Клинический случай - Карл Хайасен

– Джек, давай же! – Она стучит кулаками по приборной панели.

Мигая фарами, я протискиваюсь в дыру размером с «фиат» между двумя тачками с восемнадцатидюймовыми колесами. Я беру курс на обочину дороги. Мои выкрутасы заставляют дородного байкера и смуглолицего бизнесмена на «линкольне» выразить все, что они обо мне думают, с помощью одного-единственного пальца. Я останавливаю машину. Дженет судорожно жмет на кнопки магнитолы.

– Поставь снова! Я хочу послушать еще раз! – требует она, в ее глазах стоят слезы. – Где эта чертова кнопка?

– Успокойся. Дыши глубже.

Я включаю диск заново и беру ее руки в свои. Мы слушаем песню ее брата еще раз. Дженет возмущается:

– Но ведь так называется альбом Клио – «Сердце на мели»? Что же это такое?

– Джимми эту песню тебе играл?

– Да, Джек. Эту самую. У нее еще не было названия, но я помню, как он хотел ее назвать.

– Как?

– «Ах ты, стерва, Кейт».

Обзавидуйся, Гершвин.

– Так звали ту девицу, что его бросила, – говорит Дженет. Она показывает пальцем на динамик: – «Сердце на мели, мое сердце на мели»? Когда Джимми мне ее играл, там было «Ах ты, стерва, Кейт. Ты паршивая свинья».

– Пожалуй, новый вариант мне нравится больше.

– Ладно тебе придираться, Джек. Он же еще не закончил.

И то верно. Песня Пола Маккартни под названием «Яичница» в итоге стала «Вчера»[139] – самой известной композицией в истории музыки. Хотя стихотворный размер у строчек «ахты, стерва, Кейт» и «сердце на мели» совпадает, я сомневаюсь, что происхождение композиций Джимми обречено на включение в поп-фольклор. В любом случае музыка закончилась, и Дженет снова собирается расплакаться.

– Такая красивая песня получилась, – говорит она.

– Помнишь, ты все удивлялась, зачем это Клио понадобилось убивать твоего брата? Вот это и есть причина. Ей нужен был новый хит, и она решила заполучить эту песню.

– А Джимми не соглашался ее отдать.

– Приз в студию. – Я вывожу «мустанг» обратно на дорогу. – Однако вот в чем засада: я не могу ничего доказать.

Помимо Клио, все, кому известна правда, мертвы: и Джей Бернс, и два придурка, которые были на катере. Тито жив, но от него мало толку. Он даже не присутствовал на записи песен в студии.

– Выходит, тебе не с чем идти к копам? – мрачно переспрашивает Дженет.

– Боюсь, что так.

– И ты ничего не можешь написать в своей газете?

Да, это еще одна горькая правда.

Мы едем обратно в кафе. Дженет спрятала покрасневшие глаза за темными очками. Музыку она давно выключила. Я спрашиваю, что она обо всем этом думает.

– Я никак не возьму в толк, как Клио это провернула?

– Наверное, мы уже никогда не узнаем.

– А ты можешь хотя бы предположить – то есть ты же писал раньше про такие вещи, да? Убийства и все такое.

По правде говоря, я сам долго искал ответ на этот вопрос.

– Думаю, она его напоила или подсыпала ему какую-нибудь дрянь, чтобы он отрубился под водой.

Отправным моментом моей теории является рыбная похлебка.

После разговора со мной Клио, должно быть, поняла, что ее история небезупречна. Именно поэтому, пересказывая ее для «Нью-Йорк Таймс», она решила все немного приукрасить и сказала, что Джимми отравился похлебкой и что она умоляла его не нырять. Ясно, что она пыталась прикрыть тылы на тот случай, если кто-то потребует законного вскрытия. Она хотела, чтобы все думали, будто она пыталась отговорить мужа от погружения, – тогда ее не станут подозревать в убийстве. Но после кремации вдова Стомарти больше ни разу не упомянула ни тухлую рыбу, ни свое липовое предчувствие.

Дженет почти неслышно произносит:

– Надеюсь, ему не было больно. Что бы уж там ни случилось.

– Я тоже надеюсь.

У дверей кафе она показывает мне на спортивный «мерседес» с откидным верхом:

– Ракель дала мне тачку, пока моя «миата» в ремонте. Ракель – монахиня. – Губы Дженет против ее воли расползаются в улыбке. – Я хочу сказать, стриптизерша, изображает монахиню. Но они мне очень помогли, правда, Джек.

– Попроси их помолиться за меня. – Я перегибаюсь через сиденье и чмокаю ее в щеку.

– Можно мне еще раз послушать песню? Она ведь просто супер, правда?

– Ага, и на стереосистеме в монастырском автомобиле за шестьдесят тысяч баксов она будет звучать еще лучше.

Я вынимаю диск из магнитолы и отдаю его Дженет. А затем достаю с заднего сиденья пакет, в котором лежит копия жесткого диска.

– Здесь все, что он написал для альбома, – говорю я сестре Джимми. – Теперь это твое.

– А как же Клио?

– С сегодняшнего дня Клио начинает искать новое звучание. Так я думаю.

Дженет приподнимает солнечные очки и рассматривает пластиковую коробочку со всех сторон, точно кубик Рубика. Когда она вновь обращает взор на меня, плечи ее дрожат.

– Джек, я все еще не могу поверить, что его больше нет. А я не могу поверить, что его вдове это сойдет с рук.

– Мне очень жаль, Дженет. – Не могу описать, как мне жаль.

Она смахивает слезы и берет себя в руки. Одним коленом придерживая дверь, она говорит:

– Слушай, я должна тебе кое-что показать. Пошли со мной.

– У меня встреча с подругой через десять минут.

– Тогда бери ее с собой.

– Но…

– Никаких «но», – говорит Дженет Траш тоном непоколебимого спецназовца.

В возрасте сорока шести лет мой отец напился, упал с дерева и умер. Жалкий финал, и остаток своих дней я проведу, воображая это происшествие во всех подробностях. Сейчас мне сорок семь, я благодарен судьбе, спокоен и весел, потому что мне дано провести на этой земле больше времени, чем человеку, которому я обязан своим появлением. Может, это и ужасно, зато искренне. Я не мог ни любить, ни ненавидеть своего старика, да это и не важно. Судьба шутит по-черному, ей плевать на наши чувства. Я был бы рад, если бы он дожил до девяноста, жонглируя зубными протезами и кардиостимуляторами на потеху туристам в доках Мэллори. Но я не менее рад, что не пошел по его нетрезвым стопам и не откинулся в абсурдные сорок шесть лет. Если и есть (как предполагает моя мать) паршивый ген в его родне, отныне я буду считать его рецессивным. Я постараюсь не напиваться и не преследовать роковых зверюшек на деревьях авокадо. Я не собираюсь умирать идиотской смертью, я намереваюсь прожить долгую рациональную жизнь.

Может быть, даже вместе с Эммой.

Мы последовали за сестрой Джимми через дамбу на маленькое кладбище «Тенистые пальмы». Во Флориде нет больших кладбищ: земля в прибрежной зоне слишком дорогая. Многих из тех, кто отправляется на тот свет здесь, перевозят грузом «200» на север – если кто-то из родных позаботился о том, чтобы зарезервировать им местечко на тамошнем погосте.

– Зачем мы здесь? – спрашивает Эмма, когда мы проходим в ворота «Тенистых пальм».

– Если бы я знал.

Я встретился с ней у дверей спортзала. Теперь она переживает, что кроссовки и спортивный костюм – неподходящий наряд для визита в приют скорби.

– Ты просто не видела, в чем Дженет, – говорю я.

Я знакомлю их в тени часовни, оттуда открывается вид на ряды могил, уходящие по склону вниз. В этой части штата нет природных холмов, но здесь его создали специально, насыпав известняк. Место, откуда его брали, теперь называется Прудом Святых Душ.

Дженет отправляет жвачку за щеку.

– Знаю, это может показаться странным. Но спасибо, что пришли.

– Эмма – мой редактор.

– То есть, типа, твой начальник?

– Ага. Железный кулак.

– Значит, тебе все известно, – обращается к ней Дженет. – Ну, что случилось с моим братом и прочее? То, что мне рассказывал Джек, – это правда?

– Да, – в начальственной манере отвечает Эмма.

– Но вы не можете напечатать статью об этом в газете?

– Нам нужны доказательства, как в полиции.

– Или нам нужно заставить полицию подтвердить, что у них есть доказательства, – вставляю я.

Дженет хмурит брови и нервно притопывает ногой.

– Джек, я не хочу снова распустить нюни. Я же не плакса какая.

– Здесь нечего стыдиться. – Я, например, рыдаю каждый раз, когда показывают «Старого Брехуна».[140]

Дженет обращается к Эмме:

– Могу я тебя спросить? Ты веришь в реинкарнацию?

Эмма смотрит на меня, ища поддержки, но в этом вопросе я пас. После минутного колебания Эмма отвечает:

– Я верю, что все возможно.

– Я тоже. – Дженет подходит ближе. – Послушайте, это очень серьезно. Вы должны посмотреть мне в глаза и сказать, что Клио Рио убила моего брата. Ну, ребята, вы уверены?

– На девяносто девять процентов, – говорю я.

– На девяносто восемь, – говорит Эмма.

– Ладно, наверное, этого хватит. – Дженет надувает пузырь из жвачки. – Идите за мной.

Стуча сандалиями, она спускается по холму вдоль рядов могил. Мы идем следом; Эмма идет впереди меня, на ходу глотая минералку из пластиковой бутылки.