Побратимы меча - Тим Северин

Мы с Греттиром догадались об уловке Крючка только после того, как она провалилась, и мы чудом избежали гибели. Десятивесельную лодку, плывущую по фьорду, мы заметили издали и следили за ее медленным приближением. Вскоре стало видно, что в лодке четверо либо пятеро человек и дюжина овец. А этого Херинга видно не было. Он, наверное, сидел пригнувшись, спрятавшись среди животных. Крючок сидел на кормовом весле и правил к тому месту, у подножия лестницы, ведущей на вершину. Но подходил он как-то странно, а мы на это не обратили внимания. На какое-то время лодка, огибая остров, подошла так близко к утесам, что сверху ее никак нельзя было видеть. Должно быть, как раз в это время Херинг, скользнув за борт, и поплыл к берегу. А лодка тут же вновь показалась, гребцы осушили весла, и Крючок крикнул Греттиру, мол, не позволит ли Греттир оставить овец на выпас. Греттир отозвался, начались переговоры. Так Греттира, обычно столь осторожного, одурачили. Он предупредил Крючка, что коль скоро кто-то попробует взлезть по лестницам, верхняя сразу будет убрана. Тем временем, нарочито мешкая, люди в лодке начали готовить овец к подъему.

Тем же временем Херинг, невидимый для нас, стоявших наверху, стал подниматься. Молодой этот человек медленно, лицом к утесу, забирался по крутизне, по которой никто даже и не пытался взлезть и даже представить себе не мог, что такое возможно. То был человек, как ни гляди, необыкновенной ловкости. Один, без всякой помощи он умел найти, за что зацепиться, то здесь, то там. Он поднимался наверх мимо выступов с гнездами морских птиц. Порою скала выступала так, что Херингу приходилось висеть на пальцах, ища, за что схватиться, и он карабкался, как паук. На ноги же, чтобы не скользили, надел он только толстые шерстяные носки, намочив их, чтобы они лучше цеплялись.

Я знаю о мокрых носках, потому что первым увидел Херинга, когда тот выполз наверх через край утеса. Старый серый баран насторожил меня. Греттир, Иллуги и Глам стояли у вершины лестницы, глядя вниз на Крючка и его товарищей-хуторян, обсуждая высадку овец. И ничего вокруг не видели. Я же умышленно держался подальше от края, так, чтобы остаться незамеченным. Никто, кроме хуторянина, привезшего меня на Дрангей, не знал, что я нахожусь на острове, и это оказалось правильно — хранить мое присутствие в тайне. Вот я и заметил какое-то движение среди овец, пасущихся у края утеса напротив того места, где стоял Греттир. Животные подняли головы и замерли, глядя куда-то. Они явно встревожились, и я видел, как они напряглись, словно собрались пуститься наутек. Один только старый серый баран уверенно потрусил вперед, словно ждал, что его приласкают. Тут я и заметил руку, высунувшуюся из-за края утеса, словно из бездны, и рука та шарила вокруг, пока не нашла, за что ухватиться. Потом появилась голова Херинга. Медленно, очень медленно одолевал он край утеса, пока не распластался лицом вниз на траве. Тогда-то я и увидел мокрые носки, а еще — оружие, маленькую секиру, кожаным ремнем привязанную на спине, чтобы не мешала при подъеме.

Я тихонько свистнул, предупреждая остальных. Греттир и Иллуги оба оглянулись и сразу же заметили опасность. Пока Херинг вставал на ноги, Греттир что-то сказал Иллуги, и тогда младший повернулся и пошел на уже выбившегося из сил Херинга. А старший брат остался на месте, на тот случай, если понадобится его силища, чтобы с помощью Глама поднять деревянную лестницу.

Бедняга Херинг. Мне стало его жалко. Этот невероятный подъем по обрыву истощил все его силы, а вместо одних только Греттира и Иллуги, против него оказалось четверо, да застать их врасплох не получилось. Он отвязал секиру. Наверное, он был прекрасным скалолазом, но воином неопытным. Секиру он держал некрепко, Иллуги ударил мечом и выбил оружие у него из рук.

Больше Херинг не сопротивлялся. Было что-то безумное в том, как Иллуги бросился за безоружным юношей. Может быть, Иллуги впал в неистовство оттого, что кто-то вторгся в его убежище, а может быть, он впервые должен был убить и ему страшно хотелось поскорее покончить с этим делом. Он бешено кинулся за Херингом, размахивая мечом. Испуганный норвежец в этих своих носках помчался по торфяной дернине. Но бежать ему было некуда. Иллуги мрачно гнался за жертвой, рубя и тыкая своим мечом, а Херинг уклонялся и уворачивался. Он бежал к валуну, скрывавшему вход в землянку. Наверное, думал укрыться за камнем, но он не знал этой местности. Позади валуна земля обрывалась отвесным склоном к дальнему уступу на краю утеса. А дальше до моря шел обрыв в четыреста футов высотой. Херинг бросился сломя голову по склону к пропасти. Может быть, он надеялся на свою быстроту как на спасение. Может быть, он просто ослеп от страха. А может быть, пожелал умереть своею смертью, а не от меча Иллуги. Каковы бы ни были его намерения, он бросился прямо к краю утеса и без колебаний дальше, вперед… и продолжал бежать по воздуху, как бы все еще по твердой земле, молотя ногами и руками. И вот он исчез из вида.

Я подошел к Иллуги на край утеса, присел на корточки, потом пополз вперед на животе, пока голова не высунулась над этой крутизной. Далеко внизу на отмели, разбитое и распластанное, лежало тело скалолаза. Справа от меня люди Крючка, увидев случившееся, уже гребли к этому месту, чтобы подобрать тело.

В течение следующих трех месяцев попыток выдворить нас с Дрангея больше не повторялось. Надо думать, смерть Херинга потрясла хуторян, сторонников Крючка, да и дел у них летом без того хватало. Греттир, Иллуги, Глам и я оставались на острове. Дружески настроенный хуторянин всего два раза посещал нас с новостями. Главным событием за зиму стала смерть Снорри Годи, прожившего долгую и славную жизнь, и теперь его сын Тородд — человек, которого пощадил Греттир, — сменил отца на посту годи. Я не знал, перенял ли Тородд от отца попечение о моем огненном рубине, отданном на хранение, и поведал ли ему Снорри мою историю.

Мой названый брат отозвался на сообщение о смерти Снорри Годи мрачно.

— Вот, исчезла моя последняя надежда обрести справедливость, — сказал он мне, когда мы сидели на нашем любимом месте на краю утеса. — Я знаю, Снорри отказался вынести мое дело на Альтинг, когда мы вернулись в Исландию, и ты пошел к нему и говорил в мою пользу. Но пока Снорри был жив, я лелеял тайную надежду, что он еще передумает. В конце концов, я сохранил жизнь его сыну Тородду, когда тот хотел убить меня и тем заслужить благоволение отца. А теперь все уже в прошлом. Снорри был единственным человеком в Исландии, столь прославленным знатоком закона, что мог бы отменить приговор о вечном изгнании.

После недолгого молчания Греттир обратил ко мне свое лицо и сказал серьезно: