По делам их - Попова Александровна

Когда, выйдя, Курт позвал за собой подопечного резким кивком, тот вздохнул столь понимающе, что стало ясно: подслушивал, однако сейчас у него не было ни желания, ни сил отчитывать любопытствующего.

По лестнице он спустился, не оборачиваясь, чтобы взглянуть, поспевает ли тот следом, так же стремительно вышагал на улицу и, не задерживаясь, двинулся по ней прочь — но не напрямую к дому за каменной оградой. Войти туда в одиночку он не мог — тогда Керн и впрямь стал бы подозревать его во всех смертных грехах, а мяться у двери в ожидании сослуживцев было бы глупо и, кроме того, чревато мелкими, но досадными неприятностями вроде прохожих, могущих как просто одарить его косым взглядом, так и влезть в перебранку.

Прохожие косились на него и сейчас, и невольно подумалось о том, что более его не окружает ничто — лишь это. Косые взгляды горожан, для которых он навеки кто-то инородный, словно демон, не имеющий отношения к человеческому роду, косые взгляды подопечного, для которого он вечный надзиратель, взгляды сослуживцев и начальства, для которых он человек с бесчестным прошлым и теперь — с подозрительным настоящим. Прямо, в открытую, пусть и с вызовом, на него был направлен только один взгляд — той, что сейчас сидела в подвале Друденхауса на каменном холодном полу. Fortunae ironia…

— Чего тебя сюда занесло? — вторгся в его мысли негромкий и настороженный голос Бруно, и он встряхнул головой, приходя в себя и силясь понять, что, в самом деле, он делает на этой улице и почему она кажется столь знакомой. — Тебе, как будто, надо в другую сторону.

Курт не ответил, остановившись в десяти шагах от дома с полукруглым слуховым окном чердака, глядя на его стены с невнятным чувством, неопределимым и неясным; подопечный толкнул его в бок.

— Твое инквизиторство, уснул?

— Подожди тут, — неожиданно для самого себя бросил он и, перейдя улицу, толкнул дверь дома, войдя без стука и не спросив дозволения.

Память не подвела, и время мало что изменило — пекарская лавка по-прежнему была на месте, почти такая же, как тринадцать лет назад, когда он бывал здесь в последний раз. Но, если когда-то здесь вечно толклись любители выпечки и хлеба «с жару», то сейчас внутри царила тишина, а вместо былого аромата печеного теста витал запах старого дерева и пыли, сквозь который хлебный дух пробивался едва-едва.

Курт медленно прошелся вдоль стены, проведя ладонью по неровной поверхности; на перчатке остались серые следы пыли. Прилавок, стена позади которого отделяла лавку от кухни и жилых комнат, был так же неопрятен, место торговца за ним — пусто, и все вокруг было пронизано безлюдьем и тишиной.

— Хозяева? — окликнул он пустоту, и в ответ нескоро послышались спешные шаги — немного шаркающие и неловкие.

Старуха, выглянувшая на его голос, была ему чуть выше плеча; а ведь когда-то, вспомнилось, она казалась огромной и грозной, неколебимой, словно медведица у входа в свое логовище. Или, может, просто старость изогнула спину и склонила к земле?

— Кто тут? — опасливо осведомилась она, стоя чуть в стороне и глядя на него искоса. — Вам, господин, что тут нужно?

— Здесь раньше была пекарская лавка Пауля Фиклера, — сказал он, не ответив. — Это больше не так?

— Ах, вот что, — расслабившись, улыбнулась та. — Вас, верно, долгое время не было в Кельне. Больше здесь нет лавки, я только по временам пеку для соседей… Но если вам нужно, я…

— Нет, — оборвал Курт, оглядывая прилавок, стены и сгорбленную старуху напротив; время, похоже, все-таки изменило многое. — Просто когда-то я… близко знал Пауля; вернулся в город, и захотелось взглянуть, как он тут. А что случилось с ним? И почему лавка закрылась?

— Так умер мой Пауль. Давно, верно, вы тут бывали, если успели свести с ним знакомство — лет уж пять как его нет. Потому, изволите ли видеть, и лавка пришла в запустение — одной мне справляться тяжко, да и, наверное, нету у меня должного умения, чтобы подобрать хороших помощников. Я было нанимала, да они, мерзавцы, весь доход выгребли как-то раз, вещей моих набрали уйму и — в бега. Теперь уж и опасаюсь, и сил вовсе не осталось; пробиваюсь, как могу, в одиночестве.

— Вот оно что… — проронил Курт тихо, осторожно касаясь прилавка кончиками пальцев; прошелся вдоль него, задержав руку у самого края.

Воспоминания приходили исподволь, все более ясные, четкие; здесь, где сейчас его ладонь, когда-то остался смазанный след сукровицы, а над его виском — пятно глубоко ссаженной кожи. Даже голос над головой, звенящей от удара о твердое дерево, припомнился явственно до зубовной боли: «Смотри, что ты наделал! Оттирай немедля, сучонок, и чтоб сияло!»…

— Детей-то нет, — продолжала меж тем старуха, тяжело опираясь на прилавок и следя за тем, как он медленно шагает в обратную сторону, все так же ведя ладонью по шероховатой поверхности. — Обделил Господь. И родичей нет совсем, помочь некому.

Курт задержал руку, остановившись, и возразил, глядя на нее пристально и внимательно:

— А я слышал — у вас есть в Кельне сестра с семьей.

— Ох, да, — вздохнула та с таким сокрушением, что он едва не покривился. — Была сестра, была, однако ж скончалась — чума как прошла лет пятнадцать назад, и ее не стало. А семья у нее — нет, этим помощь в деле доверить никак было б нельзя: муж у ней был бездельник, да к тому ж пьянчуга, так и умер с бутылкой в руке, а если вы о племяннике моем, то этот и вовсе беспутный.

— Он ведь жил у вас какое-то время?

— Было такое, — закивала она, — было. Пришлось брать к себе мальчика, как сестра с мужем преставились — не оставлять же одного, верно? Около году прожил тут, мерзавец, а после сбежал. Уж не знаю, где этот неблагодарный сейчас, и слава Богу, что не знаю. Он ведь когда от нас ушел, сбережения наши прихватил — и немало, я вам скажу; после я слышала — он с уличным ворьем связался, так и подумать страшно, каков он теперь…

— Неправда, тетушка Ханна, — оборвал он резко. — Уходя от вашей заботы, я не взял у вас ни медяка. И мой отец трудился как проклятый всю свою жизнь, а что до выпивки — вы отлично знаете, он спился с горя после смерти мамы. А вы, я вижу, совсем не переменились.

Старуха умолкла, будто подавившись последними словами, и покачнулась, ухватившись за прилавок сухими пальцами; Курт усмехнулся:

— Что с вами, моя дорогая радетельная тетушка? У вас такой вид, будто вы увидели призрак.

— Господи Иисусе… — пробормотала та придушенно, отступив назад.

— Сомневаюсь, что вас Он услышит, — возразил он. — Тем более, как я посмотрю, свое наказание от Него вы обрели сполна.

— Ты ли это? — все тем же сдавленным шепотом проронила она, и Курт приподнял бровь с наигранным удивлением:

— Что такое? Не рады видеть своего единственного родственника, умудрившегося остаться в живых? В чем, правда, не ваша заслуга…

— Быть не может, — убежденно выговорила старуха, сделав еще один шаг к стене. — Кто вы такой? Что вам от меня надо?

— Там, — он кивнул на дверь позади прилавка, — возле лестницы, есть чулан, в нем хранится всякая рухлядь; там я спал. На кухне около полок висит всевозможная утварь вроде сковород и скалки; на ней временами оставалась моя кровь при особенно удачных ударах, как и на этом прилавке и даже на ваших башмаках, милая моя тетушка. А позади кухни находится кладовка, из которой я таскал вашу снедь, ибо вы частенько забывали меня накормить — ваша память в этом отношении терялась дня на два-три, если быть точным. Вижу, теперь я вас убедил?

— Курт, мальчик мой, — забормотала она, кривясь в дрожащей, неискренней улыбке, — я так рада тебя увидеть… Где ты столько времени был?

Он улыбнулся, качнув головой.

— Господи… Бросьте вы, тетушка Ханна, не надо, притворщица из вас плохая. Не надо. Не пытайтесь меня задобрить — я не стал головорезом и вернулся сюда не затем, чтобы поквитаться за всю вашу заботу обо мне. Где я был? Забавно, что вы не знаете. Как-то это не по-родственному.

— Что тебе нужно от меня? — уже обреченно спросила та. — Зачем ты пришел спустя столько лет?

— Зачем? — переспросил Курт медленно, не зная, что ответить даже самому себе, и пожал плечами: — Как я теперь понимаю — убедиться лишний раз в том, что высшая справедливость существует. А также хотелось взглянуть на тех, благодаря кому я оказался там, где оказался, и стал тем, кем стал.

— «Кем стал»?.. — настороженно попятившись снова, повторила она с напряжением. — А кем ты стал?

— Знаете, милая тетушка, сам удивляюсь, однако — я состою на службе в Конгрегации.

Старуха хлопнула глазами, растерянно глядя на него и даже забыв пятиться, и переспросила чуть слышно:

— В какой Конгрегации?

— Для верной католички вопрос довольно странный, — усмехнулся Курт, вытягивая за цепочку медальон и чувствуя, что скатывается в мрачное, глубокое злорадство при виде ее ужаса, но не имея сил с этим бороться. — Уйдя из вашего гостеприимного дома, я угодил в руки Инквизиции, которая (вот парадокс) отнеслась ко мне куда приветливей вас, моя милая добрая тетушка.