Красавица Амга - Софрон Данилов

На немой вопрос генерала отозвался якут, одетый в чёрную овчинную борчатку в талию, он стоял у стола в независимой, раскованной позе, поставив одну ногу на чурбан, заменяющий стул:

— Я вызывал!

У него были густые в беспорядке волосы, широкий лоб, нос с горбинкой и рыжеватые усы на медном, прокалённом на ветрах и морозах лице.

— Пусть выйдут и подождут в другом месте, — вмешался пожилой небритый офицер в помятом френче.

— Выйдут, когда выйду я! — не оборотясь на говорившего, едва взглянув на вошедших, человек в борчатке распорядился: — Садитесь.

— Брат генерал…

Чуть заметным движением век Пепеляев остановил пожилого офицера и наклонился над столом:

— Братья офицеры, прошу к карте.

Томмот, сидя в сторонке, всё поглядывал на человека в борчатке: так вот он каков — Артемьев, главарь-атаман, гроза коммунистов! Про Артемьева Томмот слышал давно. Тот был один из первых якутов, получивших хорошее образование, он окончил реальное училище, затем многие годы работал в улусах писарем, учительствовал. К личным врагам своим он был безжалостен, как морозный месяц, но слыл за человека умного и рассудительного. В Якутске он работал инспектором в губоно, преподавал в школе. К тому времени белые отряды завладели чуть ли не всей Якутией, окружили Якутск, Артемьев же продолжал работать в советских просветительных учреждениях. Но прошлой весной, после убийства из засады прославленного красного партизана Нестора Каландаришвили, шедшего с отрядом из Иркутска, он внезапно ударился в бега на восточный берег и присоединился к белым. Человек — это загадка, правду говорят… Почему бы Артемьеву не работать по-прежнему? Что толкнуло его на побег после того, как уже стало ясно, что белые терпят поражение? Говорят, будто он дезертировал, устрашённый расстрелом участников заговора против Советской власти. Но вряд ли. Будь это так, после побега он затаился бы, а не возглавил белый отряд. Всего верней, он имел давний сговор с белыми. Потомок знатных родов, он, конечно, мечтал только господствовать, может быть, даже стать правителем всей Якутии. Но в любом случае это был не случайный человек, завлечённый хитростью в ряды белых. Это был сознательный и яростный враг. «О, сколькими бедами обёрнутся мысли, зреющие в этой голове!» — подумал Томмот, глядя на плоский затылок Артемьева. Его удивило, как безразлично отнёсся Артемьев к появлению близкого человека, чудом вырвавшегося из-под расстрела. Ведь они с Валерием приятели — так тот сам говорил. Заметно огорчился и Валерий: повернулся ко всем спиной и вперил взгляд в окно.

Томмот стал рассматривать окружающих. Седеющий, с квадратным красным лицом, человек в генеральских погонах был, конечно, Вишневский. Полевую руку командующего сидел чистый и опрятный полковник Леонов, начальник штаба: за разъяснениями по карте все обращались к нему. Ближе — то и дело вставал, звеня шпорами, полковник Суров. Этот изверг был к тому же и щёголь: выходя на мороз, как рассказывали, он эти шпоры снимал и поверх шевровых сапог надевал камусные торбаса. Во время первого допроса он заходил, и Томмот имел возможность познакомиться с его увесистыми кулаками. На ороне справа примостился некто чернявый, низкорослый и худой в камусных курумах под самый пах. Это был Василий Борисов, отпрыск амгинского бая. К Пепеляеву он примкнул во Владивостоке, где учился в университете.

Совещание, как видно, кончилось, пошёл беспорядочный разговор всех со всеми, полковник Леонов стал сворачивать свою карту. Пристукнув ладонью по столу, вспомнил о вызванном подчинённом и Артемьев.

— После Чека отяжелел, нерасторопен стал. Долго ехал! Ну, здравствуй. — Подавая руку Валерию, Артемьев кивнул в сторону Томмота. — Это твой чекист?

Томмот сделал движение, чтобы поздороваться, но Артемьев, как видно, и не собирался подать ему руку. Атаман уставился на Томмота круглыми помрачневшими и твёрдыми, как срез сухого сучка, глазами. Прикусив губу, Чычахов едва выдержал этот взгляд.

— Да, чекист! — ответил он за Валерия. — Почему это вы все попрёкаете меня Чека? Я был там четыре дня.

— Михаил Константинович, парень не врёт, — без особого рвения заступился Валерий. — Он учился в педагогическом техникуме, в Чека проработал всего несколько дней. Он друг моей сестры. Почти родственник…

— А-а!

— Храбрый парень… Во время побега застрелил двух красных.

— Вижу, что храбрый, рысью смотрит. Ну, ладно! Садись, рассказывай.

В низком, тесном для стольких людей и шумном от всеобщего говора помещении было не резон особо распространяться, поэтому Валерий вполголоса и кратко рассказал, как доехал до Якутска, с кем встречался, чего сам добился, как был схвачен и как убежал. Кажется, были названы многие имена. Делая безразличный вид, Томмот прислушивался в оба уха, но разобрать ему удалось немногое. Затем Артемьев стал задавать вопросы, опять-таки упоминая имена людей и называя адреса, а Валерий отвечал.

Услышанным Артемьев, видимо, остался недоволен: обеими ладонями враз он хлопнул себя по коленям.

— Мда… Не думал, что обернётся таким образом. Тебе, конечно, лучше знать — сам съездил. Хотя многое из того, что ты рассказал, мне уже известно.

— И я такого оборота не ждал. В Якутск я ехал с другими представлениями.

— Да-а… Кажется, в этом среднем мире нет существа ненадёжнее человека! — Скрюченным пальцем Артемьев провёл по волосам от лба к затылку и этим же пальцем злобно погрозил кому-то: — Ну, по-го-дите!

— Какая тут обстановка? — осмелился спросить Валерий.

Рассчитывая на доверительность, он и спросил доверительно, как спрашивают о вещах тайных, ушам посторонним не предназначенных. Но Артемьев против всякого ожидания провозгласил во всеуслышание:

— Эти верзилы воевать разве умеют? Напасть на спящих и убежать, поджав хвост, как побитые щенки… Наложили полные штаны — и дёру! А ведь называются генералами, полковниками!

Томмот притих, ожидая, что сейчас что-то должно произойти. Но ничего не произошло. То ли Артемьев рассчитывал, что из русских по-якутски никто не понимает, а якуты, знающие русский, не выдадут, то ли его власть и независимость были уже столь значительны?

— План красных — это правда?..

— Не иначе! — обиделся на вопрос Валерий. — Доложил командующему.

— Понятно теперь, почему он так спокоен, когда ему говоришь об отрядах из Якутска! — И стукнул себя кулаком по колену. — Рассказывать ему об этом не стоило!

— Как же я мог скрыть, когда был отправлен с таким заданием?

— Перед тем как сказать, надо переварить — что сказать, как сказать и для чего сказать. Вот тут переварить! Тут! — Артемьев постучал себя по лбу.

— Всё равно бы из нас вытрясли. Только мы появились, схватили, принялись избивать — и вызнали.

Артемьев глянул на синяки и ссадины Томмотовой физиономии и понимающе усмехнулся.

— Сидим! Ждём, когда Строд сдастся! Дураки…

— Они решили сдаться?

— Сомневаюсь! А вот командующий со штабными шишками — эти нисколько не сомневаются. У красных, дескать, нет другого шанса на спасение. Да как же это они, разгромленные и прогнанные через всю Сибирь, до сих пор не уразумели — кто такие большевики! Они будут стоять на краю могилы — и не уступят!

«Вот в этом ты несомненно прав», — подумал Томмот одобрительно.

— Так сказать им это!

Артемьев многозначительно постучал костяшками пальцев по чурбаку, на котором сидел.

— Вон тот, — кивнул он в сторону Пепеляева, — с утра послал красным ультиматум с предложением сдаться. Так Строд передал, дескать, единолично он решить не может и просит прекратить бой до четырёх часов дня, чтобы обсудить наш ультиматум с отрядом. Вот мы сидим и ждём. Уверен, что красные не митингуют, а укрепления строят. Эх, ворваться бы сразу да передушить их как утят! Эта хитрая лиса Строд уже выскочил из моего капкана, обошёл стороной нашу засаду. Чует сердце, обведёт вокруг пальца и на этот раз. Ну, ждите, простофили, ждите!.. Вроде той собаки, которая приняла луну за масленую лепёшку и дожидалась, чтоб луна упала ей в пасть. Ждите! — Он вынул из кармана часы. — Осталось двадцать минут.

Сам того не желая, Артемьев подал сигнал: вслед за ним и другие стали вынимать часы. От минуты к минуте становился всё тише говор, пока не умолк совсем, всё гуще становилось облако табачного дыма, студенисто шевелившееся над головами сидящих, всё более отчётливо в тишине слышался гул огня и треск поленьев в камельке. Невольно прислушиваясь, все, как по команде, поворачивали головы в сторону двери, едва там слышалось какое-либо движение. Пепеляев сидел, подперев лоб одной рукой и барабаня по столу пальцами другой. Полковник Леонов в который уже раз доставал из полевой сумки какую-то бумагу, перечитывал её, прятал и вновь доставал. Вишневский с виду дремал, навалившись спиной на стену. Полковник Суров без конца звякал своими шпорами без всякой нужды, раздражая всех этим звяканьем. Василий Борисов бездумно глядел в окно, ничего не видя там за сплошным толстым слоем льда. В углу унимала ребёнка мать — хозяйка дома.