Путешествие в сакральный Египет - Поль Брантон

После двух пройденных комнат я добрался, наконец, до главного склепа, уже давно разграбленного, а не так давно лишившегося даже мумии фараона и всех ее саркофагов. Только окрашенная площадка напоминала о том, что здесь когда-то стоял большой саркофаг. На стенах склепа были заметны различные символы бессмертия, например — юный Гор, сидящий перед крылатым Солнцем. А сводчатый потолок был украшен картиной звездного вечернего неба с обозначенными на нем зодиакальными созвездиями, составлявшими главное звено всей композиции.

Покинув переполненные нижние миры и верхние сферы блаженных, я вернулся к выходу. В лучах электрического фонарика передо мной разворачивалась одна сцена за другой. Картины менялись, как кадры в кинофильме. И вот меня вновь ослепил невыносимо яркий дневной свет.

Эти открытые гробницы являют собой прекрасный пример того, какую пользу может принести серьезное отношение к древней традиции. Диодор около 55 года до н. э. записал, что, согласно хроникам египетских жрецов, в Фивах были похоронены сорок семь фараонов. Современные египтологи поверили Диодору, что позволило им открыть этот некрополь в Долине царей, настоящей жемчужиной которого оказалась неразграбленная гробница Тутанхамона.

Но меня уже порядком утомил этот поход к фараонам, искавшим ложного бессмертия в мумифицировании и просмоленных бинтах! Солнце уже приближалось к зениту, воздух немыслимо сгустился от полуденного летнего зноя, горло мое пересохло, и я отправился вдоль по каменной дорожке на поиски Юсефа — хранителя заветной фляги со спасительным чаем. Но он куда-то скрылся, видимо, надеясь отыскать поблизости хоть какую-то тень. Я высматривал его повсюду, но Юсеф как будто растаял от жары вместе с ишаком и со всем нашим скарбом. Глаза мои ничем не смогли мне помочь, но зато выручили уши. Ибо из глубин отдаленной усыпальницы одного прославленного египетского фараона-воина до меня донесся чей-то могучий, торжествующий храп. Я поспешил к этой гробнице и увидел распростертого на полу человека в белом одеянии. Судя по выражению его лица, ему снились самые сладкие сны.

Это был Юсеф!

* * *

Жажду приобщения к тайным знаниям и священным ритуалам исчезнувшего фиванского мира я утолял неспеша. Это было приятное времяпровождение, затянувшееся не на один день. За это время я успел довольно близко познакомиться (если не сказать — «подружиться») с этими бесстрастными и величественными богами и богинями, а также с их серьезными и озабоченными смертными почитателями. Я узнал их, пожалуй, так же хорошо, как и ныне здравствующих обитателей Луксора — наследника древних Фив. В атмосфере некоторых гробниц все еще чувствовались едва уловимые признаки какого-то психического присутствия, но свидетельствовали они лишь о том, что некогда великая раса с течением времени деградировала до черного колдовства.

Во время одной из таких исследовательских экспедиций я встретил человека, свою беседу с которым я решился описать в этой книге лишь после долгих раздумий, поскольку многие высказанные им утверждения я не в состоянии проверить на основании своего собственного опыта, а наш прозаический век наверняка воспримет их по меньшей мере с удивлением, а еще вероятнее — просто посмеется над ними и над их анонимным автором, а заодно и надо мной, поскольку я счел достойными внимания подобные бредни. И все же я тщательно взвесил все за и против и пришел к выводу, что за все-таки несколько перевешивают. Более того, мой собеседник сам желал, чтобы его слова были опубликованы. Видимо, он оценивал их важность для нашей современной жизни гораздо выше, чем это делаю я в силу своего относительно слабого знакомства с миром духов.

Я благополучно завершил очередное исследование царских погребений, начавшееся еще утром и закончившееся, когда день уже клонился к вечеру. Чтобы сократить свое возвращение, я поехал верхней тропой, ведущей к уникальному пещерному храму Дейр Аль-Бахри, через Ливийские горы. Это, конечно, сулило мне нелегкий горный переход, но зато позволяло сберечь время, избавляясь от необходимости долго петлять меж горных хребтов по древней дороге.

Тут-то мой осел, который поначалу так меня разочаровал (но впоследствии реабилитировал себя настолько, что я вполне с ним примирился и даже проникся к нему некоторым уважением), в полной мере проявил свои способности в скалолазании, уверенно шествуя среди обрывов и осыпей. Его копыта прекрасно удерживались на поверхности шатких камней и осыпающихся скал, в изобилии встречавшихся на нашем пути. Я даже не пытался управлять им. В этом не было нужды, поскольку, благодаря своему безошибочному инстинкту, он гораздо лучше меня знал, куда ему следует поставить копыто. Это животное, несомненно, было намного выносливее и крупнее, чем его английские собратья. Ростом он был почти с целого мула. Мы взбирались все выше и выше, приближаясь к вершине огромного пика, превосходившего своей высотой все окрестные горы. А раскаленное Солнце тем временем немилосердно палило нас обоих. Дорога по большей части была вполне сносной, но иногда встречались опасные подъемы, где мне приходилось спешиваться и гнать осла перед собой, чтобы поберечь его силы. Наконец, наш подъем по скользким валунам ущелья подошел к концу, и я снова занял свое место в седле, чтобы мой осел не сбежал от меня, но на самой вершине опять спешился, чтобы дать запыхавшемуся животному отдохнуть, и невольно залюбовался грандиозной панорамой, развернувшейся в двух тысячах футов под нами. Вершина, на которую мы взобрались, безраздельно господствовала над всеми окружающими горами и раскинувшейся у их подножия равниной. Между желтой пустыней и буйной зеленью возделанных полей пролегала резко очерченная граница. Весь пейзаж был проникнут такой недвижностью и покоем, что меня самого охватило чувство полной отрешенности от внешнего мира.

Я обернулся, сделал несколько шагов и вдруг увидел перед собой незнакомца.

Он сидел, скрестив ноги, на плоском валуне, предусмотрительно покрытом расстеленным платком. Вокруг его головы был обмотан тюрбан, из-под белых складок которого выбивались черные как вороново крыло волосы, кое-где уже тронутые сединой. Он сидел неподвижно, словно его тоже заворожила великолепная картина, раскинувшаяся у нас под ногами. Это был низкорослый мужчина, одетый в аккуратную серую рубаху с маленьким разрезом на груди. По виду он был еще не стар. Несмотря на украшавшую его лицо острую бородку, ему вряд ли можно было дать многим больше сорока. Но когда он посмотрел, наконец, в мою сторону, и я разглядел его глаза, мое первое впечатление о его возрасте сразу показалось мне обманчивым. Стоило мне только оценить в полной мере силу его взгляда, как я понял, что передо мной — не совсем обычный человек и что этой встрече суждено остаться в моей памяти навсегда.

Глаза были, несомненно, самой выразительной частью его лица. Большие и красивые, идеально круглые и блестящие, они поражали невероятной белизной, на фоне которой сверхъестественно глубокими казались черные как смоль зрачки.

Около двух минут мы молча смотрели друг на друга. Его лицо было столь властным и исполненным достоинства, что мне казалось почти дерзостью заговорить с ним первому. К великому сожалению, я теперь вряд ли смогу когда-нибудь вспомнить те слова, с которыми он обратился ко мне, поскольку мысли мои поначалу совершенно перемешались от неожиданности этой встречи. Но зато я почувствовал, как во мне постепенно начинает проявляться нечто вроде способности к ясновидению. Я увидел перед собой светящееся колесо с расходящимися из его центра в виде спиц лучами. Оно вращалось с огромной скоростью прямо у меня перед глазами; его верхний обод даже немного нависал над моей головой. И по мере его вращения мои физические ощущения все более притуплялись, уступая место некоему аномальному эфирному состоянию сознания.

Скажу только, что незнакомец обратился ко мне, как только видение колеса исчезло, и я снова вспомнил, что стою на вершине самой высокой из Фиванских гор, окруженный со всех сторон унылым великолепием пустыни.

В ответ я просто сказал ему по-арабски:

— Добрый день.

Он тут же ответил мне на безукоризненном английском языке, не лишенном, впрочем, приятного акцента. В самом деле, закрой я в это время глаза, я вполне мог бы вообразить, что беседую с коренным англичанином и к тому же выпускником колледжа, а не с одетым в долгополую рубаху азиатом.