Дневник. 1918-1924 - Александр Бенуа

Куда ни взглянешь — задачи огромного значения и важности интересов, не по силе они, может быть, и неплохому человеку, но совершенному дикарю, обуреваемому к тому же какой-то страстью во все входить собственной персоной…

Тот же господин Ятманов — автор одного из самых злосчастных декретов нашего времени. Это он — в соединении с одним из членов бывшей Коллегии, явившим из себя мальчишку, — за подписью Луначарского, наперекор всем нашим членам Коллегии, выдал декрет о принудительной регистрации всех частных собраний предметов искусства. Одна эта мера характеризует человека как нелепого администратора, как вредящего. Я не социалист, для меня частная собственность есть нечто неприкосновенное при всех обстоятельствах, и я убежден, что только на этом самом естественном институте зиждется вся культура. Самым роковым в войне 1914–1918 годов была не бойня, а именно «грабеж», вторжение государства в частную жизнь. Разрыв тонкой и благородной ткани быта и именно внедрение, нарушившее то, в чем этот быт находил свое главное сохранение. Таково мое личное убеждение, и нынешняя доктрина мира меня не заставляет отказаться от того, чему меня учит жизнь и чему она неминуемо научит даже всех тех, кто сейчас все еще вместо жизни предпочитает книжное видение мира. Но я готов в данном случае забыть на время свои убеждения и взглянуть на задачи с той политической точки зрения, которую я вообще отрицаю. И вот даже сегодня с этой точки зрения я никак не могу согласиться с целесообразностью означенного декрета.

Допуская с такими оговорками истинность предпосылок, что художественные произведения являются «достоянием всего народа» и их хозяин должен знать, чем он владеет, я решительно отрицаю, что этот хозяин мог бы добиться настоящего толка в данном деле и что такая его постановка приведет к сохранению, а не к гибели самого «достояния». Вопрос это тонкий и особенный. Владение художественным памятником нельзя приравнивать к владению всякими иными ценностями. Здесь личность владельца, его «душа», носит характер, слишком тесно связанный с имуществом, здесь устанавливается между вещами и личностью обладателя совершенно особенный контакт, разрыв коего не только может нарушить благополучие и всякий смысл существования обладателя, но и самым роковым образом отзовется на вещах, то, следовательно, с величайшей осторожностью надо предвидеть в этой сфере: бегемоту, чтобы ни говорил А.В.Луначарский, нет места в посудной лавке, и его надо держать на большой от нее дистанции.

Да и какой имеет смысл хотя бы произведение учета всех художественных вещей, когда, в сущности, они всегда будут полезны и дороги лишь немногочисленной избранной кучке. Я первый сторонник музеев, но сам признаю, что музейная сеть — величайшее и нелепое зло. Считать каждую поповскую[16] чашку, каждый рисуночек, каждую гравюру за «музейную вещь» — это значит пожелать объять необъятное, обюрократить государство, обречь на тяжелое расстройство пищеварения, а главное, это значит погубить тысячи и сотни тысяч предметов, только что признанных «народным достоянием», а, следовательно, подлежащих сбережению. Погибнуть эти вещи должны от двойных причин: во-первых, в страхе перед органами регистрации (безвредную опись специально не составишь), или в результате подпольного хранения и обмена художественных произведений, потери будут неисчислимыми, не подлежащими какому-либо учету. Погибнут они уже потому, что перестанут отвечать своему прямому назначению, их запрут в секретные хранилища или припрячут в погонных километрах картинных галерей и т. д.

Сейчас часть вещей в музеях, часть не в них — это вполне нормальный порядок, ибо одна сторона как бы дополняет другую в отношении научной, так и эстетической (кому что нужно), а главное, сберегается, если уже часть вещей будет собрана. Я, впрочем, думаю, что беру на себя лишний труд, доказывая очевидное. Кто из серьезных людей (из не-Ятмановых) станет спорить, что искусству тем лучше, чем свободнее оно пронизывает всю толщу общественной жизни. Сторонникам преклонения перед рабочим классом следовало бы мечтать, чтобы и в пролетарской среде оно сохранялось. Несколько иначе обстоит дело с произведениями исключительными…»

Сегодня на очередном заседании Совета хранителей Эрмитажа согласно моей рекомендации решено приобрести картину Караваджо «Бахус» за 100 тысяч рублей. Вот текст моего представления.

«Совещание Картинной галереи Эрмитажа выступает с предложением приобретения картины Караваджо «Бахус», опираясь на следующие соображения.

Принадлежность картины кисти основателя «натурализма» представляется безусловно достоверной. Начиная от технических приемов, кончая концепцией в целом, все говорит о том, что мы имеем произведение автора «Корзины фруктов» миланской Амброзианы, берлинского «Амура-победите-ля» и картин в церкви Сан Луиджи деи Франчези. Особенно характерна для мастера трактовка тела и гроздей винограда, служащая отличительными атрибутами бога вина. Вполне в духе Караваджо и освещение картины. Если оно и не соответствует пресловутому «погребному» освещению, обычно ставившемуся в упрек художнику критиками академического толка, то все же оно отличается той резкостью, которая давала мощному кователю форм возможность их выявлять с особой пластической определенностью. При этом, однако, особенный интерес придает данной картине именно то, что в ней сделана поражающая передовитостью своего достижения попытка решить проблему реалистического пленэра. Особенно прекрасны при всей своей сдержанности столь полнозвучные отношения тонов лица, венка из виноградных листьев и пейзажных далей — к небу, покрытому плотной пеленой облаков.

Интерес к картине возрастает, если обратить внимание на то, что перед нами, по всей вероятности, та самая картина мастера, о которой упоминается в биографическом очерке, посвященном основателю натурализма, современника Караваджо Балионе в его книге о папе Урбане. Относящиеся сюда строки гласят: «И первой картиной, написанной Микель Анджело Америго по прибытии в Рим и переезде в дом художника Джузеппе Чезари, был «Бахус» с различными гроздьями винограда, сделанными с величайшим старанием в несколько суховатой манере». Основываясь на тексте того же очерка, создается почти полная уверенность в том, что мы имеем в данном случае автопортрет юного мастера, вынужденного в те дни из-за неимения средств на наем натурщиков пользоваться собственным отражением в зеркале, дабы писать согласно своим принципам, не отступая ни на шаг от природы.