Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

– Это и есть глава команды Ю нашего Несравненного поселка.

– Какой молодой! – произнес мужчина средних лет в очках. – Дело вот в чем. Нас прислали из провинциального центра для выявления и сбора народного фольклора и культуры.

– Вы скажите, что вы от меня хотите, – ответил я.

Мужчина в очках сказал:

– Нам бы хотелось услышать, как ваша команда играет на сона.

– Команда Ю больше не существует. В Хочжуане есть, вы туда съездите.

Тот человек рассмеялся:

– Да мы только что оттуда! Как вам сказать? – он прокашлялся. – Прослушали мы их… Строго говоря, их игра не может считаться истинной игрой на сона. Как вы думаете?

Он протянул мне сигарету.

– Боюсь, ничего не получится… Все братья разъехались по разным городам…

В этот момент подошел мужчина помоложе. Подскочил и староста, чтобы представить его:

– Это глава отдела и пропаганды нашего уезда!

Молодой начальник отдела широким жестом махнул рукой:

– Соберите их! Мы оплатим все расходы.

От его интонации и позы моя кровь забурлила, я словно наяву представил, как вся наша команда в полном составе выходит на сцену, какая бы это была восхитительная картина! Семь-восемь человек выстроились в один ряд, звучат переливчатые звуки сона – эта картина часто представала в моих снах.

Я ответил:

– Хорошо!

Зима была уже на исходе, когда я получил письмо от Лань Юя. Он писал, что уже обосновался в провинциальном центре и у него своя фабрика по производству картона. Я решил отправиться туда и вернуть всех братьев, собрать обратно мою команду Ю, я собираюсь вернуть Несравненному поселку истинное звучание сона!

Провинциальный центр действительно был огромен. Когда я сошел с поезда, мне показалось, что я тону.

Долго я искал нужный адрес, и в итоге в одном из переулков нашел фабрику Лань Юя.

За металлической дверью в темной комнатке сидел и читал газету старик-сторож.

– Извините, Лань Юй здесь?

– Директор Лань уехал, – ответил старик. – Вы к нему по какому делу? – подняв голову, спросил он.

– Наставник!!!

Тем же вечером Лань Юй известил всех братьев, которые жили в этом городе, да еще и пригласил всех на ужин в роскошный ресторан. Наставник совсем не изменился, за столом не произнес ни слова, ел молча. Я рассказал о цели своего приезда, глаза наставника сверкнули, он вытер рот и сказал:

– Вот и наверху обратили внимание, и это очень хорошо!

– Столько лет не прикасался к инструменту… – вздохнул второй брат.

Я достал из сумки сона и протянул ее второму брату:

– Попробуешь?

Он принял сона, бережно держа перед собой, затем положил мундштук в рот, и тут его глаза внезапно погасли, он поднял правую руку, и я увидел, что на ней у работавшего на заводе по производству древесины второго брата не хватает среднего пальца.

– Лесопильный аппарат сожрал, – сказал он, – никогда мне не играть на сона.

Четвертый брат, который разгружал товары на цементном заводе, взял сона и произнес:

– Давай попробую.

Его высокомерие никуда не делось, он должным образом принял нужную позу, однако сона не зазвучала так звонко, как предполагалось и ожидалось, раздались глухие звуки и в муках прекратились. Четвертый брат вынул мундштук сона изо рта, сплюнул на землю, и я увидел, что его слюна – цвета цемента.

– Не уезжай! Останься! – сказал Лань Юй, глядя на меня. Я хлебнул вина и ответил:

– Мне надо вернуться, обязательно надо!

Я посмотрел на братьев, сидевших за столом, и не выдержав, заплакал, заплакал и наставник.

Я понял: сона уже полностью покинул меня; эта, когда-то такая возвышенная и поэтическая вещь, словно кровь, брызнувшая из раны, все-таки вытекла, иссохла.

Вечером наставник и братья проводили меня на вокзал. Мы шли по холодным улицам города, все молчали, лишь проезжавшие машины издавали визги, от которых учащалось сердцебиение, иногда проходили какие-то люди, все как один – низко наклонив голову и вытянув ее вперед, они стремительно бросались в запутанные улицы и переулки.

Под огромным рекламным плакатом возле станции сидел оборванный нищий, в его руках плакала сона, печальные звуки поднимались высоко в небо в мерцающей ночной темноте.

Это была истинная мелодия «Сто птиц летят к фениксу».

Перевод Е. И. Митъкиной

Флаг

Ван Хуа

Наша деревня Древесные грибы Муэрцунь расположена через реку напротив села Трех мостов – Саньцяо-чжэнь. Когда мы у себя громко разговариваем, у людей в селе уши закладывает, а вот нам, чтобы купить в селе пачку соли или ребятам тетрадки для школы, приходится попотеть. Улицы села раскинулись, как спящая кошка, на берегу Пионовой реки Муданьцзян, отсюда и упоминание Трех мостов, но ни один из них не ведет в нашу деревню. Дело в том, что возле деревни река такая широкая, что мост через нее не построить. Чтобы попасть на сельскую ярмарку, приходится идти вдоль реки около часу до каменного арочного мостика. Эта дорога выматывала даже мужчин, которые считали, что ноги у них гораздо крепче женских, поэтому и малышню не пускали учиться в центральную начальную школу. У нас в деревне издавна была своя начальная школа и свои учителя. Но недавно было введено требование закрыть все деревенские младшие школы в радиусе пятидесяти километров от центральной школы. В округе они были закрыты, а у нас остался один пустой класс и единственный учитель, который выучил три поколения людей в нашей деревне. Он получал зарплату от односельчан.

В этой школе были две комнаты с глинобитными стенами. Учителя звали Аймо, он начал преподавать в шестнадцать лет, а сейчас ему было шестьдесят. Имя Аймо он себе выбрал в первый же день работы в школе, до этого у него была только детская кличка – Крепыш. Он решил, что имя, полученное от родителей, простовато, и поменял его на Аймо, что значит «Возлюбивший тушь». Когда он носил имя Крепыш, никто не обращал на него внимания, крутись он поблизости хоть полдня. А как стал зваться Аймо, то люди начали провожать его взглядами. С новым именем он словно излучал свет культуры, стар и млад звали его уважительно – «учитель Аймо». Когда к нему обращались женщины, то смотрели на его нос. Дело в том, что в нашей деревне жил старик по фамилии Цяо, который разбирался в физиогномике, от него все узнали, что размер носа человека очень важен. У кого нос большой, у того детородный орган тоже большой. Нос у Аймо был не такой уж и огромный, тем не менее, когда мы глядели на него, сердца наши учащенно бились. Учитель изучал такую сильную ауру культуры, что все мечтания о нем становились возвышенными. Мы все, как одна, погружались в грезы.

Когда вся деревня, от мала до велика, почтительно к нему обращалась, это было как бальзам на душу учителю Аймо, а когда еще и женщины, не скрывая, пялились на его нос, то сердце его радостно трепетало. Он ощущал, как его лицо ласкают жаркие волны их страсти.

Как-то учитель Аймо начал замечать, что вежливое обращение услаждает его слух все реже, причина заключалась в том, что все мужчины деревни на время уехали. Затем он ощутил недостаток сладкой неги в сердце: мужчины увезли с собой всех женщин. А потом и малышня почти перевелась. Некоторых увезли в другие края родители, у других отцы отправились на заработки, а матери арендовали дома поближе к сельской начальной школе, в которую отправили детей. Вот и получилось, что сначала в его классе осталось всего два ученика, а затем лишь грубо сколоченные столы и скамейки.

Как-то под Праздник фонарей, на пятнадцатый день первого лунного месяца, ветер поднял на реке Мудань-цзян гребни волн. Погода стояла пасмурная, метались тени в человеческий рост, учитель Аймо уже больше получаса стоял на пороге пустой школы и смотрел через реку на размытую дождем сельскую дорогу. Дорога эта, подобно кокетливой моднице, что демонстрирует взору мужчин притягательную полоску голого животика, приковала к себе его взор. Полчаса назад туда ушли из его школы двое малышей, их за руку повели вниз с холма родители. Вдоль реки вилась, прижавшись к скату холма, тропинка, при всем желании он не мог разглядеть на ней путников. А тот отрезок сельской улицы был как на ладони, но учитель Аймо тут же увидел бы детей, появись они там.

«Все до одного ушли, неужели на двух последних детишек не дадите насмотреться?» – думал Аймо, а ребятишки все не появлялись на сельской дороге. Его взор уже не излучал той мужественности, которая когда-то заставляла трепетать женские сердца, последние его силы унесли с собой эти два ученика, покинувшие школу.

Аймо намеревался приступить к занятиям после Праздника фонарей, два ученика – это уже что-то, есть для кого вести уроки, значит, он остается учителем. С утра он приступил к стирке государственного флага – самое важное дело перед началом занятий. Не слыхали про стирку флага? А учитель Аймо делал это после окончания каждой четверти, затем уносил флаг домой и аккуратно складывал в коробку с ароматными травами, а перед началом четверти опять его тщательно простирывал. Когда ткань флага теряла свой цвет, он ее подкрашивал красителем. Красный цвет подновленного флага горел особенно ярко в лучах солнца или промокнув под дождем.