Город Антонеску. Книга 1 - Яков Григорьевич Верховский

Варшаву, Роттердам, Лондон. Теперь ему поручено уничтожение Москвы.

Бомбардировщики летели группами, на небольшой высоте, не чувствуя страха – за этот первый месяц войны они привыкли к почти полной безнаказанности.

Но на этот раз перед ними была Москва, и вся система ПВО Москвы сразу пришла в движение – завыли сирены, и тревожный голос репродукторов возвестил: «Граждане, воздушная тревога! Воздушная тревога!»

Пять с половиной часов продолжался налет. Правда, как оказалось впоследствии, большинство бомбардировщиков так и не сумели прорваться к столице: 12 были уничтожены вылетевшими навстречу истребителями, 10 сбили зенитчики, а остальные сбросили свой смертоносный груз на окраинах.

И все же в результате налета было повреждено 37 зданий, а одна из бомб попала в Большой Кремлевский дворец и только по счастливой случайности не взорвалась. Около 800 тысяч москвичей укрылись на станциях метро, но 130 человек погибли и 660 были ранены.

Фельдмаршал Кессельринг, как мог, старался приукрасить результаты бомбежки, а Геббельс вообще с упоением вопил: «Москва горит!», но Гитлер остался недоволен: уничтожение большевистской столицы пока откладывалось.

А вот Сталин, наоборот, был очень доволен и специальным приказом № 241 от 22 июля 1941 года объявил благодарность участникам отражения налета. Это был первый благодарственный приказ Сталина, который только три дня назад, 19 июля 1941-го, принял на себя обязанности народного комиссара обороны.

Благодарственный приказ нового наркома был передан всеми радиостанциями Советского Союза 22 июля 1941 года, в полдень. А вечером Люфтваффе совершило свой первый массированный налет на Одессу.

Одесса – это не Москва

Нет, конечно, Одесса – это не Москва.

И Люфтваффе в Одессе не ждали.

Но кое-что все-таки было сделано. В парке Шевченко установили несколько зенитных орудий, в Городском саду выкопали траншею, которая стала называться «щелью», а в жилых домах очистили от рухляди подвалы…

Кое-где повесили указатели: «В бомбоубежище».

Но все это выглядело как-то несерьезно – оптимистичные по своей природе одесситы все еще не прониклись ощущением опасности.

Эвакуация «контингента, подлежащего эвакуации», конечно, шла, но шла под покровом строгой секретности и не вызывала паники. Нет, разговоры о необходимости эвакуации, конечно, были, какие-то слухи ходили – какая же это Одесса без слухов?

«Еще не известно, что более опасно – уезжать или оставаться», – разглагольствовал интеллигентного вида мужчина в очереди за сахаром у гастронома на углу Дерибасовской и Преображенской.

«Из-за бомбежки многие возвращаются», – вступила в разговор стоявшая за ним полногрудая дама с кошелкой.

«Правда, правда, – поддержала ее какая-то старушенция, явно пытавшаяся «влезть» без очереди. – Соседка моя вчера вернулась. Со всеми чамайданами и баулами. Своими глазами видела. И чамайданы, и баулы. Ей-богу, правда».

И как ни странно, это действительно была правдой.

Где-то действительно, бомбили.

Но все это было «где-то» – где-то под Николаевым, где-то под Кировоградом.

А в городе между тем шла своя жизнь.

Вот и сегодня, в этот синий одесский вечер, улицы полны народу, и даже, несмотря на войну, многие просто гуляют, слышен детский смех, обрывки музыки, звонки трамваев – обычный вечерний шум.

Смеркается. В это время обычно уже зажигаются на улицах старинные газовые фонари, но теперь, что поделаешь, – светомаскировка.

Смеркается. И вдруг…

Пронзительный вой портовой сирены и хрип репродукторов: «Граждане! Воздушная тревога! Воз-душна-я тревога!».

И в ту же минуту все – врассыпную.

Бегут… Бегут, ища укрытие…

Маленькие черные фигурки, как муравьи из развороченного муравейника, с одинаковым выражением ужаса на лицах: беременная женщина с годовалым кудрявым мальчонкой на руках, сухонькая старушка «из бывших» с палочкой, украшенной бронзовой лошадиной головкой, немолодой уже полный мужчина, с выбившейся из-под брючного ремня рубашкой…

Бегут. Одни – вниз по Преображенской к порту, другие – вверх по той же Преображенской к Привозу…

Лиля Гиммельфарб хорошо запомнила этот вечер, когда она, 7-летняя девчонка, гуляла с отцом – профессором Яковом Гиммельфарбом на Соборной площади. Заигравшись с детишками, она не обратила внимания на вой сирены, не поняла значения слов: «Воздушная тревога!» – и очень испугалась, когда папа вдруг больно дернул ее за руку и пустился бежать.

Лиля помнит, что бежали они по правой стороне Садовой, и отец вталкивал ее во все подъезды домов – искал, наверное, бомбоубежище и, не найдя, выскакивал в панике на улицу и бежал дальше. А над ними уже ревели немецкие бомбардировщики[55].

Более 30 «юнкерсов» бомбили Одессу.

Сегодня уже трудно установить, куда именно попали в тот вечер бомбы.

Говорят, что в дом № 3 по Малому переулку, тот, что с мансардой, украшенной лепными карнизами с женскими головками.

Говорят, что в порт – туда, где у Платоновского мола грузились корабли «Ян Фабрициус» и «Ингул».

И вот что удивительно – все одесские дети, пережившие эту бомбежку, и сегодня хорошо ее помнят и уверены в том, что в тот вечер бомбы упали где-то очень близко – прямо в их дом или, в крайнем случае, в соседний. Некоторые «своими глазами видели», как падают бомбы, а иных даже «взрывная волна на камни бросила».

Так возник некий «эффект присутствия», связанный, вероятно, с тем неизгладимым впечатлением, которое оставила эта бомбежка в детской душе.

А может быть, дети просто не в силах были отличить первую бомбежку от второй, третьей, четвертой – ведь каждая из этих бомбежек была для каждого из них «первой» в его детской жизни.

Взрывы бомб сотрясают город.

Горят магазины на Дерибасовской, дворец Нарышкиной на бульваре, телефонная станция на Греческой.

Но вот наконец за одним из стервятников потянулся шлейф черного дыма, другие повернули к морю. Стих гул моторов. Отбой…

И в наступившей тишине внезапно стали слышны крики ужаса.

Из дымящихся руин на носилках выносят ребенка.

У обвалившейся стены лежит убитый старик.

Желтой каменной пылью покрылись листья акаций и каштанов. Под ногами хрустят осколки оконных стекол. На трамвайных путях застыли покореженные вагоны, и, как змеи, свисают с них петли оборванных проводов.

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО

«28 июля 1941 г. В ночь на 22-е июля, т. е. ровно месяц с начала войны, часов в 9 был первый крупный налет…

На целые кварталы выбиты стекла, вырваны оконные рамы, согнуты шторы у магазинов и все превращено в груды мусора и пепла…

Сколько жертв, конечно, никому неизвестно, но гуляющей публики в этот вечер было очень много…

До 22 июля граждане еще чувствовали себя довольно сносно.

Но день 22 июля сразу оборвал жизнь нашего города».

Бежать! Бежать!

Бомбежка Одессы не была спонтанной.

Это была хорошо продуманная акция, выполненная в очень «правильное» для