Армагедец - Харик Бу

Еще четыре месяца назад Сашка бы не колебался ни секунды. Теперь он огляделся по сторонам, взял почему-то ножик для разрезания бумаги и положил в карман. Enter так enter, одними губами прошептал он и нажал заветную кнопочку…

Пахнуло гарью. Откуда-то издалека донесся многоголосый крик. Сухим треском раздался залп и следом за тяжелым «бух», физически ощутимо вдавливаясь в воздух, над головой пронеслось ядро. Сашка сидел в неглубокой траншее ни жив ни мертв, не понимал, как, куда и за что попал. После того как в воздухе над ним пронеслось еще несколько ядер, осторожно высунул голову и ахнул. На изрытом железом поле, совсем рядом, выстраивались полки. Офицеры с яркими плюмажами, не кланяясь пулям, важно вышагивали вдоль шеренг. Он едва успел бросить быстрый взгляд назад, где, ощетинившись штыками, шла как на подбор рослая, закаленная в боях сине-желтая пехота, как все накрыл, словно лавина, накатывающийся звук «у-а-а-а». Сухой треск залпа лишь на секунду приостановил это победное «у-а-а-а», и, словно волна, оно прокатилось дальше. В яму к нему буквально упал страшный, усатый, в пороховом кислом дыму солдат, раненый. Темное пятно расползалось на боку.

— А, зацепила, дура, — кричал он. Диким взором поглядел на Сашку, — не боись, малец, достань вон тряпицу, перевяжи.

Сашка робел. От вида крови неприятно поташнивало, руки тряслись. Едва управился. Солдат исподволь рассматривал его, но ничего не говорил, сопел только, и лицо все бледнело. Еле уложил раненого поудобнее, а сам осторожно высунулся из траншеи.

— Ну что, неужто опять отбились шведы? Сине-желтые, словно на плацу, смыкали ряды вокруг раненых и убитых, быстро перезаряжали винтовки.

— Как на параде стоят, а где наши?

— Буде им. Сейчас царь-батюшка сам подойдет, с новыми полками, неможна нам отступить, никак неможна.

И, словно в подтверждение слов раненого солдата, раздался залп батареи, Сашка увидел в сотне метров от себя бело-серые дымы, и туча ядер с победным ревом вонзилась в воздух. Где-то далеко слышалось все то же яростное «у-а-а-а». Земля ощутимо гудела. Каким-то внутренним чувством Сашка понял: конница. Высунулся почти по пояс, ничего не боялся, удивительно, словно в бинокль, увидел, как из-за пологого холма, покрытого редким кустарником, вынеслась лавина всадников, впереди весь в лентах, синих, белых, красных, словно слившийся с конем всадник, блестит клинок в руке. Навстречу, низко пригнувшись к шеям лошадей, тяжелой серой массой летит вражеская кавалерия. Сердце Сашки сначала замерло, а потом заколотилось, как никогда в жизни.

Наряженный, будто на праздник, офицер играючи поднял могучего коня на дыбы и повел лавину вперед, навстречу врагу. Сшиблись. Пыль закрыла место жуткой схватки. Только летал-метался яркий плюмаж, а потом все кончилось. Словно на картинке, пританцовывающий конь под безумцем-храбрецом… Вновь строятся ряды и мерным ходом — вперед, в атаку, словно за спиной не умирают раненые товарищи и поверженные недруги, не бьются и не храпят в агонии лошади.

Сашка едва успел перевести взгляд на пехоту, которая строилась для решающего удара. С безумными глазами навыкате, с усами ниточкой — всадник на крупном жеребце. Рот разинут в неслышном крике, рука указывает в направлении умчавшейся конницы. Ветер доносит отдельные слова «.. но за Россию…» — снова за шумом боя ничего не слышно, и вдруг тот же с надрывом голос звенит в ушах: «…в благочестии своем!» И снова протяжное «у-а-а-а» от горизонта и до горизонта накрывает равнину. Пушек уже не слышно. Страшный ружейный треск и дикая по жестокости атака, орут офицеры: «В багнеты!»

Сашка не раз смотрел на большом экране и «Храброе сердце», и более кровавые боевики, но тут он не выдержал, на несколько минут потерял контроль над собой. Сидел, скорчившись рядом с раненым, держал тяжелую винтовку в руках. Слабость страшная одолела.

На запястье что-то пискнуло, автоматически глянул на часы, весь циферблат заполнила большая восьмерка, сменилась семеркой, затем шестеркой…

— Саша, Александр, — мамин голос, — сколько можно тебя звать? Вон отец уже с работы пришел, кушать иди. Сашка открыл дверь, появился на пороге комнаты с перекошенным от только что виденного лицом.

— Танюська! Ты посмотри, какой он бледный, — это уже отцовский бас. — Ты что же это, брат, совсем нас решил доконать своим состоянием?

Увидев за спиной сына разложенные на столе книги, отец от неожиданности даже голос понизил (все же первое сентября), взглянул на обложки мельком, одобрительно хмыкнул. Прошли на кухню, а тут и мама засуетилась, видно, физиономия у Сашки была бледная, да еще с зеленоватым оттенком небось.

— Может, его на пару недель вообще от занятий освободить? Смотри, на нем лица нет. — Мама чуть не плачет.

— Та не беспокойтесь. Это я просто резко встал. Давление, наверное, низкое.

Не зря же он учил эту дурацкую валеологию. Действительно, через пару минут все стало на свои места, и в окружающий мир вернулись живые краски.

— Что это ты сразу за книги взялся? — полюбопытствовал отец во время небольшой паузы, когда вслед за супом на столе должны были появиться пельмени.

— Историчка сказала, что завтра может комиссия нагрянуть, просила повторить Полтавскую битву, — неожиданно охотно ответил Сашка, хотя обычно слова о школе приходилось вытягивать из него клещами.

Отец молча поднялся из-за стола, достал три рюмочки и едва початую бутылку вина. При виде спиртного мать всплеснула руками, мол этого не хватало.

— Да. Тебе бы сейчас красного, но чего нет, того нет, — не обращая внимания на супругу гнул свое Сарана-старший. — Ну, с началом учебного года.

Сашка заправски выпил рюмку, пожевал губами, пытаясь разобрать аромат, как-то автоматически ляпнул: «Ординарное, столовое, полусладкое, под пельмени в самый раз, наверное…» За столом повисло изумленное молчание.

— Нашел чему у отца учиться, — возмутилась наконец пришедшая в себя мама, но Сарана-старший одобрительно подмигнул и с обычным аппетитом принялся за второе.

Спустя несколько минут через едва прикрытую дверь Сашка слышал отцовский возмущенный шепот: «А ты что, хочешь, чтобы он в подворотне дерьмовую водку жрал или портвейном давился? Пусть с нами за столом. Ишь проблема какая, рюмочка полусладкого».

Потом целый час до новостей сидели, вальяжно развалясь на диване, листали книги и рассматривали карты, обсуждали события 1709 года, словно это произошло несколько дней назад, и потрясенная Европа еще не верит тому, что свершилось на далекой восточной ее окраине.

— Ты бы знал, какая это была победа, — говорил отец, а с Сашкиных губ едва не срывалось предательское «я видел…».