В поисках грустного бэби - Василий Аксенов

Сейчас я уже почти американец. Я привык к тому, что меня раньше раздражало, например, к запаху попкорна в кинотеатрах, к слабому американскому кофе, к тому, что футболом называется не-футбол, я привык ставить месяц впереди числа, говорить «у-упс» вместо «оп» и «ауч» вместо «ой», потряхивать кистью правой руки, будто обжегся, если что-нибудь непомерно дорого… Будучи американцем, я уже свободен от безоговорочного восхищения, я вижу не только светлые окна, но и затхлые углы моего нового дома, будучи им «почти», я все-таки временами почесываю себе башку: а не вышвырнут ли меня и отсюда за критиканство?

Вот Фернанде Эберстадт мое ворчание ведь явно не нравится. Сидит, дескать, в Вашингтоне какой-то развязный анархист, бывший «комсомольский хиппи», прохлаждается да еще денежки получает за критику американской массовой культуры.

Консервативная дама, впрочем, не высказывает своих соображений по поводу моего правового положения в этой стране, но вот К.-Е. Матиас из Атенса в ответ на мою статью в «Нью-Йорк тайме мэгэзин» пишет: «…Мы не выбросим Аксенова из нашей страны, но мы ответим более суровым возмездием на его мрачные размышления о нашей художественной жизни, мы будем игнорировать их!» Это заявление дает мне повод предположить, что, если Матиас вдруг смягчится и воздержится от «более сурового возмездия», меня все-таки выбросят.

Боги! Куда же мне тогда деваться, «куда нам плыть», ведь дальше вроде и некуда, ведь Америка же это вроде как бы last frontier [118], на которой предполагалось отбиваться до конца?…

«Круглые сутки нон-стоп» были напечатаны в Советском Союзе на пике детанта. Теплые капли разрядки шлепались на плеши государственных деятелей, в космосе соединились серпасто-молоткастый и звездно-полосатый корабли, и полковник Леонов, вопреки ожиданиям, не попросил в американском салоне политического убежища.

Теперь таких книг об Америке в Советском Союзе не печатают. В последние брежневские, андроповские и черненковские годы в советской прессе воцарилась одна лишь черная ложь. Альтернативность американского образа жизни советскому социализму выводит из себя вершителей «исторического прогресса». Примитивность лжи, очевидно, вполне устраивает заказчиков: новых умов она не заморочит, а призвана заморочить дальше уже замороченных, еще плотнее укрепить в их сознании знак Соединенных Штатов как извечного и окончательного врага.

В принципе та же идея, хотя и выраженная более изощренным способом, живет в антиамериканских высказываниях определенной советской литературно-бюрократической группы, известной теперь под условным наименованием национал-большевиков.

Для выражения своих идей нацболы часто используют жанр литературной критики. В этом поле нередко старается поэт Станислав Куняев, квазирусский (хоть и с татарской фамилией) враг мирового космополитизма. Бдительно он выискивает по страницам советской прессы мельчайших блох американофильства и космополитизма. Постоянное и пристальное внимание С. Куняева приковано к собрату по советскому поэтическому цеху Андрею Вознесенскому, он подкарауливает каждый неосторожный шаг этого «абстрактного гуманиста». Последний в поисках метафоричности, достойной, в самом деле, лучшего применения, сравнивает Россию и Америку с двумя ладонями, обхватившими лоб планеты.

«Две страны, две ладони тяжелые, предназначенные любви…» Легкий морозец политической пошлятинки пробегает по коже при чтении этих строк, однако не это волнует нацбола Куняева. Вознесенский виновен в том, что, оказывается, «предъявляет равный абстрактно-гуманистический счет разным системам», из коих Америка «олицетворяет в сегодняшнем мире культ насилия и террора», а Россия, очевидно, олицетворяет противоположное, то есть культ терпимости и либерализма. Две таких ладони вместе быть не могут, считает Куняев. Планета, стало быть, обречена на одноладонную любовь, бр-р-р…

Даже и в лучшие свои времена Америка, продолжает нацбол Куняев, не держала среди своих лозунгов идею любви, но культивировала насилие и захват. Вот вам пример — судьба коренного, то есть индейского, населения. В российской истории, стало быть, подобных примеров не найдешь, а завоевание Сибири, Средней Азии, Кавказа, Прибалтики, многочисленные разделы Польши были лишь распространением российской поглаживающей ладони.

Другой советский поэт того же направления Игорь Шкляревский в декларативной поэме тоже не обходит Америку своим вниманием. У него все-таки еще хватает совести вспомнить добрым словом американскую продовольственную помощь во время войны (обычно по этому поводу изрыгается лишь сарказм — мы-де воевали, а они-де только свиную тушенку давали), но и он предъявляет Америке какой-то, самым мягким образом говоря, дурацкий и наглый счет.

Америка, ты богатая,На бабах ты не пахала,Не воевала ты на своей земле,Наше горе твоим не измеришьСегодня ты все имеешь,Только — воображения хочу тебе пожелать:Нас не будет, и вам не бывать.

К американскому богатству нацболы относятся так, будто оно свалилось на США с неба, а не было создано колоссальным трудом народа, энергией и предприимчивостью дельцов, пафосом строительства принципиально нового в истории цивилизации, сильного, но либерального общества. Им кажется, что при раздаче богатства матушка-Россия была просто-напросто несправедливо обделена, а вот Америка при дележе нахапала.

Не лучше ли было бы не злопыхательствовать на чужое богатство, а всерьез подумать о своей бедности: откуда она?

Объявив древнее дело грабежа и разрухи величайшим событием в истории человечества, задушив собственную демократию в самом зародыше, беспрекословно подчинившись самой лживой и самой неумолимой власти, приняв самую идиотскую систему экономики, став диким пугалом всей земли, они не хотят даже задать себе вопрос: «кто же пашет на русских бабах?», а вот с рабской наглостью полаять через забор на богатого соседа — за милую душу!

В недостатке воображения, что здесь как бы предполагается Шкляревским, содержится и априорная агрессивность, нацеленность на уничтожение оппонента. Поэтическое же воображение нацболизма не выходит за пределы им же созданного обмана.

Вообще, в отношении Америки там, за Беринговым проливом, бытуют мифы собственного изготовления редкой устойчивости. Даже и высоколобые интеллектуалы нацболизма пребывают (не исключаю даже, что и искренне) в их плену. Для того чтобы расшевелить в данном случае американское воображение, не мешает оросить взгляд на то, как эти идеологи представляют себе интеллектуальную и литературную ситуацию в Соединенных Штатах.

Согласно нацболовской классификации (классификация — это главная одержимость марксизма всех времен; иной раз кажется, разреши ему все проклассифицировать, и он оставит человечество в покое), — итак, согласно этой классификации, культурные силы США делятся на две основные группы — космополиты и национально мыслящие. Нетрудно догадаться, к какой группе направляет нацболизм свои симпатии.

К «национально мыслящим» критик Селезнев относил таких писателей, как Фолкнер, Фрост, Колдуэл, Стейнбек, Уоррен. Уайдлер, Гарднер. Критик Петр Палиевский, что слывет вожаком нацболовской теоретической мысли, считает Фолкнера чем-то вроде американского Шолохова, хотя и в несколько ухудшенном варианте, ибо он «предлагал не больше, чем мог предложить: старые человеческие ценности», тогда как Шолохов был выше гуманизма, этого наследия «устаревшего девятнадцатого века».

Все— таки Фолкнер хорош как представитель глубинки, истинно народной жизни и, таким образом, как антипод космополитам-авангардистам типа Джойса. Выстраивая свою схоластическую схему, дьячки нацболизма объявляют суть современного конфликта: космополиты против России, космополиты против Америки, космополиты против мира, космополиты против самого бытия.

В американской культурной жизни, по мнению другого кита нацболизма Кожинова, существуют сейчас «здоровые возрожденческие» силы и «темные силы распада»; к последним относятся постмодернисты. К постмодернистам же, злокозненным, что язвительно противостоят «истинным ценностям американского народа», московский мудрец относит народ такого типа: Ален Гинзберг, Джек Керуак, Лоуренс Ферлингати, Курт Воннегут, Джером Сэлинджер, Джон Апдайк, Филип Рот. Норман Мейлер, Пигер Брукс. Джерри Рубин. Джеральд Дворкин. Пол Гудман, Дениз Левертов, Карл Шапиро. Процент еврейских имен, как мы видим, в списке «темных сил» весьма высок: так у нацболов всегда.

В том факте, что многих писателей из этого списка в шестидесятые и в семидесятые годы публиковали в СССР, Кожинову видится некое звено мирового космополитического заговора. Люди, публиковавшие их, делали вид, что имеют дело с бунтарями против капиталистического общества, а на самом-то деле их бунт направлен «в равной степени — а подчас даже в большей против социалистического образа жизни».