Мятежники - Юлия Глезарова

После прогулки у Мишеля разыгрался аппетит: он азартно орудовал ножом и вилкой, глотал куски не прожевав, не думая о том, чем набивает себе желудок. Иван Матвеевич не мог упустить случая, чтобы не посмеяться над забавным юнцом:

– Вы, сударь, – пример истинно современного молодого человека, – учтиво и насмешливо произнес сенатор, – не различая вкуса, он стремиться токмо к насыщению утробы своей. Сия торопливость – плод нашего воспитания: юноши берут уроки от дюжины разных учителей, спешат выучится алгебре, геометрии, тригонометрии, артиллерии, фортификации, тактике, языкам иностранным – английскому, итальянскому, немецкому – только не русскому! танцевать, фехтовать, ездить верхом, играть на фортепьяно и петь… Да только подобно том, как торопливость в еде порождает колики в желудке, сия неразборчивость в образовании не развивает ум, а лишь наполняет его ненужными для жизни сведениями… В результате современные юноши жить торопятся – а не умеют…

Мишель отложил вилку, выслушал сенатора с самым почтительным видом.

– Благодарю за любезные наставления ваши, Иван Матвеевич, – он развел руками, улыбнулся, – да только для того, чтобы жить научиться, опытность нужна – а откуда ей взяться в моем возрасте? Дайте жизнь прожить, такую, как ваша – глядишь, и научусь… Знаете, как русский народ говорит – брюхо сытно, да глаза голодны…

Сенатор хмыкнул, найдя ответ остроумным и смелым. Покровительственно приподнял свой бокал, кивнул Мишелю.

– Вы далеко пойдете, молодой человек…

Сергей, тихо улыбаясь, выслушал разговор папеньки с Мишелем. Сквозь полузадернутые шторы была видна алая полоса заката – еще один осенний день завершался – последний день праздника, последний день счастья.

– Я в Киеве с Трубецким виделся, – шепнул Мишель, когда ужин, наконец закончился – он в конце октября в Петербург возвращается… Я ему про Пестеля рассказал…

– Помилуй, зачем?!

– Сам не знаю, Сережа, как так вышло, – виновато пожал плечами Мишель, – я его случайно встретил… Он в Киев тебя звал…

На следующий день погода начала портиться и Иван Матвеевич засобирался в Петербург, опасаясь дождей и дурной дороги.

– Ну все, дети мои, – насмешливо произнес Матвей, когда карета сенатора скрылась за поворотом, – праздники, слава Богу, миновались… Жаль только, что вместе с ними деньги закончились…

– Что совсем? – обескуражено спросил Сергей.

– Последние повару отдал… в счет жалования, которое ему папенька обещает, но не платит… Долг чести, так сказать…

– Мишеля в полку через неделю хватятся, если уже не хватились, Надо в Киев ехать – может там денег достану…

– Я с вами поеду, – решительно произнес Матвей, – Засиделся я тут, в деревне… Аннушку с Элизой забрать надобно… Соскучился я без них. Да и с Трубецким повидаться надобно. Он в Петербург уезжает – когда теперь свидимся?

21

Князь пребывал в грустном, но тайно-приподнятом настроении: нежданно выпал ему отпуск в Петербург. Брат жены, юный конногвардеец Владимир Лаваль, застрелился из-за крупного карточного проигрыша. Княгиня была печальна, ходила в трауре, ей не терпелось увидеться с родителями, утешить их. Князь сочувствовал жене, но втайне признавался себе, что смерть Вольдемара не тронула его душу. Брата жены он не любил, считая его препустейшим малым. Получив извести о его смерти, князь был даже в душе благодарен беспутному Вольдемару за возможность приехать в столицу, развеяться и отдохнуть от провинциальной скуки. Службу штабную он наладил, от друзей неприятности отвел.

Успешными были и действия князя по обществу. Ему удалось ослабить Пестеля. Бестужев-Рюмин отказался следить за полковником, но зато согласился на его, Трубецкого, план выступления. В плане сем, правда, пришлось оставить место для Пестеля. Но общее руководство действиями оставалось за князем.

Уезжая в столицу, Трубецкой был уверен: Пестель не сможет ничего важного предпринять без его ведома. Из этого следовало, что новый Бонапарт его не сможет самолично начать дело, и захватить после победы диктаторскую власть. Князь считал это победой.

Трубецкой знал: с Пестелем или без Пестеля, дело скоро начнется. Нужно было подготовиться: распределить обязанности между сторонниками в столице, найти союзников из высших сановников. Такие найтись должны были обязательно: кого-то можно было уговорить должностью в будущем правительстве, кого-то – припугнуть. Связи у Трубецкого были обширные, замыслы – великие.

Трубецкой встретил братьев радостно:

– Я жду вас, нарочно не уезжаю, не попрощавшись. Обнять вас хочется, хотя несколько дней с вами провести…

И почти сразу же, как Сергей и ожидал, заговорил о деле:

– Как успехи ваши? Говорят, в Лещине, в лагере, многих в общество приняли?.. Призываю вас к осторожности, друзья мои.

Сергей честно рассказал ему новые свои мысли. Выслушав рассказ о том, что лучше частной жизни ничего и представить себе невозможно, Трубецкой удивленно посмотрел на Сергея, затем на Матвея, затем куда-то в потолок.

– Я все понял! – воскликнул князь. – Ты прав, ты во всем прав. Жизнь частная, без тщеславия пустого, и меня давно привлекала. Прости меня, я не понял сразу, думал, от дела отойти ты хочешь, странным сие показалось…

– Так я и вправду так думаю… И Матвей мнение мое разделяет.

Матвей кивнул.

– Не может быть! Сейчас это невозможно: ты, Сережа, бывший семеновец, и в отставку тебя никто не отпустит. Вот когда победим мы, отойдем от дел, то частными людьми сможем сделаться. И все увидят: не для своего честолюбия действовали мы! Помыслы наши чистыми были…

Сергей молчал.

Трубецкой улыбнулся доброй, открытой и заботливой улыбкой:

– Начальник мой, князь Щербатов, просит тебя завтра пожаловать к нему. Познакомиться желает.

Генерал Щербатов принял Сергея в своем кабинете. Заставленные книгами шкафы, камин, тяжелый дубовый стол, два кресла, такие же тяжелые, составляли все убранство.

Войдя, Сергей увидел, как лицо Щербатова расплылось в добродушной, открытой улыбке. Ему показалось, что он знал этого человека много лет, был давно дружен с ним.

Говорили обо всем: о Кавказе и Персии, о новостях петербургских, о том, что летом в Киеве было весело: балы давали один другого богаче.

– Мы с супругою Софьей Степановной не даем балов нынче, дочь болеет у нас, – сказал Щербатов просто. – Но надеюсь, что скоро на поправку пойдет, будет и у нас весело.

Заговорили о Трубецком. Оказалось, Щербатов знал его давно, познакомились они за границею, когда с женою генерал совершал путешествие по Европе. Вместе посещали театры и балы в Париже, потом дружили в столице.

– Я весьма уважаю его, – сказал Щербатов. – Трубецкой умен, решителен. К тому же, – тут Щербатов внимательно поглядел на Сергея, – он либерально мыслит. Либеральные мысли и честность – качества, редко встречающиеся в одном человеке.

Щербатов пожаловался на тяжесть службы своей, на то, что должность корпусного командира многотрудна и хлопотна.

– В войну, когда дивизией командовал, понимал, кто враг, кто друг… Ныне же все смешалось, врагов от друзей отличить нельзя. Едва от Эртеля уберегся, думал, уничтожит он меня, как предшественника моего, господина Раевского. Все умное и честное преследуется ныне.

Седые волосы генерала крупными локонами падали на высокий лоб, говорил он с чувством. Сергей невольно заслушался.

– Полгода тому, до смерти Эртеля, в отставку хотел я подать… Коли на службе гнусности одни полицейские…

– В отставку? Зачем, ваше сиятельство? Честный человек, судьбою поставленный на место свое, отступать не должен.

Щербатов вдруг необычайно оживился, даже встал с кресла.

– Я тоже так подумал, оттого и не подал. Подумал: на место мое пришлют негодяя, подлеца, вот, к примеру, Рота вашего… И честные люди пострадают. И друг ваш, господин Трубецкой, отговаривал меня. Он открыл мне… что есть общество честных людей, желающих перемен в своем отечестве. Так ведь?

Сергей кивнул.

– Так, Алексей Григорьевич. Я тоже состою… состоял в обществе сем.

– А ныне? Вы решили оставить общество?

– Я не… не знаю. Не решил еще. Мечта моя – частным человеком сделаться.

– Я мыслю, – продолжал Щербатов, как бы раздумывая вслух, – что не время ныне частной жизни предаваться… оттого и сам в отставку не подал. Хотя, подобно вам, часто об этом мечтаю… Поверьте, молодой человек, оснований для мечты у меня больше, чем у вас. Жена моя первая умерла беременной, я же ее больше жизни любил… Сейчас вновь женат, детей имею, болеют они, боюсь за них. Но ныне все, кто либерально мыслит и честен, должны объединиться…

Сергей молчал.

– Вы же сами сказали: честный человек, судьбою поставленный на место свое, не должен бежать с него.