Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук

$Жан-Анри Фабр,

«Жизнь насекомых»

2

Восьмое августа ничем не отличалось от других дней лета. Утром я вышел на балкон и внимательно смотрел в небо, однако не увидел там ничего похожего на «окно», которое, по словам Марьяны, должно отвориться для нас. Она приехала ко мне в полдень, и я сразу заметил, что она сильно нервничает, хотя и пытается скрыть свое настроение. Она не могла дольше чем на две-три секунды удержать улыбку, однако исправно засвечивала ее, как только мой взгляд падал в ее сторону, движения ее были хаотичны, она не знала, что делать со своими руками, то скрещивая их на груди, то закладывая за спину. Первое, что она спросила, – готов ли я, я кивнул, затем она поинтересовалась, не обманули я ее, готов ли идти до конца, я ответил, что все уже для себя решил и отступать не намерен, и все же она смотрела на меня с подозрением, наверное, я мало походил на человека, который собрался умереть. Трагический актер из меня всегда был никакой.

– Я хочу выпить, – сказала она.

– По случаю такого праздничного события, как наша смерть, я разжился мартини, шампанским и грузинским вином.

– По-твоему, это праздник? – удивилась Марьяна.

– Видишь ли, если день рождения праздник, то день смерти и подавно.

– У тебя и впрямь праздничное настроение, – бросила она с сарказмом. – Такое впечатление, что смерть для тебя игра.

– Прогулка. Цитирую твои слова. Стоило мне осознать это в полной мере, я успокоился и совершенно перестал нервничать.

Она все еще смотрела на меня с некоторым недоверием, наконец полюбопытствовала, написал ли я поэму о самоубийстве.

– Нет. Я предпочел быть банальным. И написал обыкновенное примитивное предсмертное письмо.

– Могу ли я на него взглянуть?

– Вообще-то оно предназначено для чтения после моей смерти. Но, учитывая тот грустный факт, что ты не сможешь с ним ознакомиться, я разрешу тебе его прочесть.

Я протянул ей открытку, приготовленную сегодня утром. «Дорогие друзья! – писалось там. – Хочу сообщить вам, что я решил со всеми вами распрощаться и уйти в мир иной, не ожидая, когда настанет тот день, что мне предназначен. Я сам себе решил выбрать этот день. Это большое преимущество человека, что он может сам себе назначить день смерти. Таким образом, он становится вровень с Богом.

Я ухожу не потому, что мне плохо, не потому, что меня постигли неудачи, не потому, что одолела депрессия. Я ухожу потому, что еще шаг – и я на вершине счастья. Я там, где редко кому суждено побывать. Я достиг всего, к чему стремился, я имел все, что хотел, я взял от жизни столько, что кое-кому хватило бы на несколько жизней.

Я иду от вас не один. Общество мне составила прекрасная дама, дама моих снов, та, о которой я мечтал всю свою жизнь, мы уходим вместе. Если кто-то из вас пожелает когда-нибудь навестить нас, знайте – наш дом за третьей звездой».

У Марьяны дрожали пальчики, когда она вчитывалась в этот шедевр эпистолярного жанра. Я подал ей авторучку:

– Добавь несколько слов от себя. Что, мол, и ты делаешь это добровольно. А то ведь, не ровен час, подумают, что я тебя заставил.

– Никто так не подумает, – проворчала она и ручку не взяла. – Ничего я не хочу писать. И так понятно, что мы сделали это добровольно…

– Тебе, может, и понятно, но ведь найдутся люди, которые захотят во всем обвинить меня, дескать, это я тебя подговорил, а то и заставил или даже отравил тайно, чтобы ты никому не досталась. Такие случаи бывали. Так что, будь добра, напиши несколько слов.

– Тот, кто так подумает, – дебил. Писать для дебилов я ничего не буду.

Ну что же, выходит, я был прав. Я не ошибся, подумав, что она решила мной прикрыться.

Я налил ей мартини, и после второго бокала ее настроение улучшилось, по крайней мере, она немного расслабилась и удобно расположилась на диване, с минутку посидела в мечтательной позе и попросила, чтобы я налил воды в ванну. Купалась она долго, что-то беззаботно напевая, а я потягивал сухое вино, смешанное с мартини и всем нутром ощущал, как во мне закипает обида, я еле сдерживал себя, чтобы не высказать все, что передумал за эти несколько дней, узнав настоящую причину ее суицидального комплекса. Однако я должен был считаться с просьбой Ростислава, и, конечно же, мне было жаль ее, я не мог себе вообразить, что это прекрасное тело через считаные недели будет истлевать в земле. Я злился на нее за то, что была неискренна со мной, ведь я мог остаться с нею рядом до конца, как в классических мелодрамах, я бы скрасил ее последние дни, и это также достойно поэмы, и это наверняка вошло бы в анналы истории. В то же время возникала и другая мысль: а уверен ли ты, что в таком случае она бы выбрала тебя? Нет, она меня выбрала не для того, чтобы я со слезами на глазах выпроводил ее в небытие, а для того, чтобы забрать меня с собой, как утопленница, затягивающая на дно речное полюбившегося ей пловца.

Марьяна вышла из ванной закутанная в полотенце, и, приблизившись ко мне, раскинула руки, полотенце упало и свернулось у ее ног, а она предстала передо мной во всей своей юной красе, и в постели она была сама невинность и даже однажды тихонечко вскрикнула, давая понять, что целочка пробита. Я терялся в догадках, зачем она разыгрывает этот спектакль, однако не был уверен, действительно ли это театр, а что если она и в самом деле любила меня неосознанно, но разве такое возможно?

3

Начинало смеркаться, когда мы подошли к мостику, и, едва ступили на него, я снова услышал голос Чубая, который цитировал «Самоубийство на острове Небесных Сетей» Тикамацу Мондзаэмона:

Вот и Сливовый Мост.Здесь Сугавара-но Митидзане,Вдохновенный изгнанник,Накануне отплытия в ссылкуПесню грустную пел:«Не забывай меня, о сад цветущий!»А слива та, что он любил в печали,За ним вослед перенеслась,Один прыжок – и корни в Дадзайфу.Зеленый Мост.Оставленная изгнанным поэтом,Сосна зеленая кручинилась над кручей.В разлуке сохла.Затем она, как слива, сорваласьИ улетела к милому поэту.И третий мост – Вишневый.Здесь вишня, обессилев,Как ни старалась вырвать цепкий корень,Все ж не смогла к учителю умчаться.Она увяла, превратившись в тень.

Мостик покачивался и скрипел под ногами, после вчерашнего дождя вода в озерке поднялась и залила берега, Чубай в лодочке снова сидел спиной к нам и рыбачил, голос его становился все тише и невыразительнее, а вскоре и совсем растворился в шелесте деревьев, трав и ветра, в молчании тумана.

Мы заняли наше место под плакучей ивой. Я расстелил рядно, разложил бутылки и стаканы, ловя себя на том, что делаю все это с поразительным спокойствием. Марьяну спокойной назвать было нельзя, она протрезвела и снова стала нервничать и, едва я открыл шампанское, сразу протянула свой стакан. Нам обоим требовалось выпить. После первой бутылки она порылась в сумочке и достала флакон. Когда я присмотрелся к нему, сердце у меня остановилось. Это был не тот флакон, что мне показывал Ростислав. На флаконе, который оказался в руках Марьяны, красовался элегантный черный череп с перекрещенными костями. В моей голове с бешеной скоростью замелькали все возможные варианты выхода из этой кошмарной ситуации, но ни один из них не был настолько идеальным, чтобы я мог им воспользоваться. Тогда я решил любой ценой тянуть время, пока что-нибудь придумаю.