Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян

желобам с плоских крыш тоненькими струйками стекала вода, изредка попадая мне на голову или за воротник; я вздрагивал, ежился, отряхивался, как промокший щенок, но тут же забывал и про дождь, и про слякоть… Снова мысленно возвращался к школе, к тому странному, очень странному собранию…

В этот день я впервые увидел сразу всех учителей нашей школы и удивился, как их много и какие они все разные. Тут была Анна Торосян, которая преподавала в первом классе, — малыши так и не научились называть ее «товарищ Анна» и звали просто «тетей». Кто-то из ребят сказал мне, что за эту «тетю» Торосян уже дважды получала от заведующего выговор. Был тут и Айка́з Миракя́н, известный писатель и единственный среди учителей, который не считался с нововведением Газет-Маркара. Был и мастер Минас, он сидел возле двери и равнодушно посасывал свою козью ножку. Пришла «Умерла — да здравствует». Вид у нее был очень воинственный. Пришел Церун Дрампян и многие другие. От наркомата просвещения была мать Асатура, про которую говорили, что она там пользуется большим авторитетом, и высокий старик с седой бородой, которого все называли просто «Дед».

Всякий раз, когда входил кто-нибудь из учителей, мы, ученики, вставали. Взрослые по-разному реагировали на наше приветствие. Анна Торосян, к примеру, растерялась и поспешно сказала:

«Садитесь, садитесь, детки…»

Сказав такое, она испуганно посмотрела на Газет-Маркара, который вошел следом, а «детки», многие из которых уже брились, сели.

Элиз Амбакумян на наше приветствие не обратила никакого внимания. Мастер Минас не догадался, что надо сказать «садитесь», так что мы сели сами.

Мать Асатура, прежде чем ответить на наше приветствие, нацепила на длинный нос пенсне и долго изучала нас, как под микроскопом…

Я шел и снова мысленно представлял их всех, одному улыбался, с другим спорил, до боли сжимая кулаки в карманах промокших брюк.

А дождь все моросил…

Тоненькие струйки из желобов попадали мне за ворот, я ежился и… снова переносился мыслями к бурному собранию.

Сквозь шум дождя я слышал голоса…

Вот Газет-Маркар начал свою речь с мирового капитализма, а через десять минут уже рассказывал о стычке между Чко и Асатуром на заводском дворе, потом добрался и до Лилик Тер-Маркосян, которая публично оскорбила «нашу самую уважаемую и самую любимую учительницу».

Пока он говорил, Асатур то и дело кивал головой и, приторно улыбаясь, повторял:

«Совершенно верно…»

Голос Асатура продолжает звучать у меня в ушах и приводит в ярость.

Припоминаю слова Газет-Маркара о моем отце и о «модельных» туфлях (Асатур все же донес и об этом). Историю этих злополучных туфель Газет-Маркар смаковал увлеченно, в мельчайших подробностях и с такой «очевидностью» доказал, какой вред они приносят «строительству социализма в нашей стране», что и я чуть было не поверил, будто мой отец, башмачник Месроп, действительно «буржуазный элемент» и, как говорил оратор под одобрительные возгласы Асатура, «своими противозаконными поступками наносит удар с тыла по движению нашей страны вперед».

Выводы Газет-Маркар сделал довольно мрачные. Он уверял, что искренне болеет и за Лилик Тер-Маркосян, и за Чко, и за меня, но твердо убежден, что таким, как мы, не место в социалистической школе.

Зал притих, никто не ожидал столь жестких мер. Секретарь комсомольской ячейки Парнак Банворян вскочил с места и, путая слова, заявил протест. Он говорил о том же, что и Газет-Маркар, но теперь все это выглядело иначе.

«Чему мы учимся на этом деревообрабатывающем заводе? Вместо политехнического обучения таскаем бревна. Мы хотим делать настоящее дело. Асатур говорит, что каждое бревно укрепляет фундамент здания социализма, а сам небось не вложил в этот фундамент ни единой щепочки. Увиливает от работы, потому что, видите ли, он сын сестры заведующего школой…»

Вспоминаю лицо товарища Шахнабатян. Пенсне пляшет на ее носу, губы шевелятся:

«Негодяй, подлец…»

…А дождь все льет и льет. В переулках жалобно скулят продрогшие собаки. Я прошел мимо тощего пса. Он важно гавкнул на меня, потом долго лаял вслед. Я невольно улыбнулся. А мысленно снова перенесся в школьный зал, увидел перед трибуной торжествующую «Умерла — да здравствует», которая начала свою речь незнакомыми нам словами: «О темпора, о морес», говорили в древности…»

Она не объяснила нам, что значат эти слова, которые «говорили в древности». Но и так мы вскоре поняли, что в древности говорили: надо выгнать из школы Лилик Тер-Маркосян, которая выступила против «социалистического метода преподавания», Рача Данеляна, который, как выяснилось, является «буржуазным элементом», не читает революционных книг, и не случайно над изголовьем он повесил портрет какого-то монаха. Надо выгнать также горе-комсомольца Левона (Чко, значит), который является «пережитком прошлого», потому что ему кажется, что в нашей социалистической школе можно расчистить себе дорогу кулаками. Она все говорила и говорила, пожирая глазами Парнака Банворяна, и мне казалось, что потоку ее слов не будет конца.

…Дождь внезапно усилился, из желобов уже низвергались целые водопады. Пес на крыше в последний раз тявкнул и утих, — видно, дождь загнал его в укрытие.

А я все шел под проливным дождем. Час назад нечто подобное этому ливню выгнало из зала «Умерла — да здравствует». Это был Дед, тот самый старик из наркомата просвещения. Газет-Маркар уже поставил на голосование вопрос о нашем исключении, предупредив, что из учеников право голоса имеет только председатель учкома, и Асатур со слащавой улыбкой уже утвердительно кивал, когда вдруг низвергся «ливень».

Дед не ораторствовал. Он просто беседовал. Повернулся к Элиз Амбакумян и мягким, низким голосом сказал:

— Вот у меня в руках домашняя работа одного из ваших учеников, работа, на которой, уважаемая коллега, стоит ваша подпись.

Он раскрыл план, составленный Асатуром, и начал читать: «Верблюд. О чем написано стихотворение? Где обитает верблюд? Почему печален верблюд? Представителем какого класса является верблюд?»

В зале раздался смех. Элиз Амбакумян вскочила с места и стала выкрикивать, что это не ее метод, что ветераны пролетарской педагогики… что она не позволит позорить себя, что она