Сочинения 1819 - Андре Шенье

породило множество глупых слов и поступков. Оправдывая нелепое поведение коммуны, говорили, что оно объясняется патриотическим рвением; а я скажу, что оно объясняется ничем иным, как снедающей большинство людей страстью проявить хотя бы какую-нибудь власть, подчинить кого-нибудь своему владычеству и благодаря силе возвыситься над своим положением, каковое определили законы и разум.

Большая беда состоит в том, что эта ошибка и ей подобные, которые, вероятно, вскоре воспоследуют, придадут убедительность софизмам нескольких краснобаев: следуя своему обычаю и объявив безрассудные волнения в ряде деревень требованием нации, они попытаются таким образом вырвать у Национального собрания тот закон об эмигрантах[524], одно только предложение коего должно было бы быть с презрением отвергнуто: этот неразумный и утеснительный закон, враждебный торговле и свободе, к счастью столь же невозможно закрепить на бумаге, сколь и привести в действие.

Все хорошие законы сами по себе являются законами против эмиграции: достаточно, чтобы исполнялись уже принятые, достаточно, чтобы всякая собственность была неприкосновенной, чтобы каждый мирный гражданин был в безопасности, чтобы неопределенные подозрения не вели к преследованиям, к общественному поношению — и все останутся у своих очагов. Вы можете сделать все это, а если вы этого не делаете, то больше не имеете ни права, ни власти удерживать тех, кто не хочет жить среди вас: непостижимо, как можно объяснять людям, разрушившим Бастилию, что нелепо и бесчестно мешать человеку покинуть то место, где ему плохо.

Я слышал, как приверженцы этого закона много распространялись по поводу нескольких безумных фанатиков и разбойных смутьянов, находящихся, как утверждают, среди бежавших французов и повсюду ищущих деньги и войска, чтобы вернуться на родину с оружием в руках, огнем и мечом подчинить национальную волю своим интересам и своей воле. Но люди, которые попытались бы осуществить эти гнусные проекты, назывались бы не эмигрантами, но злодеями и отцеубийцами, и этих людей с того момента, как их вражеская нога ступила бы на французскую землю, ожидало бы только объявление вне закона, не оставляющее им иного выбора, кроме смерти на поле битвы или гибели на эшафоте.

Добавлю, что только при наличии согласия и смелости в сочетании со спокойствием и проницательностью, можно предотвратить и отбить подобные атаки, если они действительно нам угрожают.

Кто-то сказал, что если поступать так, словно революция уже закончилась, она никогда не закончится; а я отвечаю, что если все время убеждать себя, что революция еще не завершилась, тогда-то она никогда и не кончится. Я прекрасно знаю, что чрезмерно затянувшееся формирование части правительства еще не завершено. Ну, так что ж! Разве из этого следует, что волнения, тревоги, жертвы, труды двух лет продвинули нас вперед не больше, чем если бы мы все это время находились в глубоком летаргическом сне? Есть ли ныне достаточно принятых законов, чтобы все граждане хорошо представляли себе свое положение и обязанности? Да. Есть ли суды? Да. Есть ли власти? Да. Есть ли достаточная общественная сила, чтобы привести в действие закон, когда это понадобится? Да. Что же добавится, когда нам скажут, что революция закончилась и началось царство законов? Конечно, в то время, когда все эти новые установления только начинают действовать, возгласы о том, что они даже не существуют, способны лишь задушить их в колыбели, сделать презренными в глазах слабых и несведущих, готовых поверить, что наши законы — это всего лишь игры, а наши власти — только пустой призрак. А беспрестанно оправдывать все просчеты ошибками данного момента — только верный способ увековечить этот момент.

Здесь уместно вспомнить о лицах, кои, прикрывая свое тщеславие или прискорбное нечувствие красивыми фразами о стоическом патриотизме, заявляют о своей ненависти к таким словам, как порядок, согласие, мир; ибо, говорят они, это язык лицемеров. Они правы, эти слова действительно не сходят с уст лицемеров, и так и должно быть, ибо эти слова не сходят с уст и всех порядочных людей, а лицемерие не было бы опасным и не заслуживало бы этого названия, если бы не означало искусства повторять слова, подслушанные у добродетели; и, конечно, столько пылких демагогов, столько героев на час были бы вскоре разоблачены, если бы они не обладали этим коварным искусством, если бы не подхватывали такие слова, как свобода, равенство, общественное благо, любовь к родине, не рядились бы во все самое священное для честных людей, с целью скрыть свои планы, свою мстительность, свою ярость; и вот как они оказываются облечены цензорской властью и раздают свидетельства, удостоверяющие вашу гражданственность: кто не присоединяется к ним, не восхищается их наглой болтовней и не курит им фимиам, тот объявляется врагом государства и конституции. Они подобны тем священнослужителям, которые повсюду говорили, говорят и будут говорить, что стремление подчинить их братию законам, уменьшить их незаслуженное богатство, презреть их вредные басни и корыстную суровость или продажную снисходительность — то же самое, что замахнуться на самое небо, стать врагом Бога и добродетели.

Поскольку у меня нет ни времени, ни желания писать книгу, и я ограничиваюсь тем, что второпях набрасываю несколько, как мне представляется, верных размышлений, я не стану задерживаться на выявлении легкоуловимых различий между этими политическими Тартюфами[525] и подлинными друзьями родины, свободы, человеческого рода. Мне почти нечего добавить на эту тему к тому, что уже было сказано с редкой убедительностью и зрелостью в письме одному из членов Национального собрания, принадлежащем перу человека[526], которому, к моему сожалению, великое множество его трудов не всегда оставляло время столь же превосходно выражать здравые размышления на злобу дня.

Полагаю, впрочем, что те, кто услышит меня и одобрит, не нуждаются в моих рассуждениях, а те, для кого то, что я скажу, будет совершенной новостью, весьма далеки от той спокойной рассудительности, когда душа расположена осознать свои заблуждения: только время откроет им глаза.

Вот почему, когда в августе прошлого года я обнародовал мои мысли по этому поводу в сочинении “Уведомление французам об их истинных врагах”, я не ждал от него особого эффекта. Не жду большего и от того, что я публикую ныне: мне слишком хорошо известно, что в разгар гражданских бурь суровый и спокойный голос разума слишком слаб, чтобы перекрыть крики тех, которые всегда готовы услужливо разжечь народные страсти, всегда преувеличивают грозящие всем опасности, свои собственные тревоги и свои жертвы во имя общественного блага, обвиняют без разбора богатых и могущественных людей, неизменно вызывающих зависть, и в конце концов начинают властвовать сбитой с толку толпой. Но разве порядочному человеку не доставляет возвышенного