Большая восьмерка: цена вхождения - Анатолий Уткин

14 июля 1990 г. канцлер Гельмут Коль прилетел в Москву. Вот его карты: 400 тысяч войск (на 100 тысяч меньше, чем в текущий момент); обещаны 3 млрд. долл. кредитов Советскому Союзу; выплата 730 млн. долл. за содержание советских войск в ГДР. Встретив Коля в загородной резиденции, Горбачев сказал: «Мы получили несколько орешков, но у нас хорошие зубы»311. Горбачев сказал, что готов к быстрому движению в направлении германского единства. Теперь, после окончания партийного съезда, у него развязаны руки.

После обеда оба они вылетели в Ставрополь. В полете беседовали о величине бундесвера. Внизу лежала земля, захваченная германской армией в 1942 г. В Ставрополе Горбачев показал Колю свой кабинет первого секретаря крайкома. Они прогулялись по любимым улицам ставропольца. Все это в 1942 г. было германской зоной оккупации. Пожалуй, наиболее впечатляющим было поведение Горбачева накануне, возможно, важнейшего решения его как лидера своей страны — о воссоединении Германии. Он повез канцлера Коля в родной Ставрополь, провел по самым дорогим его сердцу улицам.

Вечером Горбачев и Коль вылетели вертолетом в горный курорт Архыз — маленькую горную резиденцию. Горбачев говорил о детстве и сокровенном. Говорил ли он о будущем Европы, о будущем Организации Варшавского Договора, о связях Восточной Европы с СССР? Нет. Ему, как и предшественникам, важно было «заглянуть в глаза», получить моральный кредит, удостовериться.

Горбачев говорил, что новые цифры для бундесвера облегчают ему жизнь. Коль обещал, что Советской армии будут предоставлены 3–4 года пребывания на немецкой земле для подготовки ухода. Когда советские войска уйдут, Германия поможет их реинтеграции в советское общество. Горбачев потребовал, чтобы на земле Восточной Германии не было ни иностранных войск, ни ядерного оружия.

На следующий день Горбачев на совместной пресс-конференции объявил: «Нравится нам это или нет, но придет время, когда объединенная Германия войдет в НАТО, если таковым будет ее выбор. Тогда Германия, если того захочет, сможет сотрудничать с Советским Союзом». Пораженный Коль ответил коротко: «Это прорыв, фантастический результат». В определенном смысле именно этот момент можно назвать окончанием «холодной войны».

Коль, по его собственному выражению, был поражен внезапным полным согласием Горбачева. Канцлер готовился к долгим и трудным переговорам с Горбачевым. Сам Горбачев признает в мемуарах, что удовлетворился мнением Коля, что «следует стремиться к большей синхронизации общеевропейского процесса и процесса объединения Германии». И ничего больше. Как пишет Добрынин, «понадобилось только полгода, чтобы сдать все позиции. Его как бы парализовала волна перемен, которая прокатилась по странам Варшавского Договора. Его сбитые с толку коллеги по Политбюро наблюдали (одни с гневом, другие пассивно), как одна за другой бывшие соцстраны порывали с СССР союзнические отношения, которые их связывали в течение жизни целого поколения… Горбачев растерянно наблюдал за последствиями своей собственной политики. Встревоженный Генштаб бил тревогу по поводу дезинтеграции Варшавского Договора, обращал внимание Горбачева на проблемы обеспечения безопасности нашей страны…Горбачев лихорадочно повторял свой основной тезис о взаимном с Западом поиске «новой системы безопасности для новой Европы». Однако Запад не проявлял готовности к совместным практическим шагам, хотя на словах охотно поддакивал ему312.

На обратном пути немцы ликовали безмерно. В Белом доме президент Буш объявил решение Горбачева «принятым в лучших интересах всех стран Европы, включая Советский Союз». 17 июля Буш говорил с Горбачевым по телефону на протяжении 45 минут. Формально он должен был рассказать о лондонской встрече «семерки». Но в центре всеобщего внимания была Германия. Обсуждали и XXVIII съезд. Буш был полностью солидарен с Горбачевым. Но стоило тому заикнуться о финансовой помощи, как Буш предпочел завершить разговор.

Когда государственный секретарь Джеймс Бейкер, заправляясь в Шенноне, узнал о случившемся, он был поражен. Он ожидал еще долгих переговоров. «Решив так быстро в пользу объединения Германии и ее членства в НАТО, Горбачев постарался выбить из немцев максимальный кредит; из немцев, которые отныне доминировали в Европе», — так пишут американцы Бешлосс и Тэлбот313.

Некоторые помощники Шеварднадзе советовали ему изобразить решение по Германии как принятое совместно с другими советскими руководителями — с такими германистами как Валентин Фалин и Николай Портуталов в секретариате Центрального Комитета и Юлий Квицинский в Министерстве иностранных дел. Пусть и они несут свою долю ответственности за принятое решение. Но Шеварднадзе боялся, что в этом случае данные лица встанут «насмерть» против неразделяемого ими варианта, и это поднимет крутую волну в Москве. В результате Шеварднадзе именно на себя взял задачу убеждения Горбачева в приемлемости приятия объединенной Германии как члена НАТО.

Позднее Портуталов отнесет роковое решение к крайне непрофессиональному ведению дел Горбачевым во время обсуждения германского вопроса в Белом доме: «Случившееся было столь непрофессиональным, столь неожиданным, что все мы были поражены. Конечно, сейчас это смотрится, как говорят французы, все к лучшему. Но это смотрелось ужасным и скандальным. Мы могли и должны были принять военный статус для Германии во французском духе (то есть, не подчиняясь военному командованию НАТО.—А.У.). Это не было сделано, потому что Шеварднадзе оказывал давление на Горбачева — «сделать уступки, приближаясь к американской линии»314.

Впавший в отчаяние Валентин Фалин говорит, что Шеварднадзе предоставил Горбачеву «список позитивного», что даст объединение Германии в НАТО. Зная позицию Фалина, его, главу международного отдела ЦК, исключили из переговоров. По мнению Фалина, Шеварднадзе получил от германских промышленников «секретную финансовую помощь». Фалин называет Шеварднадзе «самым ценным американским агентом влияния».

Бессмертных считает германское решение наиболее важным для Горбачева в его внутренней среде. Это «наиболее ненавидимое явление в советской внешней политике, и оно останется таковым на десятилетия».

На смену Горбачеву

9 июля 1990 г. Буш принимал «большую семерку» в техасском Хьюстоне. Главным был вопрос о помощи Советскому Союзу. Деннис Росс еще в Кэмп-Дэвиде спросил Примакова, сколько Горбачеву нужно. Три года по 20 миллиардов долларов в год. Коль и Миттеран лоббировали сумму в 15–20 млрд. долл. Против были Буш, Тэтчер, Тосики Кайфу. Было решено послать в СССР группу специалистов, которая определила бы потребности страны. По существу это был вежливый отказ Горбачеву. Прежде «не знавшая предела» дружба Буша с Горбачевым нашла свой предел весьма быстро.'

Наряду с дипломатическими контактами в рамках 2+4 Бейкер и Шеварднадзе встречались каждую неделю. На встрече в Иркутске 1–2 августа 1990 г. высшие дипломаты осмотрели весь tour d'horisont, региональные конфликты в Афганистане, Камбодже, Центральной Америке, Южной Африке, на Африканском Мысу, на границе Индии и Пакистана, между двумя Кореями. Важен был дух переговоров — обе стороны называли противоположную партнерами и со всей серьезностью стремились разрешить все конфликты. При завершении этих переговоров случилось непредвиденное: Ирак вторгся в Кувейт, и Шеварднадзе встретился с Бейкером в аэропорту Внуково-2 и осудил агрессию Багдада (это было существенно в свете особых отношений Москвы и Багдада).

Горбачев еще не знал, что, с точки зрения американцев, он уже отыграл свою партию, и американцы уже ищут ему замену среди более склонных воспринимать американские пожелания политических деятелей СССР. Ельцин грозил развалить Советский Союз, и в этом он был для американцев бесценен. И президент, и государственный секретарь уже завязали связи с мэрами Москвы и Петербурга — Гавриилом Поповым и Анатолием Собчаком. Буш и Бейкер восславили «новое поколение реформаторов».

Во время встречи с Шеварднадзе в Париже 18 июля 1990 г. Бейкер информировал своего визави, что Соединенные Штаты намереваются укрепить контакты с Ельциным и его окружением. К удивлению Бейкера, новость не смутила Шеварднадзе, он словно был готов к тому, что американцы, вопреки всем славословиям, сдадут Горбачева. И Шеварднадзе явно думал о Грузии — своем запасном варианте. Ельцин развалит страну надежнее.

Именно в этот момент официальный представитель Горбачева Аркадий Масленников предостерег Соединенные Штаты от предоставления противникам Горбачева «поощрения и помощи»: это будет «вмешательством в советские внутренние дела и будет нетерпимым».

Но Шеварднадзе достаточно отчетливо понимал, что тесно связан с Горбачевым — и, при всех вариациях «хитрого лиса», без Горбачева ему, скорее всего, придется покинуть советскую государственную сцену. «Шеви» был повязан и был обязан защищать «Горби».