Гений кривомыслия. Рене Декарт и французская словесность Великого Века - Сергей Владимирович Фокин

я рассматривал эти вопросы, я хочу поместить здесь объяснение движения сердца и артерий, первое и важнейшее, что наблюдается у животных и по чему легко судить обо всех других движениях. А чтобы излагаемое мною легче было понять, я желал бы, чтобы лица, несведущие в анатомии, прежде чем читать это, потрудились разрезать сердце какого-нибудь крупного животного, имеющего легкие, – оно совершенно подобно человеческому – и обратили внимание на две находящиеся там камеры, или полости. Одна на правой стороне, и ей соответствуют две весьма широкие трубки, а именно полая вена, главный приемник крови и как бы ствол дерева, ветвями которого являются все другие вены тела, и вена артериальная, неправильно так именуемая, ибо в действительности это – артерия, выходящая из сердца и разделяющаяся на многие ветви, распространяющиеся по легким303.

Вместе с тем философ сознает, что механистическая медицина, сосредоточенная на человеческой машине, не дает доступа собственно к человеку, или мыслящему субъекту. В одном из писем к отцу Мерсенну Декарт признавал, что вот уже 11 лет занимается анатомией и вивисекцией животных, но так и не продвинулся в понимании причин того, почему при болезни человека бросает в жар:

Множество и порядок нервов, вен, костей и прочих частей какого-нибудь животного отнюдь не показывают, что одной природы недостаточно для их формирования, если предположить, что эта природа во всем следует точным законам Механики и что именно Бог навязал ей эти законы. Действительно, я рассмотрел не только все, что Везалий и прочие пишут об анатомии, но и множество более частных вещей, нежели те, о которых они пишут, каковые я заметил, самолично занимаясь вивисекцией различных животных. Это упражнение, которым я занимался в течение одиннадцати лет, и, полагаю, не найдется ни одного врача, который всматривался во все это так пристально, как я […] Но я все равно не знаю, смогу ли вылечить горячку. Ибо мне думается, что я знаю животное вообще, каковое никоим образом ей не подвержено, но не человека в частности, который ей подвержен304.

Итак, второй тип медицины связан с познанием человека в частности, каковой, в отличие от животного, определяется своей способностью мыслить. В этом плане Декарт делает столь решительный шаг, что современные историки идей полагают, что он предвосхищает то, что значительно позднее будут называть психосоматической медициной305. Действительно, философ остается верен механистическому взгляду на человека, но распространяет сам принцип поиска причины на такое сложносоставное образование, как собственно человек, «настоящий человек», пишет Декарт в «Рассуждении о методе», то есть соединение души и тела. Иными словами, если в акте радикального сомнения учреждается субъект, который мыслит, это значит, что причина расстройств человеческой машины, которые не связаны с прямым и грубым нарушением кровообращения (смерть на поле боя), находится в самой способности мыслить. Разумеется, Декарт не говорит прямо, что причина всех болезней находится в голове. Тем не менее эпистолярный диалог с принцессой Елизаветой представляет собой замечательное свидетельство разработки психосоматической медицины, подразумевающей восприятие болезни тела в свете особенностей душевного состояния. В этом смысле не будет большого преувеличения, если сказать, что для Декарта максима «я мыслю, следовательно, я существую» в медицинском плане могла бы приобрести такую форму: «я мыслю, следовательно, я здоров», при условии, разумеется, что я мыслю себя здоровым. На практике это означает, что следует мысленно настраивать себя на здоровье. И Декарт, обращаясь к принцессе, которая жалуется ему на недомогание, не без лукавства добавляет:

Ибо строение нашего тела таково, что некоторые движения в нем следуют естественно некоторым размышлениям: как это видно, когда стыд сопровождается покраснением лица, сострадание слезами, а радость смехом. И я не знаю мысли более свойственной для сохранения здоровья, нежели та, что заключается в сильном убеждении и крепком веровании в то, что архитектура наших тел настолько хороша, что ежели мы действительно здоровы, то нам не так легко заболеть, если, правда, не предаваться какой-то заметной крайности или если нам не вредны воздух или какие-то другие внешние причины; и что если нас настигает болезнь, то можно легко с нею справиться одной только силой природы, особенно когда мы еще молоды. Такого рода убеждение является, без всякого сомнения, гораздо более истинным и гораздо более разумным, нежели то, которое имеют иные люди, которые на основании отчета какого-нибудь астролога или врачевателя уверяют себя в том, что они должны умереть по истечении определенного времени, и только из‐за этого заболевают и зачастую даже из‐за этого умирают, что случалось на моих глазах с разными людьми. Но я непременно буду страшно опечален, если стану думать, что недомогание Вашего Высочества все еще длится; лучше будет надеяться, что оно совершенно прошло; и стремление в том увериться внушает мне страстное желание вернуться в Голландию306.

Итак, наши мысли, наши страсти, наши эмоции непосредственно сказываются на физическом состоянии нашей телесной машины. Последняя, разумеется, подвержена каким-то внешним воздействиям – жара, стужа, нездоровая пища, – но в принципе регулируется способностью свободно мыслить и, в частности, направлять мысль на приятные, располагающие к себе предметы. В эпистолярном диалоге с Елизаветой Декарт неоднократно формулирует это нехитрое правило психотерапии.

Таким образом, если мы принимаем, что два первых типа медицины не исключают, но дополняют друг друга, это значит, что Декарт, четко различая природу телесную и природу психическую, не просто допускает определенную форму дуализма, но и устанавливает преобладающее влияние психики на физику, из чего, в свою очередь, вытекает «психогенная» природа некоторых заболеваний. Вместе с тем, утверждая психосоматический взгляд на болезнь, Декарт не исключает работы с традиционной этиологией того или иного конкретного заболевания. Другими словами, Фуко был не совсем прав, полагая, что медицина Декарта подчинена чистому взгляду, скользящему по поверхности симптомов: само внимание к сокровенным страстям предполагает допущение о существовании участков непрозрачности души, темнот мысли, которые незримо окутывают искание совершенной ясности.

Но если философ, как и всякий человек, соединяет в себе человеческую машину, принадлежащую строю природы, и мыслящую субстанцию, устремленную к отысканию истины, где здоровье «является первым благом и основанием всех других благ», здравый смысл велит ему быть врачом самому себе, тем более что заурядные лекари зачастую не знают даже сотой доли того, что ведомо мудрецу. Таким образом, в дополнение к двум первым типам медицины, которые, в общем, соотносятся с проектом универсальной науки, в мысли Декарта формируется идея самолечения. Разумеется, она касается не сферы достоверных истин, освещенной божественным светом, но строя практического существования, где наряду со здравым смыслом царствуют заблуждения,