Об Екатерине Медичи - Оноре Бальзак

— А может быть, мне надо меньше любить тебя?

— Может быть, — ответила она. — Если бы я знала, что тебе действительно что-то вредит — а это, должно быть, так, — я бы нашла в моей любви достаточно сил, чтобы отказать тебе в твоих желаниях. Я обожаю Карла еще больше, чем люблю короля, и я хочу, чтобы ты жил без тех мук, от которых человек становится задумчивым и мрачным.

— Королевская власть меня губит.

— Да, — сказала она. — Шурин твой, король Наваррский, только и знает, что бегает за юбками; у него нет ни гроша за душой; он владеет одним только жалким королевством в Испании, куда он теперь уже больше не покажется, да Беарном во Франции, которого ему едва хватает на жизнь. И все-таки, если бы ты был обыкновенным принцем, как он, я была бы счастлива, во много раз счастливее, чем если бы я в самом деле стала королевой Франции.

— Но разве ты не больше, чем королева? Для той король Карл существует только как правитель страны, ибо быть королевой — это всегда значит заниматься политикой.

Мари улыбнулась и, сделав прелестную гримаску, сказала:

— Все это знают, государь. А сонет ты для меня написал?

— Милая моя, стихи писать так же трудно, как издавать указы для того, чтобы рассеять смуту в стране. Я скоро закончу то, что я обещал тебе. Господи, как легко мне живется здесь у тебя, как мне не хочется уходить отсюда! Однако надо же идти допрашивать флорентинцев. Черт бы их всех не видал!.. Я ведь думал, что мне довольно хлопот и с одним Руджери, а вот их, оказывается, двое. Послушай, моя крошка, ты ведь совсем не глупа, из тебя бы вышел отличный судья, ты все умеешь угадывать.

— Государь мой, мы ведь всегда допускаем то, чего боимся, и возможное для нас часто становится непреложной истиной. Вот в двух словах вся наша хитрость.

— Хорошо! Так помоги же мне выпытать тайны у этих двух итальянцев. Все мои решения зависят сейчас от результатов этого допроса. Виновны они или нет? За их спиною стоит моя мать.

— Я слышу на лестнице голос Жакоба, — сказала Мари.

Жакоб был любимым камердинером короля и обычно сопровождал его во всех похождениях. Он пришел спросить, не желает ли его величество поговорить со своими пленниками.

Король кивнул ему головой, а хозяйка дома отдала все необходимые распоряжения.

— Жакоб, — сказала она, — выпроводи всех слуг из дома, оставь здесь только кормилицу и дофина Овернского. Сам оставайся внизу. Но сначала закрой все окна, задерни занавески в гостиной и зажги свечи.

Нетерпение короля было так велико, что, не дожидаясь, пока окончатся все эти приготовления, он уселся в кресло возле высокого белого мраморного камина, в котором пылал яркий огонь. Его прелестная возлюбленная поместилась рядом с ним. Над камином на месте зеркала висел портрет короля в красной бархатной раме. Карл IX уперся локтями в ручки кресла, чтобы ему было удобнее разглядывать флорентинцев.

Закрыв ставни и задернув занавески, Жакоб зажег свечи в высоких подсвечниках, или, точнее говоря, в высоких серебряных канделябрах художественной работы и поставил их на стол, за который должны были сесть оба флорентинца; им нетрудно было узнать в этих канделябрах творчество Бенвенуто Челлини, их соотечественника; при свете их богатое убранство этого зала, который Карл IX отделал по своему вкусу, ярко заблестело. Коричневато-красные ковры были сейчас еще эффектнее, чем при дневном освещении. Мебель из черного дерева, очень тонкой работы, отражала колыхание свечей и пламя камина. Умеренно и умело положенная позолота блистала то тут, то там и оживляла коричневые тона, которые царили в этом жилище влюбленных.

V

АЛХИМИКИ

Жакоб постучал два раза и, получив разрешение войти, ввел в комнату обоих флорентинцев. Мари Туше сразу же поразил величественный облик Лоренцо, который приковывал к себе внимание не только сильных мира, но и людей заурядных. Лоб этого почтенного старца, с серебряной бородой, которая контрастировала с черной бархатной шубой, напоминал собою мраморный купол. Его строгое лицо с черными, пронзавшими вас насквозь глазами передавало весь трепет гения, вышедшего из глубокого одиночества и еще более могущественного от того, что общение с людьми не притупило его духовной силы. Его можно было сравнить с железным клинком, который еще ни разу не вынимали из ножен.

Козимо Руджери был одет так, как одевались при дворах той эпохи. Мари знаком дала понять королю, что тот ничего не преувеличил в своем рассказе, и поблагодарила его за то, что он показал ей этого необыкновенного человека.

— Я хотела бы видеть колдуний, — шепнула она на ухо королю.

Снова погруженный в раздумье, Карл IX ей ничего не ответил: он старательно стряхивал хлебные крошки, которые оставались у него на камзоле и на штанах.

— Ваша наука не имеет власти над небом. Она не может приказать солнцу не светить, господа флорентинцы, — сказал король, указывая на занавески, которые пришлось опустить, так как погода в Париже стояла пасмурная. — Совсем темно.

— Наши знания, государь, позволяют нам создавать небо по своему произволу, — сказал Лоренцо Руджери. — Для того, кто трудится в лаборатории при свете печей, погода всегда хороша.

— Это правда, — ответил король. — Так вот, отец мой, — сказал он, называя его так, как он привык называть всех стариков, — расскажите мне обстоятельно о цели ваших трудов.

— А кто нам поручится, что нас потом не накажут?

— Король, — ответил Карл IX, любопытство которого было до крайности возбуждено.

Лоренцо Руджери как будто задумался. Тогда Карл воскликнул:

— Кто же станет вас наказывать? Мы здесь одни!

— Здесь король Франции? — спросил маститый старец.

Карл с минуту подумал, а потом ответил:

— Нет.

— И он не придет сюда? — спросил Лоренцо.

— Нет, — ответил Карл, подавлял порыв гнева.

Тогда старец придвинул стул и сел. Козимо, пораженный этой смелой выходкой, не решился последовать его примеру.

— Короля здесь нет, — сказал Карл IX с глубокой иронией в голосе. — Но здесь присутствует женщина, и следовало попросить ее позволения, прежде чем садиться.

— Сударыня, — сказал старец, — тот, кого вы видите перед собой, настолько же выше всех королей, насколько короли выше своих подданных, и, узнав, насколько велико мое могущество, вы убедитесь, что я с вами достаточно учтив.

Услыхав эти дерзновенные слова, произнесенные с итальянским акцентом, Карл и Мари переглянулись и посмотрели оба на Козимо, который не сводил глаз с брата. Казалось, он был озабочен тем, как тот выйдет из столь трудного положения.

В действительности же ни король, ни его юная любовница, которую старец старался заворожить своей смелостью, не могли увидеть тогда, до чего хитер был Лоренцо Руджери и с каким искусством он приступил к разговору. Единственным человеком, видевшим его насквозь, был его брат Козимо Руджери. Несмотря на то, что последний превосходил своим могуществом всех хитрейших царедворцев и даже покровительницу свою, Екатерину Медичи, астролог с большим почтением относился к брату, считая его своим учителем.

Пребывая все время в уединении, этот мудрый старец хорошо понимал государей. Он видел, что едва ли не все они измучены непрестанными поворотами политики, которые в ту эпоху были такими внезапными, такими бурными и такими непоправимыми. Он знал, как устали эти правители, как им опротивела власть. Не они ли увлекались у него на глазах всем, что ново, необычно и странно, не они ли с величайшей охотой устремлялись в область умозрения, чтобы избежать каждодневных столкновений с людьми и с событиями? Тем, кто исчерпал себя в политике, остается одно — область чистой мысли. Живой пример этому Карл V, отказавшийся от престола. Карл IX выковывал шпаги и слагал сонеты, чтобы отвлечься от высасывающих из него все соки государственных дел. Он царствовал в такое время, когда ход событий ставил под угрозу не только личность короля, но и существование трона: он принял на себя все тяготы власти и не ведал радостей, которые эта власть может дать. Поэтому та дерзость, которую себе позволил Лоренцо, пренебрегши его королевским достоинством, неожиданно вывела Карла IX из его оцепенения. Католическая религия подвергалась в то время таким нападкам, что непочтение к ней никого бы не удивило. Но потрясение основ всей христианской веры, на место которой ставилось поклонение какой-то таинственной силе, должно было несказанно поразить короля и отвлечь его от всех одолевавших его мучительных забот. К тому же сама победа над человеком была для Руджери намного важнее всего остального. От того, удастся ли им внушить свою идею королю, зависело их оправдание и свобода: просить о ней братья Руджери уже не могли — ее надо было добиться! Надо было сделать так, чтобы Карл IX забыл о своих подозрениях и погнался за какой-то новой идеей.

Оба итальянца отлично понимали, что в этой необыкновенной игре на карту поставлена их жизнь. Поэтому их гордые и в то же время смиренные взгляды, в ответ на подозрительные и настороженные взгляды Мари и короля, сами по себе уже являли замечательное зрелище.