Имя мне – Красный - Орхан Памук

– Какое совпадение, мастер! – воскликнул Кара. – Мы с женой тоже очень любим это место сказки.

– А я тебе сейчас рассказываю не сказку, а быль. Слушай дальше. Художник изобразил дочь падишаха не в образе Ширин, а в виде одной из недиме[96], которые помогают Ширин, играют на удах, накрывают трапезу на траве. Просто в ту минуту, когда ему явилась красота, он как раз рисовал эту недиме. Красота Ширин поблекла, затененная дивной прелестью изображенной в уголке недиме, и гармония рисунка оказалась нарушенной. Обнаружив свою дочь на миниатюре, падишах пожелал найти нарисовавшего ее мастера. Однако хитрый художник, опасаясь гнева владыки, изобразил недиме не в своем обычном стиле, а в новом, никому неведомом, чтобы невозможно было догадаться, кто над ней потрудился. Ведь к рисунку, кроме него, приложило руку множество других художников.

– И как же падишаху удалось выяснить, кто именно нарисовал его дочь?

– Он внимательно рассматривал уши.

– Чьи уши? Своей дочери или девушки на рисунке?

– Ни те ни другие. Действуя сперва по наитию, падишах стал листать книги, изготовленные в его мастерской, и тут вспомнил кое-что такое, о чем ему на самом деле давно уже было известно: каким бы мастерством ни обладал художник, уши он все равно каждый раз рисует по-своему и одинаково. И неважно, чье лицо он при этом изображает – падишаха, ребенка, воина, скрытое покрывалом лицо Пророка или даже рожу шайтана. Любой художник на каждом рисунке изображает уши одинаково. Это словно бы его тайная подпись.

– Почему же так получается?

– Тут вот какое дело: рисуя лицо, художник заботится в первую очередь о том, чтобы придать ему правильное выражение, о том, чтобы лицо было похоже или, напротив, не похоже на лицо того или иного живого человека, и о том, наконец, чтобы изображение приближалось к представлениям о совершенной красоте и соответствовало старым образцам. Когда же доходит очередь до ушей, художник не пытается подражать ни другим мастерам, ни устоявшемуся образцу. Не смотрит он и на настоящие уши. Он рисует, не задумываясь и не прилагая никаких усилий, – по памяти.

– Но разве большие мастера не рисуют по памяти вообще все, не глядя на настоящих людей и коней, на настоящие деревья?

– Верно. Но это другая память. Она приходит после долгих лет вдумчивой работы и размышлений. Мастер, увидевший за свою жизнь достаточное количество настоящих и нарисованных лошадей, очень хорошо знает, что, если он будет смотреть на коня из плоти и крови, это только повредит совершенному образу, существующему в его голове. Нарисовав за свою жизнь десятки тысяч лошадей, мастер рано или поздно понимает – душа и опыт подсказывают ему, – что он уже вплотную приблизился к тому, чтобы изобразить лошадь такой, какой ее задумал Аллах. В рисунке лошади, сделанном в мгновение ока по памяти, заключено мастерство, знание и тяжелый труд; эта лошадь близка к лошади Аллаха. Но когда художник рисует уши, его рукой не водят накопленные за долгие годы знания. Он ни о чем не думает, не обращает внимания на то, что делает, а потому уши всегда выходят с изъяном, а значит – не похожими на те, что рисуют другие художники. Получается своего рода подпись.

Послышался шум шагов. Это подчиненные начальника стражи заносили в бывшее помещение книжной мастерской страницы, обнаруженные в домах каллиграфов и художников.

– Собственно говоря, уши и есть изъян человека, – сказал я, пытаясь заставить Кара улыбнуться. – У всех они разные, и у всех, что ни говори, уродливые.

– А что случилось с художником, которого выдали нарисованные им уши?

Я не сказал, что его ослепили, чтобы Кара не загрустил еще больше.

– Он женился на дочери падишаха. С тех самых пор этой уловкой, известной как «способ недиме», пользуются многие ханы, шахи и падишахи, желающие отличать работу одного художника из своей мастерской от работ другого. Способ этот хранится в тайне, чтобы по самому маленькому рисунку можно было определить, кто его сделал, как бы мастер ни отпирался. Самое главное – найти какую-нибудь мелкую подробность, не занимающую на рисунке главенствующего положения и часто повторяющуюся, такую, которую рисуют быстро, ибо не придают ей особого значения. Это могут быть уши, кисти рук, травинки, листья, конские гривы или копыта, даже ногти. Однако учти, что уловка срабатывает только в том случае, если сам художник не знает, что та или иная мелкая подробность превратилась в его тайную подпись. Усы, например, использовать нельзя, поскольку многие художники, зная, что рисуют усы по-своему, сознательно используют их в качестве скрытой подписи. А вот брови – можно, на них никто не обращает внимания. А теперь давай-ка посмотрим, кто из молодых мастеров прошелся своим пером и кистью по рисункам покойного Эниште.

Мы положили рядом рисунки, сделанные в разной манере для двух столь не похожих друг на друга книг, одна из которых, книга покойного Эниште, готовилась тайно, а другая, «Сурнаме», посвященная празднеству по случаю обрезания наследника престола, – открыто, под моим руководством. Внимательно рассматривая миниатюры с помощью увеличительного стекла, мы обнаружили следующее.

Первое. Прежде всего мы обратили внимание на один из рисунков для «Сурнаме», изображающий проход мастеров-меховщиков мимо султана, который наблюдает за шествием с галереи построенного по случаю праздника небольшого дворца. Один мастер, одетый в красный кафтан и подпоясанный фиолетовым поясом, несет шкуру лисицы с головой. Пасть у лисицы открыта, все зубы тщательно прорисованы. Точно такие же зубы мы обнаружили у шайтана из книги Эниште, то есть у того несчастного создания, полушайтана-полудэва в самаркандском стиле. Оба рисунка вышли из-под пера Зейтина.

Второе. В один из самых веселых дней празднества под окном, из которого султан наблюдает за шествием по Ат-Мейдану, появляется толпа воинов с пограничных рубежей; одежды у них разорваны, вид – изможденный. Один из них говорит: «О повелитель! Мы, твои храбрые воины, сражались с неверными во имя ислама, попали в плен и смогли освободиться, только оставив в заложниках наших близких. Однако, прибыв в Стамбул, дабы собрать деньги на выкуп, мы обнаружили, что здесь так все подорожало, что сделать это у нас нет никакой возможности. Для того чтобы освободить наших близких из рук неверных, нам нужна твоя помощь: дай нам либо золота, либо пленников, чтобы мы могли произвести обмен». За султаном, несчастными воинами и двумя послами, персидским и татарским, одним глазом наблюдает ленивая собака; ее когти, безусловно, нарисованы той же рукой, что и когти другой собаки, изображенной в углу рисунка из тайной книги, который рассказывает о приключениях монеты. Это работа Лейлека.

Третье. Рядом с акробатами, кувыркающимися перед султаном, и жонглерами, катающими по шестам яйца, сидит на красном ковре бритоголовый босоногий человек в фиолетовом жилете; он бьет в бубен, и пальцы у него сложены точно так же, как у женщины, держащей круглый поднос на красном рисунке из книги Эниште. (Зейтин.)

Четвертое. Вот мимо султана проходят дворцовые повара, толкая перед собой телегу, посередине которой на огне стоит огромный котел, а в нем готовится долма с мясом и луком; синие камни на розовой земле, по которой ступают повара, нарисованы той же рукой, что и красные камни на лазоревой земле, над которыми движется, не касаясь их, полупризрачное существо, названное Эниште Смертью. (Келебек.)

Пятое. Персидский посол долго пытался убедить нашего султана, повелителя вселенной, что шах испытывает к нему исключительно дружеские и братские чувства; когда же татарские гонцы принесли весть о том, что персидское войско готовится к новому походу против Османского государства, разъяренная толпа в мгновение ока сровняла с землей роскошный особняк, в котором жил посол, и ринулась на Ат-Мейдан, чтобы растерзать его самого. Водоносы бегут поливать площадь водой, чтобы прибить пыль; тут же появляются люди с кожаными бурдюками на спинах, готовые лить льняное масло на буйную толпу. На бегу водоносы и люди с бурдюками поднимают ноги точно так же, как бегущие воины на красном рисунке.

Последнее открытие принадлежало не мне, а Кара, хотя именно я, переводя увеличительное стекло с одной страницы на другую, руководил поисками. Однако Кара, страшась пыток и мечтая вернуться к ждущей дома жене, вглядывался в рисунки не менее внимательно. Так мы и провели все послеобеденное время, изучая девять рисунков из книги Эниште с помощью способа недиме и обмениваясь мнениями об увиденном.

Покойный Эниште ни одной страницы не доверил кому-нибудь одному из моих художников, к большинству рисунков приложили руку все трое. Стало быть, страницы часто путешествовали из дома в дом. На некоторых рисунках я обнаружил следы еще чьей-то руки и разозлился, подумав, до чего же бездарен гнусный убийца; однако Кара сказал, что эти осторожные мазки наносил Эниште, и мы не пошли по ложному следу. В конце концов стало совершенно ясно, что, если не считать несчастного Зарифа-эфенди, который делал для книги Эниште почти такие же заставки, как для «Сурнаме» (до чего же больно мне было это видеть!), и, насколько я могу судить, кое-где прошелся своей кистью по стенам, листьям и облакам, над рисунками работали только трое: Зейтин, Келебек и Лейлек. Лучшие художники дворцовой мастерской, мои любимые ученики, которых я пестовал с детских лет…