Политическая преступность - Чезаре Ломброзо

2)  Возраст и пол. Женщины и юноши 18–25 лет в этой категории преступников преобладают.

Режи замечает, что почти все цареубийцы были очень молоды: Соловьев, Шатель, и Стопе имели по 18 лет; Занд – 25, Рено – 20, Баррьер и Бут – 27, Алибо – 26, Ш. Корде – 25, Менье – 23, Монкази – 22, Отеро – 19. Между анархистами Чикаго Лингу было 20 лет, Швабу – 23.

Демаре пишет: «Ввиду того что энтузиазм и готовность жертвовать собой суть болезни молодости, наполеоновская полиция особенно следила за юношами 18–20 лет».

3)  Соучастники. У цареубийц, даже здравомыслящих, почти никогда не бывает соучастников, в противоположность тому, что наблюдается при убийствах обыкновенных. Их не нашли у Занда, Пассананте, Оливы, Монкази, Нобилинга, Ш. Корде и Равальяка. Последний даже прямо указывает на это в своей предсмертной исповеди. Это не относится, конечно, к заговорам, но заговор есть уже воюющая сторона, в состав которой сумасшедшие и фанатики могут входить только в ограниченном количестве, так как на них нельзя положиться.

4)  Наследственность. Многие из политических преступников по страсти унаследовали свой фанатизм, или мистицизм, от родителей (Орсини, Ш. Корде, Бут, Брут, Нобилинг), так что у них страстность натуры наследственная.

Из автобиографий чикагских анархистов мы видим, что отец и мать Пирсона были фанатичными методистами. Более ста лет семья Пирсонов принимала участие во всех революционных движениях Англии и Америки; один генерал Пирсон служил во время революции 1776 года; капитан Пирсон был в сражении при Банкер-Хилле{65}.

Отец Фильдена был рабочим, но отличался ораторским искусством и состоял в числе агитаторов по рабочему вопросу в Англии.

Отец Орсини, как мы увидим ниже, был одним из наших политических мучеников.

Отец, дед и братья Станислава Падлевского, судившегося за убийство генерала Селиверстова, принимали участие в польских восстаниях и почти все были расстреляны или кончили жизнь в тюрьмах.

Бут, Нобилинг и Алибо были детьми самоубийц.

5)  Психология. Души преступников по страсти превосходят своею красотой их тела. Этих людей можно назвать гениями чувства и потому-то слишком жестоко было бы смешивать их, почти святых, с вульгарными преступниками. Попытка анализировать их характеры с психиатрической точки зрения сделала бы нас похожими на тех людей, которые пробуют изучать божественные формы Венеры Медицейской при помощи геометрии, не обращая внимания на прелесть целого{66}.

О святые души, посвятившие себя одной идее, простите нас! Мы чувствуем, что одной возможности вашего появления на свет Божий достаточно для того, чтобы сделать род человеческий более достойным уважения и вознаградить его за унижение, которому он подвергается со стороны множества людей, предающихся единственно только грубым наслаждениям!

Но у людей науки есть свой долг; отдав честь прекрасному, они обязаны вернуться к измерениям.

Политические преступники по страсти, как мы уже сказали, могут служить образчиками честности и порядочности.

Брут, например, славился своею честностью до такой степени, что даже те, которые ненавидели его за убийство Цезаря, не могли отказать ему в своем уважении.

Доброта Занда была такова, что место, на котором он умер, получило от народа прозвище «Путь Занда на небо».

Ш. Корде была образцом хорошей женщины.

Из 60 политических мучеников, описанных Д’Айалой, известен характер 37, и 29 из них были людьми благородными, мужественными и деликатными, хотя слишком горячими и предприимчивыми.

Почти у всех политических преступников по страсти замечается чрезмерная чувствительность, настоящая гиперэстезия чувства, так же как и у обыкновенных преступников по страсти. Но могучий интеллект и великий альтруизм направляют первых к целям более возвышенным, чем те, к которым стремятся последние.

Они никогда не гонятся ни за богатством, ни за почестями, ни за улыбкой женщины (хотя не лишены иногда эротизма, подобно Гарибальди, Мадзини, Кавуру), а чаще всего служат великим идеалам политическим, религиозным или научным.

Они раньше и живее других своих современников чувствуют несправедливость политической и социальной тирании, они более горячо стремятся к реформам и готовы жертвовать за эти последние собой. Они так дорожат справедливостью, с таким энтузиазмом относятся к идеалам, что верят в полное осуществление последних только потому, что горячо того желают.

Гарибальди в своих мемуарах вспоминает о всех друзьях и лицах, с которыми имел дело, начиная со своей матери, которую очень любил, и кончая собакой, умершей с горя, когда он принужден был оставить ее в Танжере. В раннем детстве, нечаянно переломив ножку у сверчка, он несколько часов плакал об этом; будучи мальчиком, он спас женщину, упавшую в воду; взрослым уже человеком он ухаживал за холерными больными.

Винченцо Руссо, родом из Пальма Нолана, был адвокат, ученый и красноречивый человек, приятный в обращении и до такой степени бессребреник, что всем жертвовал для того, чтобы помочь ближним. Жил он на гроши, ел когда попало и что попало, спал на чем придется. Идя на казнь, он упрекал палача за то, что тот не позволил ему говорить с эшафота. «Умираю за республику и свободным!» – воскликнул он, бросаясь с лестницы с веревкой на шее.

Другой пример имеем мы в одном из вожаков русских нигилистов, описанных Степняком. Валерьян Оссинский, энергичный террорист, заражавший своей верой всех окружающих, еще будучи 11 лет от роду, смело защищал от разбойников дом соседа, смертельного врага его семьи. Он любил опасность из-за нее самой; лихорадочное возбуждение борьбы его опьяняло; он любил славу и женщин. В России не устраивалось ни одной революционной попытки без его энергичного участия. Арестованный в Киеве в 1879 году, он был приговорен к смертной казни, причем на его глазах казнили двух его товарищей. За эти несколько минут Оссинский успел поседеть, но дух его остался непоколебленным.

О нигилисте Лизогубе Степняк говорит, что он, будучи миллионером, жил как последний бедняк, для того чтобы отдать побольше денег своей партии. Друзья должны были насильно заставлять его есть получше, чтобы не захворать от лишений.

Этот Дмитрий Лизогуб, высокий, жидковатый, бледный молодой человек с голубыми глазами и очень мягким характером, с виду казался покойным и смирным, но в сущности был полон огня и энтузиазма. Принужденный сдерживаться для того, чтобы правительство не конфисковало его имения, он считал свою сдержанность позорной. Будучи арестован по доносу своего секретаря и приговорен к смерти, он отказался подписать просьбу о помиловании. На казнь он шел улыбаясь, успокаивая товарищей и говоря, что теперь только считает удовлетворенным свое желание умереть за правое дело.

Другой революционер, Дмитрий Клеменс, человек простой, обладавший живой и образной речью, что делало его одним из лучших популяризаторов революции, с широким лбом мыслителя, карими глазами, тонкими губами и широким, коротким носом, живой, мягкосердечный, был обожаем друзьями за доброту и верность делу. Любя опасности, он относился к ним шутя и покойно. Один раз он под собственным именем поручился за арестованного товарища, а в другой раз освободил нескольких политических арестантов, выдав себя за правительственного инженера и завоевав всеобщие симпатии.

Ш. Корде тоже была очень добра и грациозна; в юности она изучала историю и философию, восторгаясь Плутархом, Монтескье и Руссо. Горячие речи эмигрантов-жирондистов, из коих в одного она была, кажется, влюблена, заставили ее проникнуться их идеями. Присутствуя на заседании Конвента, в котором они были приговорены к смерти, Ш. Корде решилась устранить человека, вызвавшего этот приговор. На вопрос, как это она, такая слабая и неопытная, решилась без всяких помощников убить Марата, она отвечала: «Гнев и страсть укрепили мое сердце и указали путь, по которому я добралась до его сердца». Перед тем как взойти на эшафот, на котором последним ее движением был жест стыдливости, она писала Барбару, что друзьям незачем оплакивать ее смерть, так как всякий, подобно ей обладающий живым воображением и чувствительным сердцем, заранее осужден на бурную жизнь. Письмо это она оканчивает следующими, вполне справедливыми строками: «Какой жалкий наш народ! Где ему основать республику, раз никто здесь не понимает, что женщина, жизнь которой никому не приносит пользы, обязана хладнокровно умереть за родину!»

Ламартин говорит: «Если бы нам нужно было найти прозвище для этой великой освободительницы, для этой самоотверженной убийцы тирана, такое прозвище, которое соединяло бы в себе энтузиазм поклонника с суровостью судьи, так как она все же совершила преступление, то мы назвали бы ее ангелом убийства».

Перовская обладала красивой, почти детской физиономией; характера была веселого, но страшно впечатлительного. Несмотря на свою принадлежность к высшей аристократии, она страшно ненавидела всякий гнет, образчиком которого могло для нее служить обращение ее отца с матерью. Бежав из дома, она сделалась ярой последовательницей нигилизма и заняла в партии весьма влиятельное положение как пропагандистка в среде крестьян и рабочих. За это она была арестована и сослана в северные губернии, откуда в 1878 году бежала и сделалась основательницей террористического общества, принимала участие в покушении Гартмана под Москвой, а затем и в убийстве 1 марта. На казнь она шла в высшей степени мужественно.