Танковые рейды - Амазасп Бабаджанян

Утром 19 августа с группой офицеров и солдат проверяем готовность наших опорных пунктов к отражению новых атак противника и неожиданно натыкаемся на несколько танков противника.

Деваться некуда. Танки заметили нас, открыли огонь из пушек. Один снаряд разорвался в центре нашей группы.

Взрывной волной меня подбросило в воздух и кинуло наземь. Сначала показалось — нет руки. Шевельнул — цела! Хотел позвать на помощь — сам себя не слышу, а изо рта хлынула кровь. Оказывается, ранен осколком в горло.

Кое-как поднялся на ноги. Гляжу — рядом, опрокинувшись навзничь, лежит комбриг-21, подполковник И. В. Костюков, громко стонет. Вместе с капитаном В. С. Бобровым тащим Костюкова в овраг — у него перебита нога.

Появилась молоденькая медсестра — знаком велю в первую очередь заняться Костюковым.

Вслед за ней фельдшер — старший лейтенант. Увидел, сколько раненых, кинулся прочь. Куда это он — сдрейфил? Но фельдшер через минуту возвращается на «виллисе». Грузим раненых, «виллис» на полном ходу пытается проскочить болотце, но застревает. Раненых приходится снова выгружать — прячем их в овраг.

Вокруг меня столпились офицеры, те, кто остался в живых. Ждут указаний. Пытаюсь говорить — ничего не выходит, голоса нет, только сочится из раны кровь. Пытаюсь командовать жестами. Не понимают. Хватаю лист бумаги, пишу: «Всем по своим местам, в подразделения. Без моей команды ни шагу назад». Добавляю жестом: сам буду здесь. Поняли.

Танки противника горят — наши артиллеристы славно сработали.

Приносят радиограмму от командарма: «Наступать на юго-запад, навстречу нашим наступающим войскам». Знаю: там наступает наша 13-я общевойсковая армия. Пишу на бумаге: «Собрать два мотобатальона, несколько артбатарей».

Главные силы бригад оставил в обороне, чтоб не подвергать опасности 11-й танковый корпус. Два мотобатальона развернулись цепью и двинулись на юго-запад.

Мой командирский танк сопровождает пехоту. Уложил в него и раненого Костюкова, сам занял место орудийного наводчика, только что тоже тяжело раненного.

Зову в танк капитана Боброва. «Вас и так там уже пятеро! — кричит он в ответ. — Я с мотобатом, разрешите!» Действительно, шестому в танк не влезть, да еще в нем раненые…

Ведет танк его командир, старший лейтенант А. И. Алексеев. Мы идем в боевых порядках пехоты наших батальонов. Мне кажется, что пехота движется медленнее, чем могла бы, ведь по ней противник не ведет огня. Велю прибавить обороты, надеюсь, что пехота за нами пойдет быстрее.

Старшина Полторак жмет на педали, танк вырывается вперед, огибает высотку.

Прямо на нас — вражеское орудие. Полторак давит его гусеницами. Но рядом, оказывается, еще и другие орудия врага. Они открывают по нам беглый огонь. Каждое попадание прямо качает танк.

Успеваю выстрелить из своей пушки в упор — немецкое орудие замолкает. Но остальные, увы, еще целы и бьют. Танк вздрагивает еще и еще. Внутри дым.

— Танк горит! — докладывает старший лейтенант Алексеев. Командую оставить машину.

Из танка выпрыгивает Алексеев и, сраженный, падает замертво. За ним выскакивает заряжающий и тоже падает — ранен в ногу. Из верхнего люка выбираюсь наружу, ползу по борту танка к люку водителя. Старшина Полторак вытаскивает раненого Костюкова.

Машина наша в огне, вспыхивают топливные баки, нас обволакивает дымом, и в этом наше спасение. Подползает заряжающий, раненный в ногу, его не видно в дыму, узнаю его по голосу.

Полторак взваливает на себя Костюкова, и мы ползем в сторону наших. Но те, видимо, посчитав нас погибшими, никого за нами не посылают, а сами стремительно движутся навстречу подходящим главным силам.

Мы одни в поле. Жаркий августовский полдень. Кругом горят хлеба.

Ползем, закусив губы, подавив стон, — ранены все, кроме Полторака, а он тащит на себе тяжелого Костюкова.

Неподалеку на высотке возникают два немецких бронетранспортера. Замечают нас. Но тут рядом с ними рвется один, потом другой снаряды. Видно, испугавшись, они поворачивают — и наутек.

Однако ползти дальше уже нет мочи. Спустились в большую воронку.

Шепчу Полтораку:

— Оставь нас. Приведи людей.

— А вас как же оставить, товарищ полковник!

— Иди! Не заставляй повторять — видишь… — показываю, что через перевязку на горле сочится кровь.

И все-таки мне легче, чем Костюкову. Он уже и стонать не может, только губы кусает, чтоб не закричать: еще бы — перебита нога…

— Потерпи, дружище… — хриплю я, чтоб поддержать его.

С трудом расцепив сжатые от боли челюсти, он еле слышно произносит:

— Одно прошу: не оставляйте здесь, если надо будет — застрелите…

Больше он ничего не просит, молчит.

Трус человек или нет — особенно видно, когда он ранен. За годы войны я много видел людей и храбрых и трусливых. Последние обычно склонны преувеличивать свою боль, свое страдание — жалуются, зовут на помощь, просят, требуют, чтоб их скорее отправили в госпиталь.

Страх за свою жизнь на войне испытывают все. Но люди смелые и храбрые — люди большого сердца — ощущают страх после того, как опасность миновала. Иное дело — малодушные. Эти дрожат уже в ожидании опасности.

Полторак вернулся быстро с двумя офицерами. Костюкова уложили на плащ-палатку и потащили. По дороге офицеры сообщили, что наши батальоны сумели соединиться с частями 13-й общевойсковой армии.

С ужасом узнаю — будто сердце чувствовало! — что замначштаба бригады по разведке капитан Бобров — мой Бобров! — трагически погиб в этом бою.

И. В. Костюкова и заряжающего тут же увезли в госпиталь. Вслед за ними в госпиталь отправили и меня — за Вислу, в населенный пункт Демба.

Лежу в небольшой, но одноместной палате. Светло, чисто, все кругом белое. Здесь еще до начала войны немцы устроили военный госпиталь для своей 6-й армии. Той самой, что впоследствии была уничтожена и пленена под Сталинградом. Строили добротно, надежно, не предполагали, что тут будут лечить советских солдат и офицеров.

Дверь палаты вдруг шумно распахивается, комната становится маленькой — в нее вваливается Володя Горелов. Накинутый на широченные плечи белый халат топорщится во все стороны, Володя еле удерживает бесчисленное количество разных свертков — гостинцев. Вывалив все это мне на кровать, раскрывает объятия, но замирает:

— Ох-хо-хо… Да что это с тобой сделали, Армо? — И тычет осторожно пальцем в мою забинтованную от подбородка до пояса фигуру.

Долго беседовали мы с Владимиром Михайловичем. Вернее, говорил он, я отвечал знаками. Сообщил он, что наша армия выведена во второй эшелон, что врага теснят на всех направлениях. В конце беседы как бы между прочим сказал: