Накаленный воздух - Валерий Александрович Пушной

Иоанна взвизгнула и неловко запустила в него камнем. Зацепила колено, и Хуза нервно потер место ладонью. Зло вздыбил коня, склонный затоптать жену копытами. Но в последний миг не решился, сжал зубы. Страх перед тетрархом удерживал Хузу.

Однако он осознавал, что сейчас Иоанна для него стала костью в горле. Видел в ней свою гибель. Жена могла рассказать царю слишком много о нем. Если Ироду Антипе станет известно о всегдашнем вранье домоправителя, ждать пощады от тетрарха не придется. Выкрутиться не удастся, оправдаться тем паче, наступит конец. Иоанна отомстит. Страшна, страшна многократно.

На пустынной дороге – ни одной души. Селение осталось далеко позади. Хуза снова сполз с лошади. Женщина напряженно ждала. В эту минуту в голове у нее возник только один вопрос. Она машинально выпалила его, даже не задумываясь над словами:

– Как ты нашел меня?

Тяжелые нависшие брови Хузы выгнулись вслед за злорадным шипением:

– Не перевелись добрые люди. Встречаются среди вашей братии. Иуда Иш-Кериййот помог. Понятливым оказался. Продал тебя с потрохами.

– Врешь, неправда! – вдруг истошно, не своим голосом завопила Иоанна, ошарашивая Хузу таким криком. Казалось, еще миг и она вцепится ему в горло, заткнет рот, чтобы молчал.

И Хузу осенило: неспроста надрывается. Видно, была его подстилкой, стерва гулящая. Глаза у Хузы помрачились презрением, и он с удовольствием, чтобы сильнее уязвить, отчетливо произнес следующую фразу:

– Я купил тебя у него за десять сребреников. По дешевке продал. Падким на деньги оказался, бродяга. Только ты, тварь, этих денег не стоишь! – Бросил повод и сделал к ней шаг.

Ужас полз по лицу Иоанны, женщина сникла. Недоверие к словам Хузы умерло, потому что никто кроме Йешуа и Иуды не знал, куда она направлялась. Значит, Хуза не соврал. Жуткое опустошение почувствовала в душе:

– Не подходи ко мне! – прорвалось сухим, грубым и безнадежным хрипом.

Хуза смотрел застывшим мертвым взглядом, от коего внутри у Иоанны все обрушивалось. Муж приближался.

Страх Иоанны внезапно перерос в равнодушие. Потерянно, глухо, вяло прошептала:

– Я не хочу идти к царю.

Хуза медленно из складок одежды вытянул нож. Иоанна даже не поняла сразу, зачем ему понадобился нож. Равнодушно лизнула взглядом по тусклому лезвию, отчетливо осознавая, что противиться Хузе не в состоянии. Ноги стали подводить, подкашиваться. Опять зацепилась глазами за нож, и в эту минуту поняла, что предательство Иуды убило ее. Кинуться бы бежать, да к чему все это. Хуза навалился. Женщина попыталась рукой оттолкнуть. Он обхватил, выгнул ее, и – все оборвалось. Нож жгуче и безжалостно полоснул по горлу.

– Я тоже не хочу, чтобы ты шла к царю, – прошипел он с яростью и отпихнул ее. Иоанна рухнула лицом вниз, из горла хлестала кровь.

Хуза, озираясь, жадно ловил предсмертные хрипы и наблюдал за предсмертными судорогами.

Потом в стороне от дороги испуганно и поспешно закидал мертвое тело камнями, надеясь, что долго никто не наткнется на него. Забрался на лошадь и стал часто стегать по бокам, дабы скорее уносила от этого места.

Он уже придумал, как выкрутится перед тетрархом.

Глава двадцатая

Тупики

Не везло последнее время Блохину и Саранчаеву, фатально не везло. Началось все с Василия. Вместо захвата – позорное бегство. Потом Шахматист с Брюнетовым вытерли о них ноги. А сейчас и вообще угодили в передрягу хуже некуда.

Произошло все из-за неудачи с машиной. Ее угнали мимоходом, чтоб быстрее появиться у Зовалевской. Прогадали, машина сразу начала барахлить. Мотор чихал, захлебывался, глох через каждые двести метров. Блохин сыпал проклятьями, Саранчаев картаво шепелявил в унисон. Наконец бросили авто посреди дороги и юркнули во дворы. В ближайшем дворе глаза разбежались в выборе новой машины.

В этот момент из-под арки дома во двор въехали «Жигули», притормозили у ближайшего подъезда. Водитель извлек из салона огромный сверток и, не закрыв машину, понес в подъезд. Блохин и Саранчаев кинулись к авто, ан не успели завести мотор, как из подъезда выскочили двое в полицейской форме. Черная полоса, как черная метка. Меньше всего Блохин хотел напороться на полицию.

– Приехали! – сказал один из полицейских, направляя оружие. – Вылезаем по одному. И без всяких штучек, если не хотите обзавестись дырками в головах.

– Шкуры! – завопил шепеляво Саранчаев, – не за понюх табаку! – и полез из салона.

Блохин мрачно заскрипел зубами, зло посмотрел на подельника и тоже стал вылезать.

Из подъезда показался водитель. Полицейский кивком головы показал ему на двух неудачников:

– Вот, братан, вовремя мы подоспели, – пошарил по карманам Блохина и Саранчаева, изымая пистолеты.

На запястьях щелкнули наручники. Бесцветные глаза Блохина люто смотрели в одну точку. Саранчаев скукожился, уменьшаясь до размеров клопа, не решался глянуть в бледное свирепое лицо напарника.

В полиции быстро обнаружили их сходство с фотороботами и сообщили Константину Грушинину.

После возвращения из Лаборатории архидема Прондопула Константин утром следующего дня поручил оперативникам взять ее под наблюдение. Но те, отправившись по адресу, не смогли найти улицу Шестипалого. Исколесили все в округе и вернулись ни с чем.

Крушинин недовольно поворчал и выехал сам. Добрался до улицы Клары Цеткин, проехал ее вдоль и поперек, досадуя и недоумевая. Сколько не тыркался по сторонам, никаких следов от улицы Шестипалого не нашел.

В полиции отмахнулся от улыбающихся оперативников и позвонил в архитектурный отдел городской администрации. Услыхал, что никакого переименования улицы не было. Собственное отражение в зеркале в этот миг показалось идиотским. Не мог раньше позвонить, чтобы не гонять оперов и не проглатывать их иронию. Дьявольщина, да и только. Правда, профессия предполагает разные дикие обстоятельства, но не чертовщину же необъяснимую.

Несколько дней голова была чумной. Отвлекло известие о задержании двоих по ориентировкам. Пантарчук, охранники и Василий опознали их. Но Блохин и Саранчаев молчали, будто немые. Грушинин терял терпение. Таинственность ситуации напрягала и засасывал, как трясина.

А тут еще Пантарчук во время очередной встречи подлил масла в огонь:

– Мне кажется, Костя, – сказал он, раздувая щеки, – надо основательно потрясти архидема с его Лабораторией. Не соображу, как он все вытворяет, но, по-моему, не обходится без надувательства. Скверно, что начинаешь верить во всю эту галиматью. Не знаю, как тебе, а мне не нравится быть аномалией.

Грушинин нетерпеливо смял пальцами лист бумаги, лежавший на столе:

– Слушай, Петя, а может, у нас с тобой крыша поехала? Сам подумай: черви, Лаборатория, мозги в колбах, улица Шестипалого и твой шикарный ресторан.

При упоминании о ресторане Пантарчука взорвало. Он рассерженно завозился на стуле, как на раскаленных углях. И под деревянное кряхтенье