Дорога соли - Джейн Джонсон

— Нет, некоторые мужчины-кочевники очень даже ничего себе, — возражала Хафида. — Они благородные и интересные, особенно когда закутаны в свои платки цвета индиго.

Она завидовала сестре, поскольку Усман был очень красив, необычно одевался и обладал туарегскими ухватками благородного жителя пустыни. Ее же собственный жених отличался толщиной, невоспитанностью и грубостью, вдобавок оказался в два раза старше невесты.

— Это верно, на Усмана я не могу пожаловаться, — соглашалась Айша. — У него изысканные манеры, он ведет себя со мной так, будто я королева. Вот только бы ему почаще мыться. Но каковы женщины! Бесстыжие, ходят по городу с неприкрытыми волосами. Каждый мужчина может сколько угодно разглядывать их, а глазки у всех такие наглые, так и стреляют во все стороны. Сама видела: останавливает мужчину прямо на улице и начинает с ним разговаривать!

— Прямо сучки во время течки! — шамкала ртом мама Эркия. — Перед каждым в темном переулке готовы задрать юбку. А мужчины бегают за ними, как кобели с торчащими шишками. Ни стыда ни совести, никаких моральных устоев! В мечети ни одной из них ни разу не видела.

— С этой тварью все будет по-другому, даю слово, — сказала Айша, со значением глядя на Мариату. — Я виделась с Лаллой Зохрой и попросила ее зайти к нам на следующей неделе.

— К нам придет мааллема?[64] — От страха и благоговения глаза Хафиды округлились.

— Этой девушке нужно преподать хороший урок. Надо же научить ее, как следует себя вести приличной молодой женщине, если она не хочет опозорить нас всех.

Лалла Зохра, огромная женщина, с ног до головы одетая в черное, явилась с собственным Кораном, правой рукой прижимая его к груди. В левой же она держала длинный хлыст, который обычно гулял по рукам нерадивых юных особ, не уделявших должного внимания заветам пророка, вышиванию или урокам нравственности. Все девочки в Имтегрене носили на тыльных сторонах ладоней видимые знаки ее дисциплинарных взысканий в виде бледных серповидных рубцов, а также невидимые, но не менее болезненные отметины в своих душах.

Хафида до сих пор боялась мааллему, перед ее приходом придумала себе какое-то срочное дело в другом конце города и убежала, чем окончательно испортила Айше настроение. Перспектив поднять его, похоже, не предвиделось.

— Салам алейкум.

Мааллема ждала ответа, но Мариата молчала.

Тогда Лала Зохра оглянулась, посмотрела на Айшу и спросила:

— Она что, разговаривать не умеет?

— То-то и оно, что не умеет так, как положено всем нормальным цивилизованным людям, — ответила Айша и недовольно поджала губы.

Тогда мааллема пересекла дворик, подошла к молодой женщине и заявила:

— Так вот, Мариата, меня зовут Лалла Зохра. Я пришла сюда донести до твоих ушей слова пророка и свет Аллаха, чтобы ты смогла примириться с ним, со своей семьей и вести себя так, как подобает всем людям. Мир тебе.

Под вскинутыми ресницами навстречу старухе сверкнули яростью черные глаза, полные вызова и отчаяния.

За свою долгую жизнь мааллема видала всякие виды. Ее нельзя было испугать столь откровенным высокомерием и нахальством.

— Когда старшие или вышестоящие приветствуют тебя, девочка моя, тебе самой будет лучше, если ты вспомнишь о хороших манерах, — строго сказала она. — Давай-ка попробуем еще раз. Салам алейкум, Мариата. Повторяй за мной. Вахаи алейкум эссалам.

Она снова стала ждать, но в ответ получила только враждебное молчание.

В воздухе вдруг взметнулся хлыст, раздался свист, и он больно щелкнул Мариату по руке. Та зарычала, как волчица, которую загнали в угол, и оскалила на мааллему зубы.

Лалла Зохра схватила Мариату за руку, развернула ее перед Айшой и заявила:

— Посмотри, в каком она виде! Тебе должно быть стыдно, Айша Саари. Неужели вы с сестрой не могли убедить ее, что в порядочном мусульманском доме надо быть чистой?

— Как же, заставишь ее! Она даже в дом не желает войти, — сердито ответила Айша. — Всю жизнь прожила в шатрах и боится крыши и лестницы.

— Если кто-то ведет себя как дикарь, это не значит, что ты должна позволять ему так делать дальше. Твой долг доброй мусульманки и новой матери этой бедной девушки научить ее быть учтивой и богобоязненной.

— Матери! Да она мне в сестры годится! А я говорю, что если уж эта девчонка решила жить как дикий зверь, то я и относиться к ней стану соответственно.

Глаза мааллемы засверкали. Она выпрямилась, уперла руки в мощные бедра и заявила:

— Пророк учит нас, что тот, кто проявляет милосердие к тварям Божьим, добр и к самому себе. Благой поступок по отношению к дикому зверю ценится так же, как если бы он совершался ради человека. То же можно сказать и о жестокости. Я хорошо помню, что учила тебя этим хадисам.[65] Кроме того, я постоянно вбиваю в головы всем своим ученицам, как важна чистота. Тахара, Айша. Тахара! Стыдись! Аллах любит тех, кто постоянно обращается к нему и содержит себя в чистоте и непорочности. Как только ты позволила ей оставаться в таком отвратительном виде? Ну-ка, сейчас же принеси полотенца, мочалку и мыло. Мы немедленно отведем ее в хаммам![66]

Мариата молча шагала между двумя пленившими ее женщинами, довольная хотя бы тем, что ее не потащили в дом. Имтегрен — городишко малоинтересный, серый и пыльный. Немощеные улицы, в воздухе постоянно висит песчаная пыль. Невозможно поверить, что когда-то он был частью огромного средневекового торгового города под названием Сиджилмаса, на базарах которого торговали эбеновым деревом, слоновой костью, пряностями, маслом, благовониями, рабами и золотыми украшениями Сонгайской империи, стекавшимися сюда по пути в Марракеш, Мекнес и Фес, в порты Средиземноморья и северные королевства. Теперь же здесь всюду пахло козьим пометом, прогорклым маслом и выхлопными газами дизельных двигателей. Мариата широко раскрытыми глазами смотрела на незнакомые ей средства передвижения, тарахтящие моторами на запруженных людьми улицах и оставляющие после себя черный дым, и еще крепче сжимала в руке свой амулет. Меж куч кухонных отбросов на перекрестках бродили тощие овцы и козы. В тени домов и деревьев лежали стаи бездомных собак. Такие же беспризорные кошки, улучив момент, когда псы на них не смотрели, выскальзывали из укромных уголков и крались к мусорным бакам в надежде поживиться объедками. На улицах было полно народу. Здесь ходили невероятно толстые женщины в облегающих платьях, закутанные в платки, несмотря на зной и духоту, и худые мужчины с неприкрытыми лицами в полосатых халатах и желтых сандалиях — смотри, если хочешь. Мариате они казались глупыми и слабыми, больше похожими на мальчишек, чем на взрослых людей. Даже тот, кто отрастил бороду, закрывающую лицо, представлялся ей таким же ненормальным, как паршивая овца в стаде. В общем, на местных мужчин она смотрела пренебрежительно, зато они пялили на нее жадные глазки. Их толстые влажные губы кривились в похотливой улыбке, и ей приходилось с отвращением отворачиваться.

Стены старинной крепости, окружающей город, были выщерблены от выстрелов, сделанных во времена прежних войн, но Мариата не понимала, зачем кому-то хотелось захватывать этот городишко, как, впрочем, и защищать тоже.

«Да поглотит его пустыня», — думала она, и жить ей больше не хотелось.

Общественные бани располагались в самом центре города, сразу за базаром и лавками ремесленников, в тени высокого минарета центральной мечети.

— Раздевайся! — скомандовала Лалла Зохра, как только они вошли внутрь. — Снимай все до последней тряпки, да побыстрей!

Мариата, сложив руки на груди, смотрела на нее не двигаясь. Но мааллема не в первый раз имела дело с неповиновением и дерзостью. Она жестом призвала на помощь заведующую женским отделением бани. Если Лаллу Зохру называли женщиной крупной, то Хадиджа Шафни была необъятна, раза в два шире ее в бедрах и груди. Ее волосы, жесткие как проволока, были спрятаны под цветастой тряпкой, во рту торчали редкие, кривые зубы. Девушка из пустыни не ожидала такого оборота событий. Им вдвоем удалось сорвать с нее кожаную сумку с бахромой, подарок Таны, стащить платье, пусть и с трудом. Все это время Айша стояла в сторонке и со странной блуждающей улыбкой наблюдала за происходящим. С амулетом дело шло посложней. Наконец и он оказался у них в руках, но только после долгой и продолжительной борьбы, в результате которой все трое взмокли, а лица их покраснели.

— Ну и дикарка! — провозгласила Лалла Зохра, разглядывая свою разорванную джеллабу.[67]

Айша, не участвовавшая в схватке, взвесила на руке талисман со шнурком, унизанным бусами. Даже в полумраке раздевалки красные камни сердолика мерцали зловещим светом.

— Интересно, сколько Али даст за него, — прикинула она. — Чистое серебро, клянусь Аллахом.