Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон - Ирина Фуллер

она почувствовала, как зачастило сердце. На лбу выступила испарина, ладони увлажнились. В памяти вновь всплыло воспоминание: она бежит мимо дома, в котором заживо горят люди, а солдаты-карнаби не позволяют им выйти, останавливая острыми саблями.

Пока вода грелась, в маленькой комнатке было жарко, открытое окошко не спасало. Элейн встала в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, ожидая, когда можно будет потушить огонь.

Она так глубоко задумалась, что не замечала ничего вокруг. Поэтому вздрогнула, когда кто-то проговорил почти в самое ухо:

– И что здесь происходит?

Элейн резко обернулась. Пару мгновений потребовалось, чтобы понять, кто из братьев оказался перед ней.

Они отличались, безусловно. Увидишь рядом, не ошибешься: Ковин – более худосочный, бледный, хмурый, со злым взглядом, светлые волосы короче, хотя он тоже убирал их назад, оставляя заметным клин на лбу. По Оддину же было видно, что он проводил на улице гораздо больше времени: и кожу покрывал загар, и в целом вид был более здоровый, цветущий. В плечах куда шире, он явно отдавал предпочтение физическим упражнениям, а не сидению за столом. Пальцы у Оддина ничем не выделялись, тогда как у Ковина мизинцы и безымянные вечно были скрюченными. Элейн почему-то представлялось, что вот эти три, что разгибались, были у Ковина очень сильными и костлявыми и что, если бы он, например, схватил ее за руку, остались бы синяки.

Однако в полутьме перепутать Торэмов нетрудно.

Более мягкая линия рта и спокойный, если только слегка заинтригованный взгляд дали Элейн понять, что, к счастью, перед ней был Оддин. Она невольно издала облегченный вздох.

– Вы про что, господин Торэм?

Он указал пальцем на ее волосы:

– Скажите мне, если я ошибся и неправильно понял ваши знаки. Вы не пытаетесь скрыть от моего брата, что родом из Кападонии?

– Вы довольно умны для карнаби, – фыркнула она, делая шаг назад, в глубь прачечной.

Оддин удивленно поднял брови:

– Чем я заслужил ваши оскорбления, милая девушка?

– Для того не требуется никаких заслуг, это честь раздается вам по праву рождения. Ступайте, у меня полно работы.

Ей просто не хотелось выдумывать объяснений, а мягкость Оддина будто бы позволяла разговаривать с ним строго и даже грубо.

У него, впрочем, было другое мнение на сей счет. Он шагнул еще ближе и, уперев руки в бока, тихо, но решительно заявил:

– Раз я такой болван, пойду расскажу Ковину, что впервые встретил вас в Лимесе, в Кападонии, и волосы ваши были цвета рябины на морозе.

Элейн тяжело вздохнула.

– Знаете, что мой брат ненавидит больше, чем кападонцев? – продолжил он тоном, будто собирался рассказать что-то увлекательное. А затем мрачно закончил: – Когда его водят за нос.

– Вот вы сами и ответили на свой вопрос, что здесь происходит: пытаюсь сделать так, чтобы мое происхождение осталось в тайне. – С этими словами она начала перекладывать белье в чан с водой.

Оддин же покачал головой:

– Только безумец стал бы добиваться возможности работать на мормэра Нортастера. Здесь любой только и ищет, как избежать лишней встречи с ним, а уж жить в одном доме и подавно никто не торопится. Вы убеждаете взять вас прачкой? Либо у вас что-то на уме, либо его нет совсем.

Элейн достала с полки мыло и принялась стирать.

– Не тем вы занимаетесь, господин Торэм, у вас там душегуб разгуливает по улицам, а вы допытываетесь до бедной девушки, занимающейся честным трудом.

Он склонил голову, будто пытаясь разглядеть ее глаза. От пара и от усердия лоб Элейн стал влажным. Она утерла лицо закатанным рукавом и продолжила стирку, будто в комнате никого больше и не было.

– И говорите вы не как прачка…

На это она все же подняла голову.

– Так столько вопросов ко мне из-за слишком правильной речи? У вас в Мидленде полиция и такое расследует? Неудивительно, что уже год не можете поймать убийцу.

Краем глаза она заметила, что Оддин сжал кулаки.

– Вы слишком дерзки. Я готов простить это, потому что вижу: вы почему-то защищаетесь от меня, хотя я не представляю никакой опасности. Но вот с Ковином советую в таком тоне разговоры не вести. Если он вас поколотит, я никак не смогу помочь. По закону хозяин имеет право наказать слугу побоями. А уж доказать, что вы перед ним провинились, ему будет проще простого.

Элейн, натирая синий домашний халат о ребристую доску, сердито пробормотала:

– Что за бесчеловечные законы у вас, дикарей? В Кападонии такое если и случается, то совсем уж редко и по большой провинности. Мормэры просто так рукоприкладства не допускают.

– У нас это тоже не везде так, – признал Оддин. – Но в каждом городе свои законы, и тут ими занимается Ковин…

Элейн бросила мокрую тряпку в чан:

– Да как вам не тошно-то от этого всего? Не город, а тюрьма какая-то.

Он сложил руки на груди:

– Я вообще-то уехал в Альбу и служу там.

– А остальные должны страдать из-за вашего жестокого брата?

– А что вы мне предлагаете, убить его?

– Я надеюсь, вы не обо мне? – раздался вкрадчивый голос.

Оддин, стоявший в проеме, дернулся и обернулся. Из полумрака коридора в чуть более светлую прачечную вплыл Ковин. По пути он не преминул толкнуть плечом брата. Сердце Элейн взволнованно забилось: как много он успел услышать?

– Разумеется, нет, мой господин, – почтительно склонила она голову.

– Ах, о каком-то другом брате? – глумливо уточнил Ковин; жесткий взгляд его глаз не оставлял Элейн, пугая до тошноты.

– А это новость, что тебя все в городе боятся? – уточнил Оддин. – Разве ты не трудишься каждый день, чтобы от тебя в страхе трясся весь Нортастер?

Ковин продолжал прожигать взглядом Элейн.

– Быть может и так, но зачем же лгать мне?

Она опустила взор, борясь с переплетающимися в душе страхом и злостью. Ее терзало желание выплеснуть кипяток из чана прямо на Ковина, но вода была не так горяча, чтобы причинить серьезный вред, да и сил бы у нее не хватило…

– А что она должна была ответить? – вновь вступился Оддин. – Что, да, считает тебя бессердечным тираном? Если хочешь, чтобы люди были честны, попробуй хотя бы время от времени не запугивать их и обращаться по-человечески.

Ковин медленно повернулся к брату и прошипел:

– Если думаешь, что я терплю твое присутствие только потому, что когда-то мы побывали в одной утробе, то ошибаешься. То, что я позволяю тебе топтать эту землю, не есть нечто неизменное из-за нашего родства. Лишь некоторые рамки приличия, установленные обществом, и то, что ты отравляешь воздух вокруг меня довольно редко, убеждают меня закрывать глаза на твое существование.

Оддин устало