Корень жизни: Таежные были - Сергей Кучеренко

Вдоль магистрали зияли рваные раны, нанесенные земле карьерами, громоздились кучи спиленного и вывороченного с корнями леса, а от нее в глубь тайги густо ответвлялись переплетающиеся следы вездеходов… Пока не устарела поговорка «Лес рубят — щепки летят». Но верится мне, люди залечат эти раны: приведут в дело поваленный лес, уберут хлам, карьеры оборудуют в пруды. Вездеходам запретят «топтаться» по этому царству марей и лиственничников — нечего уродовать моховой покров, нечего пугать лосей да косуль… Не всегда должны лететь щепки.

Пролетев БАМ, Як-40 приближается к Быссе. Эту реку мой спутник Борис знает досконально и в нее искренне влюблен. Охотно рассказывает о ее достопримечательностях и красотах и уверяет, что нет на свете рек лучше.

Бысса течет, причудливо извиваясь светло-голубой лентой по ровному зеленому плато, берега ее сплошь облеплены приречными лесами, но за ними все те же мари, те же лиственничники. А всего через несколько минут пошли настоящие горы и горные леса по ним все из той же лиственницы.

Удивительное это дерево — лиственница. Она как бы создана природой для самых суровых краев. Растет и в зоне вечной мерзлоты, где земля летом оттаивает всего на несколько вершков, на скалах и крутых каменистых склонах гор, где почвы чуть-чуть, а влаги почти нет. Растет и на марях, где все в воде. Лиственница выдерживает жесточайшие морозы и палящий зной. Кажется, ей все нипочем, в том числе и пожары. У нее только одна слабость: ей нужно много солнца, в тени она не выживает даже в тепле и на богатой земле.

Лиственница вместе с березой первой заселяет гари и лесосеки. На хорошей почве это дерево растет быстро, достигая тридцати метров в высоту и полутора в диаметре. А вот где-нибудь на мари или в щели между каменных глыб деревцо за сто лет вырастает всего в рост человека, и в руку толщиной ее ствол в этом возрасте.

Всю зиму лиственница мерзнет «раздетой». Нежная светло-зеленая хвоя появляется лишь в мае, а уже в сентябре желтеет и вскоре опадает. Всего за четыре месяца лиственнице нужно подрасти, отцвести, разбросать по ветру зрелые семена и накопить в себе силы для того, чтобы выдержать еще одну лютую зиму. А за долгую жизнь дерево переживает до трехсот — четырехсот таких зим. Но даже погибнув, она еще десятки лет стоит прямой и крепкой, потому что ствол не поддается ни гниению, ни древоточинам, ни ветровальным бурям. Стоит как обелиск мужеству, терпению и неуемной жажде жизни.

Первый глоток воздуха в Экимчане, где мы приземлились, сразу же напомнил мне, что здесь не Хабаровск: он был чистым, прохладным, напоенным ароматом хвои. С Селемджи тянуло влагой.

Юркий «газик» районного охотоведа мчал нас по ухабистой горной дороге на юго-запад, в Стойбу, где родился и вырос Борис. Дорога пересекала речки и горные перевалы, коренную тайгу и гари, красивые и унылые места. Я поминутно просил остановить машину и выскакивал из нее с фотоаппаратом, а селемджинцы подзуживали меня: дальше будет еще красивее. Пока я искал нужную для съемки точку, они наваливались на черемуху, малину, голубику и другую ягоду, которой повсюду было много.

С этими частыми остановками сто четырнадцать километров до Стойбы мы ехали пять часов. Открылась она нам с горы за несколько километров и сразу же показалась уютной и приветливой. Глаза же Бориса потеплели и чуть увлажнились.

— Стойба, — сказал он, — самое старинное селение на Селемдже. Его давным-давно основали якуты. Осели они здесь потому, что место было красивым, удобным, зверовым, а в селемджинских протоках и заливах всякой рыбы водилось вдоволь. Стойбища и юрты сделались достоянием истории, теперь люди живут в добротных домах. Только название селения осталось старое.

Родители Бориса оказались на редкость интересными и гостеприимными. Мать сбилась с ног, угощая нас всякой всячиной. Я заинтересовался свежим сотовым медом.

— Откуда он здесь? — спрашиваю.

— Отцова работа, — смеется Борис. — Лет двадцать мучает себя и пчел. Никто здесь, кроме него, не держит пасеку.

И в самом деле, местоположение Стойбы совершенно не подходит для пчеловодства: климат суров, лето короткое, медоносов совсем мало. Но чего только человек не сделает из-за любви к делу! Над этим я задумывался в доме Гребневых не единожды, в особенности когда узнал, что Владимир Федотович не только пасечник, но и заядлый охотник. А ведь он инвалид. В 1938 году под Хасаном японские пули изуродовали ему ноги, и с тех пор он плохой ходок. Тем не менее каждую осень Федотыч отправляется в тайгу и промышляет всю зиму. По глубокому снегу ему трудно пройти в день более пяти-шести километров, но этот мужественный человек и на ограниченных участках охотится успешно: он один из передовых охотников района.

Думается: много ли радости в жизни искалеченного смолоду человека? А вот Владимир Федотович живет и не горюет. Любит рассказывать смешные истории, случавшиеся не только с ним. Медлительный Борис — объект постоянных шуток отца.

— Тебя, сын, — говорит он, — хорошо за смертью посылать: долго жить будешь.

Мне хотелось на следующий же день уйти с Борисом в дальний тысячекилометровый маршрут по Селемдже и ее притокам, но Владимир Федотович охлаждает мой пыл.

— Ха! Завтра! Пока Борис переберет мотор да заправит его горючим, два дня пройдет! Хорошо, если на третий отчалите.

Так оно и вышло. Но я не скучал, потому что в Стойбе много интересного. Только по одному гребневскому огороду ходил несколько часов и удивлялся: земля здесь оттаивает лишь со второй половины мая, лето короткое и прохладное, а ботва картошки — по пояс, и клубни уже теперь, в самом начале августа, огромные; кукуруза — намного выше роста человека, огурцов полно, помидоры зреют, кочаны капусты — ого-го! И опять-таки за этим всем — любовь, терпение и неустанный труд. Александра Александровна, хозяйка дома, уж больно любит свой огород. И трудится на нем от зари до зари.

Селемджа шумит рядом. Пошел я в полдень в самую стойбинскую «жару» искупаться. Не потому, что жарко было, а для интереса. Нырнул с крутого берега — и пулей вылетел из холоднющей воды. А в ста метрах от меня мальчишки бултыхаются — и ничего. Правда, у них для обогрева на берегу пылал здоровенный костер.

…Отплыли мы через два дня, сразу после обеда. Борис долго собирался, но зато собрался безукоризненно.

Лодка у него чудесная: сделана из алюминия, на уголковых шпангоутах и стрингерах. Прочная, легкая, вместительная. От носа до кормы двенадцать метров, ширина около полутора, а весу в ней не более семидесяти килограммов. Красивая лодка. И трудно поверить, что все это своими руками смастерил Борис.