ли, на радость, не знаю. Ибо я осталась глуха.

Я мчалась одна сквозь ночь, и что-то неведомое летело подле меня. Все завершилось благополучно. Пустые дороги уберегли меня от аварии, почти неминуемой при подобной скорости, а собственная душевная глухота помешала откликнуться на неведомый призыв.

Я вошла в дом и плотно закрыла за собою дверь.

Знаете, как это бывает, когда живешь там, где прошла вся жизнь, где всегда жила твоя семья, твой род. Ты привыкаешь видеть окружающее не только в пространстве, но и во времени. Когда я гляжу на речку Провиденс, я вижу не просто мутно-желтую речушку, которая взбухает и выходит из берегов по весне и несет свой ил на заливные хлопковые поля. Я вижу, как бредет наудачу мой предок Уильям Хауленд, недавний солдат, ищет, где бы поселиться. Вижу, как он продирается сквозь заросли тростника, шагает по болотам, человек с худым и простоватым лицом, как на портрете в моей столовой… Я не могу, взглянув на гриву, торчащую на востоке, увидеть лишь зеленую глубь густых лесов. Я вижу больше. Я вижу своего родича Эзру Хауленда с пулей в животе после битвы на Тимовой переправе во время Гражданской войны — в каких-нибудь пятнадцати милях отсюда, но он сумел добраться лишь до вершины гривы, не дальше. Говорят, все пятнадцать миль за ним тянулся кровавый след. А тут, уже завидев родной дом, он сполз с коня и умер. Мать, тетка и сестра — они оставались одни в целом доме — увидели, как кружат над ним ястребы и сарычи, пошли сами на то место и нашли его… Даже въезжая в Мэдисон-Сити, я вижу не просто захолустный городок, где по канавам слоняются облезлые дворняги. Я вижу его в те дни, когда разбойничья шайка Уиттикеров — все шестеро братьев — поставила на речном причале свою лодку и пошла в город грабить и убивать. Потом Уиттикеры двинулись дальше, к побережью залива и забрали с собой дочку хозяина извозчичьего двора. Люди болтали, будто ее и не думали похищать насильно, она навязалась сама, и, стало быть, сама виновата, что о ней не было больше ни слуху ни духу, а только далеко за болотами, к югу от города, нашли человеческий скелет — говорят, ее останки…

Вот как обстоит со мною дело. Я вижу все не таким, как сегодня. А вижу, как было раньше, вижу во времени, со всех сторон. И это плохо. Потому что тогда начинаешь думать, будто знаешь эти места, знаешь людей, которые здесь живут.

События развивались вот как. Старик Дейд протянул на губернаторском посту на четыре года дольше, чем предсказывал Джон, и на третьем году третьего своего срока умер. Присягу принес вице-губернатор Хоумер О'Киф, представительный седовласый уроженец южной части штата. Он производил впечатление почтенного человека — чем никогда не отличался старик Дейд, — и его кандидатура была выставлена на выборах с целью завоевать голоса почтенных, зажиточных обывателей. При всем том Хоумер О'Киф был напыщенный и тупой болван.

Когда Джон сказал мне, что губернатор Дейд умер, он прибавил:

— Погоди, теперь увидишь, каких дров наломает старина Хоумер. — Он хмыкнул себе под нос. — Любому, кто придет ему на смену, устроят триумфальное шествие, как Иисусу Христу в вербное воскресенье.