Будущее капитализма - Лестер Туроу

Мировое сообщество в лице МВФ и Соединенных Штатов начало диктовать Мексике, какую денежную политику она должна вести (19). Они потребовали 60-процентной ставки за предоставленные мексиканскому правительству займы в песо сроком в двадцать восемь дней и стопроцентной ставки за потребительский кредит на зиму 1995 г. Эти меры гарантировали спад в Мексике в 1995 и 1996 гг., поскольку ей пришлось бы резко сократить расходы, финансируемые потребительским кредитом, и инвестиции, финансируемые банковскими займами (20). Международное сообщество потребовало строгой налоговой экономии — резкого сокращения расходов в уже сбалансированном бюджете. Прибыли от мексиканской нефти должны были вноситься прямо на счет в Федеральном резервном банке в Нью-Йорке и контролироваться Соединенными Штатами, чтобы гарантировать немексиканским держателям акций уплату того, что им причиталось. Мексика должна была получать лишь остаток (21).

В один месяц ежемесячный торговый дефицит Мексики с США, составлявший 1 миллиард долларов, превратился в небольшой профицит (22). Вне Мексики те, кто зарабатывал себе на жизнь продажей продуктов или услуг мексиканцам, обнаружили, что их рынки внезапно исчезли.

Если посмотреть на Мексику в 1995 г., то складывается впечатление, что ее экономические грехи были очень невелики по сравнению с наказанием, которому ее подвергли для восстановления «доверия инвесторов». Всего лишь за шесть месяцев до того, летом 1994 г., Мексика повсюду приводилась как пример страны, где все дела идут хорошо. Она устранила большие бюджетные дефициты начала 80-х гг. и добилась финансового равновесия. Она проводила отмену регулирования и приватизацию — более тысячи государственных фирм были проданы. Широко распространилась отмена регулирования. Отбросив прежнюю политику самозащиты, Мексика вошла в НАФТА и быстро сокращала тарифы и квоты. Инфляция в 1994 г. составляла всего 7 % (23). Президент Салинас был героем, украшавшим обложки популярных журналов. А через год он был в изгнании, и его обвиняли едва ли не во всех мыслимых преступлениях (24). Поскольку люди, действовавшие на рынках, не могли свалить вину за происшедшее на работу рынков, то надо было найти коррупцию (наркотики, убийства) и дьяволов (брат президента) (25).

Хотя у Мексики и был торговый дефицит, этот дефицит был вызван решениями частного сектора — государственный сектор не имел прямых долгов ни внутри страны, ни за границей. Когда же займы происходили, то, как отмечали комментаторы, дефициты торгового баланса, оплачиваемые кратковременными денежными вливаниями, были вполне допустимы, поскольку они отражали частные решения занимать деньги или брать деньги взаймы, принимаемые с обеих сторон рынка. Вдобавок мексиканские торговые дефициты были далеко не худшими на свете. Справедливо, что проблемы Мексики были бы не столь тяжелы, если бы у нее был более высокий процент сбережений и если бы ее фирмы и банки имели меньше долгов, выраженных в долларах. Впрочем, мексиканский уровень сбережений — 16 % — превосходит уровень сбережений в Соединенных Штатах (26).

Страна, всего за шесть месяцев перед тем вполне исправная, должна была подвергнуться драконовским наказаниям. Вследствие падения стоимости песо инфляция достигла почти 60 % в год (27). В течение тринадцати лет уровень жизни среднего мексиканца снижали ради проведения рыночных реформ, а в конце этого периода, точки зрения среднего мексиканца, богатые иностранные господа желающие взять домой свои деньги навязали Мексике политику, которая должна была снизить покупательную способность семьи еще на 33 % (28). В среднем классе — группе, в которой снижение доходов должно было дойти до 50 %, — возникло движение «Эль Барсон» (El Barzon), с девизом «Не могу платить, значит, не плачу». То, что в мировой финансовой печати антисептически описывается как «программа строгой экономии», в действительности мексиканских бедных кварталов обернулось резким падением уровня жизни (29).

С точки зрения внешнего мира, мексиканский рецепт подействовал. Макроэкономическая устойчивость была восстановлена уже к концу лета 1995 г. Но отдельному мексиканцу было не так уж хорошо. Согласно официальной статистике, безработица удвоилась, и мексиканский министр труда полагает, что реальный процент должен быть намного выше. Розничная торговля упала на 40 %, и осенью 1995 г. не видно никакой перспективы ее возрастания (30).

Кто хочет понять фундаментальные причины мексиканского кризиса, скорее найдет их в Соединённых Штатах. Вследствие низких банковских ставок процента, имевших целью борьбу со спадом 1990–1991 гг., сотни миллиардов долларов перетекли со счетов в американских сберкассах в инвестиционные компании открытого типа с более высокими прибылями. Но чтобы выплачивать эти более высокие прибыли, менеджеры таких компаний должны были получать более высокие прибыли, и для этого они посылали часть своих денег в Мексику. Когда ставки процента в США снова поднялись, эти же менеджеры компаний хотели сбалансировать свои портфели ценных бумаг и начали возвращать свои деньги домой. При такой утечке денег и наличном дефиците платежного баланса Мексика неизбежно должна была исчерпать свои валютные резервы — это был лишь вопрос времени. В феврале 1994 г. у нее были валютные резервы в 30 миллиардов долларов. К декабрю они снизились до 6 миллиардов долларов (31). Мексиканские граждане, имевшие внутреннюю информацию о том, как истощались их резервы иностранной валюты, по-видимому, бросились искать финансовый выход (32). Как только о происходящем начали догадываться непосвященные, они тоже стали искать выход.

Если сравнить потери иностранных инвесторов в Мексике с реальными потерями доходов мексиканских граждан, то становится ясно, что мексиканцы потеряли гораздо больше. Если бы Мексика попросту объявила дефолт и отказалась принять программу строгой экономии, навязанную ей МВФ и Соединенными Штатами, то, очевидно, она испытала бы сокращение своих реальных доходов — была бы неспособна финансировать импортный дефицит, и импорт уменьшился бы, что сократило бы реальные доходы. Но то же произошло и при выполнении плана МВФ — США.

Однако, если бы мексиканцы не приняли условия этого плана, им пришлось бы перенести, сверх неизбежного сокращения импорта, еще и резкий внутренний спад. Но спад, навязанный Мексике, и так стоил ей к апрелю 1995 г. 500 000 рабочих мест, и еще 4 миллиона работников оказались на сокращенной рабочей неделе — менее 15 рабочих часов (33). Ясно, что для-Мексики краткосрочные потери в связи со спасательным пакетом — МВФ — США превзошли краткосрочные выгоды. Вер но, конечно, что если бы Мексика объявила дефолт, то ей труднее было бы в будущем получать займы, но, так или иначе, вряд ли ей придется получать много займов.

Возможно, для Мексики долгосрочные потери даже превзойдут долгосрочные выгоды. Долгосрочные выгоды состоят в более раннем возвращении на международные кредитные рынки. Но у международных кредиторов удивительно короткая память, и они начинают снова давать деньги в долг с поразительной быстротой. Остается проверить, возобновятся ли кредиты быстрее, чем если бы Мексика объявила дефолт.

Такой анализ краткосрочных и долгосрочных потерь и преимуществ приводит к очень простому заключению. Рано или поздно какая-нибудь страна откажется проводить предписанные ей внутренние меры строгой экономии, чтобы удовлетворить международных кредиторов высшего уровня. Эта страна попросту предоставит международным инвесторам нести свои потери (чем больше они пытаются спасти свои деньги, тем больше они теряют) и готова будет уплатить за это более поздним возвращением на международный рынок капиталов. Она попросту поставит благополучие своих граждан выше устойчивости мировой финансовой системы.

Что же тогда произойдет? По правде сказать, никто не знает. Аргументация в пользу помощи Мексике состоит не в том, что мексиканцам от этого будет лучше (как мы видели, им, вероятно, будет от этого хуже), а в том, что если отказать Мексике в помощи, то это вызовет такую потерю доверия и такую панику на мировых финансовых рынках, что сами эти рынки могут потерпеть крах. Конечно, пока такой эксперимент не поставлен, никто не знает, верна ли эта аргументация. Если бы произошел крах мировых финансовых рынков, то проигравшими были бы, разумеется, не мексиканцы, а большие игроки на этих рынках — англичане, немцы, японцы и американцы.

Чтобы выручить Мексику, понадобилось больше денег, чем МВФ мог занять Мексике по своим правилам, и Соединенным Штатам пришлось прийти на помощь — не потому, что их обязывали к этому правила НАФТА, а потому, что их пенсионные фонды рисковали в Мексике сотнями миллиардов. Если бы не была предложена эта помощь, то открытые инвестиционные фонды должны были бы вернуть свои деньги домой по гораздо худшему обменному курсу песо на доллар. В действительности кредитный пакет в 52 миллиарда долларов больше защищал американские инвестиционные фонды, чем саму Мексику, но вдобавок мексиканцы должны были оплатить займы. Принимая во внимание эту реальность, почему мексиканские граждане должны оплачивать стоимость мер, представляющих в сущности политику страхования для стабилизации мировой финансовой системы? Можно ведь предоставить тем, кто пользуется этой системой, уплатить необходимые страховые премии. Так что лозунг «Не могу платить, значит, не плачу», выдвинутый протестующей группой среднего класса, в следующий раз может стать национальным лозунгом мексиканцев.