Госпожа сочинительница (новеллы) - Елена Арсеньева

Началось новое разбирательство, к которому были привлечены не только березовские ссыльные, но и дядья князя Ивана: Василий Лукич, Иван и Сергей Григорьевичи. Причем Сергей Григорьевич был уже помилован императрицей по протекции тестя своего, петровского сподвижника, знаменитого Шафирова, и даже назначен послом в Лондон, однако выехать туда не успел, был остановлен – и разделил участь соучастников по делу о подложном завещании.

8 ноября 1739 года Долгорукие были преданы мучительной казни четвертованием на Скудельничем поле близ Новгорода.

В последние минуты жизни князь Иван держался на редкость мужественно.

Вот то, о чем не знала Наталья. Но, видимо, сердце подсказало ей, что милого друга на свете уж нет. В конце 1739 года она подала «доношение» на высочайшее имя с просьбой: если муж ее жив, пусть ей позволят разделить его судьбу, если нет, то умоляет она постричь ее в монахини.

Ответ пришел на диво быстро – всего через полгода. Тут-то и узнала Наталья о печальной участи любимого мужа. А заодно – о том, что она и дети ее полностью помилованы и им дозволено вернуться в Россию, жить у старшего брата Петра Борисовича.

Пути в те времена были так долги, что Наталья прибыла в Москву лишь 17 октября 1740 года – отчего-то судьба так распорядилась, что это оказался именно день смерти ее гонительницы Анны Иоанновны.

Жизни под присмотром братьев у Натальи не получилось: там шли споры о громадном наследстве графа Шереметева, из которого несчастной сестре уделили только одну деревеньку. Однако немедленно постричься в монастырь она тоже не смогла, хотя и собиралась, – нужно было позаботиться о воспитании сыновей.

Разумеется, в общество Наталья уже не вернулась и лишь со стороны наблюдала за теми переменами, которые происходили в России. После краткого междуцарствия Анны Леопольдовны на престол взошла Елизавета Петровна, помиловавшая всех Долгоруких (хотя они в свое время и ей немало попортили кровушку и однако даже княжна Екатерина была возвращена в Москву и выдана замуж за Якова Брюса), но наказавшая всех клевретов прежнего царствования. Пострадали и Бирон (хотя ему за всегдашнюю тайную к царевне Елизавете любовь досталось еще не слишком-то тяжело, а дочери его потом воспитывались при дворе), и Остерман, и вице-канцлер Головкин, и Лопухины. А Волынский, за сына которого так старательно пытались когда-то выдать Наталью Борисовну, сложил голову на плахе еще при Анне Иоанновне. Многие из прежних врагов, впрочем, и сами умерли, да от их участи Наталье было ни жарко, ни холодно. Месть ее никогда не грела, не радовала, так же, как не обрадовали ее собственные, вдруг с неба свалившиеся успехи среди мужчин. Загадочная и прекрасная (она все еще была очень красива, несмотря на перенесенные тяготы) вдова, живущая хоть и в миру, но сущей монахиней, затворившаяся в своем селе Волынском под Москвой, часто бывавшая по приглашению императрицы и в Покровском, привлекала их. Великий князь и будущий наследник российского престола Петр Федорович был влюблен в нее, даром что прекрасная княгиня была на четырнадцать лет старше… Но ни на чьи чувства Наталья более не ответила, никакого предложения о браке не приняла. Ее поддерживал, ей помогал младший, любимый брат Сергей Петрович Шереметев. Все, что ее в жизни заботило, была лишь участь сына Михаила (Дмитрий рос болезненным и слабым, видно было, что он не жилец на белом свете). Михаил выучился, повзрослел, затем Наталья приискала ему жену – княжну Голицыну. Та, впрочем, вскоре умерла, и тогда Наталья женила Михаила на баронессе Анне Николаевне Строгановой.

Теперь она могла почувствовать себя вполне свободной от мира и в 1758 году уехала вместе с младшим сыном в Киев, где постриглась во Фроловском женском монастыре с именем Нектария. Из тиши своей монастырской кельи она приветствовала воцарившуюся на роскошном троне Екатерину II и получила от нее благосклонный ответ: «О сыновьях ваших будьте уверены, что по справедливости милостию и покровительством моим оставлены не будут. Впрочем, поручаю себя молитвам вашим и пребуду вами всегда благосклонна…»

От покинутого мира оставалось у Натальи одно дело, за которое она взялась бы еще в Березове, когда бы способствовали тому условия. Ей давно хотелось написать историю своей великой любви, рассказать людям о том, сколько жертв любовь от человека требует и каким счастьем награждает.

Счастьем и горем…

Просил написать о ее жизни и сын Михаил. Тогда, в 1767 году, Наталья взялась за свои «Своеручные записки». И выпустила на свет божий те тайные признания, которые многие годы бережно лелеяла в душе своей:

«И я была человек, все дни живота своего проводила в бедах и всё опробовала: гонения, странствия, нищету, разлучение с милым, всё, кто что может вздумать… Во всех злополучиях я была мужу своему товарищ; и теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла. Бог тому свидетель: всё, любя мужа, сносила; сколько можно мне было, еще и его подкрепляла… Он всего свету дороже был. Вот любовь до чего довела! Всё оставила: и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним, и скитаюсь. Этому причина – вся непорочная любовь, которой я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он один в сердце моем был. Мне казалось, что он для меня родился и я для него и нам друг без друга жить нельзя. И по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моего, что он дал мне знать такого человека, который того стоил, чтоб мне за любовь мою жизнию своею заплатить…»

Каждый любящий убежден: так, как он, никто не любил и любить не может, таких признаний никогда еще не исторгало ничье сердце!

Это правда: никто так не любил и любить не сможет, как любила Наталья Долгорукая, и ничье сердце никогда не исторгало таких признаний.

Обманутая снами

(Евдокия Ростопчина)

Я знала, она погубит тебя! Я это знала всегда!

Графиня Евдокия резко села и уставилась на сияющий в углу огонек. Не сразу поняла, что это слабо светится лампадка, которая одна рассеивала ночную тьму спальни. Почудилось, именно этот блик она только что видела во сне. Он привиделся отблеском солнечного сияния, который заиграл на обнаженном лезвии кривой сабли…

«Ятаган, – вспомнила графиня Евдокия, – эта сабля называется – ятаган».

Кривой ятаган взлетел над головой окровавленного, покрытого пылью человека… русского офицера, и Евдокия Петровна отчетливо разглядела его исполненное отчаяния лицо. Только что на его глазах погиб почти весь его отряд, и к этой гибели людей привел он, его безрассудство, его самонадеянность!