Польская партия - Михаил Алексеевич Ланцов

Жданов, Куйбышев, Бухарин… Туда много кто попал и был взят в оборот ночью с 25 на 26 июля 1928 года. Без всякой на то санкции не то, что ЦК ВКП(б), но и даже Политбюро.

— И ты Брут? — спросил Фрунзе, входя в кабинет, где сидел Бухарин. Выглядевший как затравленный зверек. — Вот от кого, а от тебя не ожидал. Зачем? Вот что тебе не хватало?

— Я тут не при чем! — пискнул он.

— Как это не при чем? Лейба на тебя показал. Слова его доказали документы из его сейфа. Ты есть в списке правительства после переворота. Думаешь, что мы поверим, будто тебя туда внесли без твоего ведома?

— Я держался в стороне. Вот и внесли.

— То есть, ты знал?

— Меня агитировали. Но я отказался.

— И не сообщил.

— Они взяли в заложники Эсфирь и Светлану. Я… я не смог пожертвовать ими.

— Ты можешь это доказать? — поинтересовался Артузов.

Бухарин задумался. Как-то поник, опустив плечи. И сделался совершенно жалким. Наконец он произнес:

— Не знаю. Они живы?

Фрунзе вопросительно глянул на Артузова. Тот секунду помедлив, вышел. Чтобы сделать запрос. И почти сразу вернулся.

— Где они сейчас? — спросил Фрунзе.

— На даче. Их туда вывезли и держат. Охрана — верные Лейбе люди.

— Он тебе угрожал? На него не похоже.

— От его имени. Он меня пытался агитировать. Когда ничего не вышло — просто ушел. А ко мне подошел один из его охраны, сообщив, что моя жена и дочь поживут на даче. Под их присмотром. Чтобы я туда не совался и, если стану болтать лишнее, им конец.

— Как его зовут? — спросил Артузов.

— Не знаю. Мне нет дела до охраны Троцкого. Он после покушений на Михаила Васильевича окружил себя малоприятными типами.

Артузов выложил из папки, которую имел с собой, несколько фотографий.

— Кто-то из них?

— Вот этот, — уверенно произнес Бухарин.

Помолчали.

Поговорили немного о чепухе.

Бухарин выглядел настолько подавленным, насколько только можно. Фрунзе его было жаль. Однако в политике нет места личным чувствам. Ты либо давишь своих врагов, либо они давят тебя. И надеяться, что враги проявят к тебе снисхождение в таких играх может только дурак.

— Не дай себе упасть. Сожми кулак и бей. Смотри враг скалит пасть. Он боится тебя. А это значит ты сильней… — перефразировал Фрунзе слова одной вирусной песенки из XXI века, когда как-то у него зашел разговор с новой супругой о политической борьбе.

— Страшные слова… — нахмурилась Любовь Орлова.

— Такова природа власти. — мрачно ответил муж. — Можно быть умным, хитрым, ловким, мудрым… да хоть блаженным, но если ты не готов рвать врагов за себя и своих, то ты проиграл. Вспомни революцию и последующую Гражданскую. Почему мы выиграли? Для нас ничего не было «слишком». А царь… слабак… ничтожество… он мог легко, практически не напрягаясь удержать власть и спасти свой народ от чудовищной по своей разрушительности Гражданской войны. Драмы, которая унесла более чем в пять раз больше жизней, чем Мировой война. Но он у него кишка оказалась тонка. За что он поплатился и своей жизнью, и жизнями своих близких, и миллионами загубленных душ своих подданных — тех людей, которых должен был защищать и оберегать. Это поистине проклятие небес, если правитель не может наказывать провинившихся. Пусть даже самых близких и самых любимых. Он должен уметь переступать через свои чувства и свои принципы.

— Переступать? — горько усмехнулась Любовь. — И идти по трупам?

— Если потребуется. Без малейших рефлексий. Ибо власть идет рука об руку с необходимостью проливать кровь. Такова ее природа. Порядок не установить, если не будут правил игры и наказаний за их нарушение. А без порядка — все тлен. Анархия. Хаос. Всеразрушающая энтропия.

— И как далеко правитель должен заходить в таких делах?

— Вопрос не в том, как далеко. А в том, насколько он крепок верой и духом, чтобы зайти так далеко, как потребуется. Как Петр, казнивший собственного сына ради интересов державы. Понимаешь?

— Понимаю… — побледнев ответила жена. И больше глупых вопросов не задавала. И не заводила тем на тему пустого гуманизма и человеколюбия. Да и вообще вся подобралась, став собраннее и осторожнее. Ну и взгляд у нее изменился. Он стал куда более серьезный, чем раньше. Видимо поняла ту роль, которая во всей этой игре отводится ей. И какова будет плата в случае чего.

И теперь этот разговор всплыл у Фрунзе в голове.

Он смотрел на Бухарина и не знал, что с ним делать. Если сейчас выясниться, что он не врет и что его близких взяли в заложники, то вины за ним нет. Но и правды — тоже. Ведь если один раз он вот так сложил лапки и оказался невольным пособником врагов, то и второй раз так поступит.

И как ему после этого доверять?

Так-то руководитель он был неплохим. И человеком приятным. Но… Веры в него не было. Бухарин оказался человеком, который не понимал и не принимал природу власти. Он оказался слишком обывателем, который ради дела не готов пойти так далеко, как требовалось. Да, Троцкий оказался жидковат на допросах, но в отличие от Коленьки он вызывал куда больше уважения. Хоть и враг. А тут… хотелось просто вымыть тщательно руки. Поэтому Михаил Васильевич предпринимал определенные усилия, чтобы преодолеть чувство омерзения и не демонстрировать его открыто.

Прошло двадцать минут.

В помещение вошел сотрудник. И протянул вдвое сложенный листок Артузову. Тот открыл его. Глянул на текст. А потом уточнил у вошедшего:

— Задержали?

— Один убит, остальных взяли.

— Доставьте их сюда. Труп тоже. И все личные вещи.

— Что там? — не выдержав взмолился Бухарин.

Артузов протянул листок Фрунзе. Тот прочитал короткий отчет. И хмыкнул.

— Ты не соврал. Действительно — держали в заложниках. Жену и дочь освободили. С ними все в порядке.

— Слава Богу! — вполне искренне воскликнул этот прожженный атеист и перекрестился.

— Ты нам не соврал, но и правды твоей нет.

— Как это?

— Ты мог дать понять мне, что ты под контролем. Способов — много. Но ты — трусливо отсиживался. Как нам с тобой после этого работать? Как тебе теперь доверять?

— Я… — Бухарин растерянно замолчал, будучи