Проблемы души нашего времени - Карл Густав Юнг

лишь инструменты интеллекта? Такое недоверие к словам доставляет, конечно, определенные неудобства, но мне оно представляется вполне уместным при обсуждении основополагающих явлений. Слова «дух» и «жизнь» хорошо нам знакомы, известны с незапамятных времен; они как пешки на шахматном поле, которые тысячи лет мыслители перемещали вперед и назад. Пожалуй, затруднения возникли уже в седой древности, когда кто-то с изумлением обнаружил, что живое дыхание, покидающее тело с последним хрипом, означает нечто большее, чем простое движение воздуха. Поэтому вряд ли случайно, что ономатопоэтические слова – ruach, ruch, roho (на древнееврейском, арабском и суахили, соответственно) – обозначают дух ничуть не менее ясно, чем греческое πνεῦμα или латинское spiritus.

Но знаем ли мы, знакомые с этим выраженным в словах понятием, что такое на самом деле дух? Уверены ли мы, что, употребляя это слово, все люди подразумевают одно и то же? Разве слово «дух» не является наиболее – и раздражающе – многозначным среди всех слов? Одно и то же вербальное выражение, «дух», используется для описания невыразимой, трансцендентной идеи всеобъемлющего значения, а также для обыденных целей – и здесь оно оказывается синонимом английского слова «mind»; последнее может означать мужество, интерес к жизни, остроумие или призрака, представлять бессознательный комплекс, который вызывает спиритические явления: скажем, верчение столов, автоматическое письмо, стук и т. д. В переносном смысле это слово употребляют для характеристики преобладающего умонастроения конкретной социальной группы («духа», который в ней правит). Наконец это слово описывает материальные явления, когда мы говорим о винных или нашатырных парах или об алкоголе (spirit) как таковом. Перед нами не дурная шутка, а достойное уважения наследие нашего языка; с другой стороны, оно парализует движение мысли, встает трагическим препятствием на пути всех, кто жаждет достичь горних высот чистоты идей по лестнице из слов. Когда я произношу слово «дух», то, даже предельно тщательно подбирая точный его смысл, который желаю передать, не в моих силах все же полностью исключить многочисленные прочие значения.

Поэтому мы должны задать себе принципиальный вопрос: что именно обозначает слово «дух», когда его употребляют в связи с понятием жизни? Ни при каких обстоятельствах нельзя по умолчанию допускать, что каждый человек будто бы точно знает смысл слов «дух» или «жизнь».

Будучи не философом, а эмпириком, я во всех сложных вопросах склонен принимать решение на опыте. Когда отыскать прочную основу в опыте не представляется возможным, я предпочитаю оставить вопрос без ответа. Поэтому я всегда стремлюсь сводить абстрактные понятия к их эмпирической основе, чтобы удостовериться, насколько это получится, в том, что я знаю, о чем говорю. Должен признаться, что о сути «духа» мне известно ничуть не больше, чем о сути «жизни». Последнюю я знаю лишь в облике живого тела, а вот о том, какова она сама по себе, в абстрактном состоянии, не могу даже смутно догадываться по форме слова. Выходит, что вместо «жизни» надлежит рассуждать о живом теле, а вместо «духа» – о психических факторах. Это нисколько не означает, что я пытаюсь уклониться от ответа на исходный вопрос и предаться размышлениям о взаимоотношениях тела и разума. Напротив, я надеюсь, что эмпирический подход поможет отыскать реальные основания духа – причем не за счет жизни.

Понятие живого тела в рамках нашей задачи доставляет меньше затруднений, нежели общее понятие жизни, ибо тело принадлежит к зримой и осязаемой реальности и не ускользает от нашего восприятия. Полагаю, все согласятся с тем, что тело есть внутренне цельная (zusammenhängendes) система материальных элементов, приспособленная для жизни, и потому выступает проявлением живого существа, доступным чувственному восприятию. Если упрощать, оно представляет собой целесообразно упорядоченную материю, которая обеспечивает бытие живого существа. Чтобы избежать двусмысленности, хочу обратить внимание на то, что в приведенное мною определение тела не включается нечто, расплывчато охарактеризованное как «живое существо». Данное разграничение двух явлений (я не желаю в настоящий момент ни отстаивать его, ни критиковать) призвано лишь подчеркнуть, что тело нельзя понимать как «скопище» инертной материи; его следует трактовать как материальную систему, готовую к жизни и позволяющую жить, но при условии, что, несмотря на всю свою готовность жить, оно не в состоянии обойтись без «живого существа». Ведь, даже если оставить в стороне всякую ценность «живого существа», тело само по себе лишено кое-чего, необходимого для жизни, а именно – психического фактора. Мы постигаем это, прежде всего, на собственном непосредственном опыте, а косвенно узнаем из опыта других людей. Кроме того, это знание мы черпаем из научного изучения высших позвоночных, и потому, при полном отсутствии противоречащих доводов, должны признавать наличие такого фактора у низших животных и даже у растений.

Нужно ли нам теперь согласиться с тем, что «живое существо», о котором я говорил выше, равнозначно психическому фактору, непосредственно воспринимаемому нами в человеческом сознании, – а тем самым вновь прийти к древнему дуализму души и тела? Или же некие основания все-таки оправдывают отделение «живого существа» от психического? Тут нам придется и психическое рассматривать как целеполагающую систему, как скопление материи, не просто готовой жить, но уже живой, или, точнее, как скопление жизненных процессов. Я вовсе не уверен, что эта точка зрения встретит всеобщее одобрение, поскольку люди настолько привыкли представлять разум и тело как цельный живой организм, что будет непросто впредь усматривать в психическом всего-навсего совокупность жизненных процессов, протекающих в теле.

Насколько наш опыт вообще позволяет делать выводы о сущности психического, он показывает психические процессы как явления, зависимые от нервной системы. Мы можем утверждать достаточно смело, что нарушения в работе тех или иных участков мозга влекут за собой соответствующие психические расстройства. Спинной и головной мозг, по сути, состоят из взаимосвязей между сенсорными и моторными путями, так называемых рефлекторных дуг. Что конкретно имеется в виду, лучше всего объяснить на примере. Предположим, что человек дотрагивается пальцем до горячего предмета; ожог мгновенно возбуждает нервные окончания в теле. Это ощущение изменяет состояние всех проводящих путей вплоть до спинного мозга и далее до головного мозга. В спинном мозгу клетки нервных узлов, воспринимающие тактильное раздражение, передают измененное состояние соседним клеткам моторных узлов, которые, в свою очередь, направляют сигнал мышцам руки, из-за чего происходит внезапное сокращение мышц – и рука отдергивается. Все случается настолько быстро, что осознанное восприятие боли зачастую приходит лишь тогда, когда рука уже отдернута. Реакция осуществляется автоматически и фиксируется сознанием впоследствии. Но события в спинном мозге достигают воспринимающего эго в форме записи, или образа, который возможно снабдить понятиями и наименованиями. Если отталкиваться от этой схемы рефлекторной дуги, то есть движения раздражителя извне