Семена огня - Владимир Свержин

Он мчал, как никогда прежде, — и это совсем не походило ни на конные прогулки в Булонском лесу, ни даже на охоты в замке его дяди. Мчал в радостном возбуждении, в предчувствии невероятного приключения, пока конь не вынес его на вершину невысокого холма — очередного на его пути. Бастиан придержал скакуна, начиная спуск, и тут же заметил, что впереди, так же, как и он, во весь опор мчат всадники в багровых плащах цветов стражи Форантайна.

— Вот так встреча, — прошептал он, активизируя связь. — Господин инструктор, впереди я вижу троих всадников, скорее всего, они скачут в Реймс сообщить о событиях в замке.

— Шо ж, у этой новости есть одна положительная сторона.

— Какая же? — удивился стажер.

— Зрение у тебя хорошее.

Ведь это же прекрасно, Бастиан! Ну шо ты завелся, шо тебя так удивляет? Люди опешили, впали в депрессию, сидели в ней, вылезти не могли — двор залили горючими слезами, и, не зная, шо им дальше делать, помчались искать жилетку, чтобы в нее поплакать. Шо тебе в этом кажется противоестественным? Люди сверху, кони снизу — все по уставу.

И тут вдруг едешь ты, весь из себя такой молодой, целеустремленный, настоящий Фауст в его патронном исполнении. Тобой можно лобовую броню танка пробивать, если, конечно, по дороге встретятся. Не мандражируй, рупь за сто, у них сейчас это куда лучше получается. Расправь плечи, свет во взоре, улыбка на устах — и вперед, неси истину в массы. И, как говаривали наши классики: пусть никто из обиженных не уйдет!

— Должно быть, вы имели в виду: «Пусть никто не уйдет обиженным»?

— О, ты и это читал? Умница. Короче, действуй по обстоятельствам. Выбор формулировки за тобой.

Бастиан трижды вдохнул и выдохнул, придавая себе спокойный и уверенный вид, прошептал: «Господи, помилуй мя, грешного» — и пришпорил коня.

— Стойте! Стойте! — кричал он во весь голос, и ветер, добровольно навязавшийся ему в попутчики, нес эти слова, опережая самого быстрого коня. Всадники в багровых плащах удивленно остановились. Порою весть догоняет весть, кто знает, может быть, вовсе и не надо отправляться в Реймс, и все невзгоды уладились сами собой. Но когда они разглядели, кто именно зовет их, руки вояк сами собой потянулись к мечам.

— Приказываю вам остановиться! — голос менестреля приобрел властную мощь, он выдернул из поясной сумы пергамент. — Узнаете печать?

Всадники продолжали смотреть с подозрением, но ладони с рукоятей убрали. Конечно, не опознать печать своего господина они не могли. Римская гемма с орлом Юпитера была прекрасно известна во всех франкских землях.

— Так и что с того? — пробасил один из воинов. — Может, вы мессира Пипина умертвили и перстень с него мертвого сняли.

— Глупцы! — надменно скривил губы Бастиан. — Если бы это было так, разве бы стал я догонять вас? А если бы и догнал, пусть даже случайно, то уж точно попытался бы скрыться или отправить назад в замок. К чему убийце лишние свидетели? Я же стою перед вами и приказываю именем вашего господина: сопровождайте меня в Реймс, ибо новость, которая тут заключена, имеет для него важнейшее значение!

Бастиан потряс свитком. Люди в багровых плащах глядели на него с подозрением, но, похоже, не знали, что предпринять. Оно ведь, неровен час, а вдруг правду говорит?

— Что ж такого случилось-то? — искоса поглядывая на подозрительного гонца, спросил один из воинов.

— Доблестный мессир Пипин Геристальский, — звучным бархатистым голосом нараспев провозгласил Бастиан, — майордом Нейстрии, хранитель закона и опекун наследного принца, находясь в ясном уме и твердой памяти, по доброй воле, с величайшим почтением и трепетом душевным, присягнул доброму господину и повелителю Дагоберту, сыну Дагоберта из рода Меровеев. Ныне же он повелевает всем, кто держит его руку, кто не враг отечеству и Божьему слову, преклонить колено, и на оружии, — как велит обычай предков, и на кресте, — как учит матерь наша христианская церковь, принести клятву верности законному господину и повелителю.

Ла Валетт на мгновение умолк, а затем, не давая слушателям опомниться, прикрикнул с появившейся невесть откуда властностью:

— Ну, что рты пораскрывали? Скачем быстрее! Нам надо как можно раньше попасть в Реймс!

Сумерки сгущались над лесом, превращая деревья в подобия замерших чудовищ, приглушая дневное птичье чириканье и давая волю долгим заунывным песням волчьей стаи.

— Надо становиться лагерем, — оглядывая все менее и менее различимые окрестности, напомнил Карел зе Страже. — Кони устали, да и люди. Вон, мадам Гизелла…

— Мы поедем дальше, — с непреклонной твердостью отрезал принц Дагоберт. — Сейчас нет времени для остановок.

— Куда дальше? — насупился сэр Жант. — Дорогу едва видно. Того и гляди, собьешься, а чащобы здесь — не приведи Господь. Или конь ногу поломает, или сам в болото угодишь.

— У нас мало времени, — упрямо твердил отрок. — Уже скоро полночь.

— Очень метко сказано, — вмешался Лис. — Я тоже внимание обратил: как темнеет, так скоро полночь.

Дагоберт метнул на Рейнара гневный взгляд.

— Это не обычная полночь.

— Неужели мы сегодня переводим солнечные часы на летнее время?

— Я не ведаю, о чем вы говорите. Наступает девятый день.

— Я и первые-то семь помню с трудом. Особенно те, когда Господь только-только твердь от воды отделил и всяких там рыб с гадами создавал.

Принц молча хлестнул коня, и тот понес галопом.

— Ну вот, обиделся, — печально вздохнул Лис. — Так, вы тут не скучайте пока, а я поеду, догоню малолетнего повелителя, шо-то он нынче не в духе.

Скачка продолжалась недолго. Дагоберт остановил коня и повернул его поперек дороги, загораживая путь.

— Вы что же, намерены издеваться надо мной, мастер Рейнар? Это кажется забавным?! Я понимаю, что вы не тот, за кого себя выдаете, но мне совершенно безразлично, кто вы на самом деле! Но никому не позволено и никогда не будет позволено глумиться надо мной!

— Господь с вами, и в мыслях не было! — Лис улыбнулся. — Прости, если обидел. Сэр Жант дело говорит, люди и кони устали, они ведь не драконьей породы, им нужен отдых.

— Девять дней тому назад убили моего отца, вернее, того, кого я называл отцом. Если быть точным, сегодня наступают девятые сутки. Если считать по календарю. Но перерождение человеческой сущности в драконью происходит не по календарю, не по церковным службам, а миг в миг. Я не ведаю точно, когда умер отец, и не могу сказать, в какой момент он обратится в дракона. Более того, ни я, ни ты, ни кто другой из нас не может поручиться, что известия о присяге этого ничтожества Пипина уже достигли или вскорости достигнут слуха его сестры. А даже и в этом случае — кто может поручиться, что ее ярость и буйный нрав не возобладают над разумом, что она позабудет о грядущем воплощении мертвого повелителя?!