Королевский убийца - Робин Хобб

Почему мы сюда пришли? — спросил волчонок, как только мы увидели хижину.

Чтобы охотиться, сказал я просто. Я остановился в некотором отдалении. Волчонок опустился около меня, ожидая. Ну, иди вперед, сказал я ему. Иди, ищи какой-нибудь след дичи.

О, какая прекрасная охота! Искать объедки в каком-то человеческом логове! Пренебрежительно.

Не объедки. Пойди посмотри.

Он ринулся вперед, потом свернул к хижине. Я смотрел, как он бежит. Наши совместные охоты во сне многому научили его. Но сейчас я хотел, чтобы он охотился совершенно независимо от меня. Я не сомневался, что он сможет. Я упрекал себя в том, что попытка получить доказательство этому очевидному факту была только еще одной возможностью оттянуть неизбежное.

Он долго оставался в заснеженном кустарнике. К хижине подошел осторожно, навострив уши и усиленно работая носом. Старые запахи. Люди. Овцы. Холодно и пусто. На мгновение он застыл и сделал осторожный шаг вперед. Его движения теперь были рассчитанными и точными. Уши торчком, хвост выпрямлен — он был внимателен и сосредоточен. Мышь! Он прыгнул и поймал ее. Он тряхнул головой, подбросил маленькое тельце в воздух и снова схватил его на лету. Мышь! — радостно провозгласил он. Он подкинул свою добычу вверх и на задних лапах подпрыгнул вслед за ней. Снова осторожно поймал и подбросил опять. Я поддержал его своей гордостью и одобрением. К тому времени, когда он кончил играть со своей добычей, от мыши осталась только мокрая шкурка. Он проглотил ее наконец и прыжками вернулся ко мне.

Мыши! Там их полно. Их запах и следы по всей хижине.

Я и думал, что их тут будет много. Пастухи жаловались, что мыши заполнили это место и летом портили их провизию. Я решил, что они будут здесь зимовать.

Удивительно толстая для этого времени года, заметил волчонок и снова убежал большими скачками. Он охотился с неистовым энтузиазмом, но только до тех пор, пока не наелся. Тогда наступил мой черед войти в хижину. Дверь замело снегом, и я отодвинул ее плечом. Внутри было мрачно. Снег проникал через дырявую крышу и лежал на полу пятнами и полосками. Там был примитивный очаг и труба с крюком для котелка. Табуретка и деревянная скамейка составляли всю меблировку. У очага все еще лежали дрова, и я воспользовался ими, чтобы развести небольшой огонь на почерневших камнях. Я дал ему разгореться, только чтобы я согрелся, а хлеб и мясо, которые я принес с собой, оттаяли. Волчонок подошел и понюхал еду. Он лениво обследовал внутренность хижины. Масса мышей!

Я знаю. Я помедлил, потом заставил себя добавить: Ты здесь не умрешь от голода.

Он внезапно поднял нос от угла, который обнюхивал. Он сделал несколько шагов по направлению ко мне, потом остановился, напряженный. Он поймал мой взгляд и не отпускал его. В его темных глазах было что-то дикое.

Ты бросаешь меня здесь.

Да. Здесь сколько угодно еды. Через некоторое время я вернусь, чтобы убедиться, что все в порядке. Я думаю, тебе здесь будет хорошо. Ты научишься охотиться. Сначала мыши, а потом добыча покрупнее.

Ты предаешь меня. Ты предаешь стаю.

Нет. Мы не стая. Я освобождаю тебя, волчонок. Мы становимся слишком близки. Это плохо и для тебя, и для меня. Я предупреждал тебя, давно предупреждал, что у нас не будет связи. У нас разные дороги в жизни. Для тебя лучше уйти одному, чтобы стать тем, для чего ты предназначен.

Я был предназначен стать членом стаи. Он впился в меня взглядом. Может быть, ты скажешь мне, что здесь поблизости есть волки, которые примут чужого, вторгшегося на их территорию, и признают своим?

Я был вынужден отвести глаза. Нет, здесь нет волков. Надо пройти много дней, чтобы добраться до такого отдаленного места, где волки могут бегать свободно.

Так что же тут есть для меня?

Еда. Свобода. Твоя собственная жизнь, независимая от моей.

Одиночество. Он оскалил на меня зубы, потом внезапно повернул в сторону. Он обошел меня широким кругом, направляясь к двери. Люди. Он усмехнулся. В самом деле, ты не стая, а человек. Он задержался в открытой двери, чтобы оглянуться на меня. Люди думают, что они могут распоряжаться другими жизнями и не быть связанными с ними. Ты думаешь, что ты один вправе решать, быть связи между нами или нет? Мое сердце принадлежит мне. Я отдаю его кому хочу. Я не дам его тому, кто отталкивает меня. И подчиняться я не буду тому, кто отрицает стаю и связь. Ты думаешь, я останусь здесь и буду тыкаться носом в это человечье логово, ловить мышей, которые питаются человеческими отбросами, чтобы стать подобным им? Нет. Если мы не стая, значит, ты не родня. Я ничего тебе не должен и не собираюсь повиноваться. Я не останусь здесь. Я буду жить как захочу.

Какая-то хитрость была в его мыслях. Он что-то прятал, но я догадался.

Ты будешь делать все, что хочешь, волчонок, кроме одного. Ты не пойдешь за мной назад, в Баккип. Я запрещаю это.

Ты запрещаешь? Ты запрещаешь? Тогда запрети ветру дуть на твое каменное логово или траве расти на земле вокруг него. Прав у тебя столько же. Ты запрещаешь!

Он фыркнул и отвернулся. Я напряг свою волю и в последний раз заговорил с ним.

— Волчонок! — сказал я человеческим голосом. Он, вздрогнув, обернулся ко мне и прижал уши. Он готов был обнажить зубы, но, прежде чем он успел открыть пасть, я толкнул его. Я всегда умел делать это, так же инстинктивно, как человек отдергивает руку от огня. Это была сила, которую я редко применял, потому что однажды Баррич обратил ее против меня, и я не всегда доверял ей. На этот раз это был не тот толчок, которым я воспользовался, когда волчонок был в клетке. Я вложил в него силу отказа, превратившегося почти в физическое действие, и отдача ударила по мне. Он отскочил на шаг и остановился на снегу, широко расставив лапы, готовый бежать. Глаза его выражали ужас.

— ИДИ! — крикнул я. Человеческое слово, человеческий голос. И в то же самое время я снова толкнул его всей силой своего Уита. Он убежал, не красиво, а прыгая и барахтаясь в снегу. Я твердо отказался последовать за ним своим сознанием, чтобы убедиться, что он не остановился. Нет. Я покончил с этим. Толчок разорвал нашу связь. Я не только ушел от него, но и разорвал все его связи со мной. И лучше пусть так и останется. Но тем не менее, когда я стоял, глядя на пролом в кустах, где он исчез, я ощущал пустоту, очень похожую на холод, звенящий зуд чего-то потерянного, чего-то отсутствующего. Я слышал, что люди говорили так об оторванной руке или ноге. Напрасные поиски навсегда исчезнувшей части собственного существа.